***
С тех пор Майрон опасался охотиться и большую часть времени проводил в кузне, рядом с Аулэ, послушно выполняя его поручения. Вынужденное заточение поначалу тяготило его: ему было душно и скучно, хотелось неба, ветра и погони, но со временем он притерпелся, работа перестала казаться ему такой мучительно противоестественной и бесполезной. Чтобы сделать металл крепким, нужно раскалить его и охладить. Так делают другие кузнецы — Майрон смотрит. Он засиделся в подмастерьях, ему не доверяют собственную работу, его дело — раздувать меха, поддерживать огонь в печи. Майрон с трудом, наваливаясь всем телом, опускает крыло кожаного мешка, заставляет его могучим вздохом раздуть пламя посильнее, смахивает волосы со лба. Огонь гудит и потрескивает, железо, будто затаённой силой, светится изнутри красным светом. Сможет ли Майрон разозлить этот огонь так, как сделал это в лесу? Станет ли железо от этого крепче? Может быть… Он подошёл ближе, протянул ладони — огонь в печи бешено взметнулся, рванул навстречу, заключая его в объятья. Каменная арка потрескалась, раскрошилась и посыпалась к его ногам. Огонь облизал потолок и мгновенно покрыл копотью стены, Майрон отшатнулся и вскинул руки, заставляя огонь утихнуть. Тот повиновался. Неохотно, рассыпая вокруг искры, он отползал обратно в печь. Железо расплавилось и теперь обиженно шевелилось, капая на пол. Теперь нет смысла охлаждать его — оно потеряло форму, и даже крепким оно никому не будет нужно. Владыка Аулэ будет гневаться. Майрон испортил его работу. Он удручённо вздохнул, рисуя в лужице раскалённого железа кружочек. — Простите, Владыка, из меня плохой кузнец… — проговорил он. Но огонь покорен мне. Аулэ ничего не сказал Майрону, только смерил угрюмым взглядом. Последнее время он особенно внимательно следил за учеником, Майрону казалось, что он не рад его возвращению. — Ещё бы он был рад, — фыркнул Олорин. — Приходишь и уходишь, когда захочешь, как будто и не кузнец вовсе, а охотник! Майрон с улыбкой косился на него, шагая рядом. Олорин повзрослел, стал подражать степенной речи старших, но Майрон всё равно видел в нём ребёнка, хоть и не мог теперь смотреть сверху вниз. — Он мог бы запретить мне охотится, но он же этого не сделал, — возразил Майрон, — думаешь, Аулэ стал бы терпеть, если бы ему что-то не нравилось? — Думаю, тебе не стоило возвращаться, — бросил Олорин. Майрон резко затормозил, глядя ему в спину. — Это почему? Олорин обернулся, невозмутимо смерив его взглядом. У Майрона неприятно защемило в груди. «Ты всегда был таким смышлёный и правильным, Олорин… Не мог же ты так очерстветь, пока меня не было», — подумал он. Олорин несколько секунд молча смотрел ему в глаза, не выдержал — отвернулся. — Ты изменился, — вздохнул он, подходя ближе. — Ты был таким живым. Возвращался с охоты и весь будто светился изнутри. Я восхищался тобой, хотел быть таким же… Потом понял, что не выйдет, каждому свой путь, и я никогда не смогу так же. А сейчас ты выглядишь хмурым, когда думаешь, что рядом никого нет, как будто что-то мучает тебя. Что с тобой? Черты его лица смягчились, в них отразилась… забота? Что ответить? Как объяснить Олорину, такому светлому и чистому ученику Манвэ, что творится в голове Майрона? Он не поймёт, потому что ни разу не встречал ту тьму, которая настырным червячком шевелилась теперь в его сердце. Она не спешила выбираться наружу, таилась глубоко, так глубоко, что даже Йаванна не разглядела её в глазах любимца, но в минуты покоя эта тьма давала о себе знать, скреблась и шептала на ухо о том, что он проклят. И Майрон изводился сомнениями, всерьёз раздумывая о том, что ему здесь не место. Олорин прав, он зря вернулся, но и оставаться в Средиземье было ему невыносимо. А что, если бы кто-то из охотников увидел его таким? В окружении врагов, нетронутым и почему-то почитаемым…***
Чтобы ковать металл, его нужно раскалить добела, затем придать нужную форму и закалить в холодной воде. Аулэ нарочно держал Майрона поближе, чтобы тот снова не испортил печь, пока никто не видит. Под зорким взглядом учителя работа совсем не давалась Майрону. — Слишком рано, оно ещё холодное, — одёргивал его Аулэ. Майрон старательно раздувал меха и выбивал из железа шлак тяжёлым молотком. Сырое железо было самым простым материалом, на нём можно было смело тренироваться, но и оно требовало внимания и умения. — Теперь слишком. Видишь, оно уже начало плавиться! Майрон опустил руки, отчаянно хмурясь и с досадой глядя на испорченный материал. Всё сначала. И так до седьмого пота. В глазах уже кровавое марево, а волосы слиплись в тёмно-красные сосульки. Одно и то же повторилось уже столько раз, что Аулэ перестал делать замечания, оставив сырую заготовку на волю судьбы. Майрон устало отложил молоток и протянул к куску металла подрагивающие от напряжения руки, накрыл его узкими ладонями. Это совсем не похоже на то, что он так любил и к чему уже привык. Ему нравились реки и леса, они прислушивались к нему и говорили с ним. Податливые и непостоянные, они наполняли его силой, а металл такой глухой и неприветливый, только вытягивал её из него. «Что ж, ладно, — подумал Майрон с раздражением, — если ты так пуст и бессилен, я поделюсь с тобой…» Полоска железа в его руках побелела и задрожала. «Забудь о ковке, слишком долго всё было по-твоему, теперь я сделаю так, как знаю сам!» Он с силой вдавил пальцы в металл, придавая ему форму, будто глине. «Горячо? Не спеши плавиться, я ещё не закончил». Он сгладил неровности подушечками пальцев и окунул заготовку в чан с холодной водой. С шипением поднялись над ним клубы пара. Аулэ обернулся на звук и придирчиво оглядел работу Майрона. Это было странно вытянутое лезвие с выступающим продольным ребром посередине и круглой рукоятью без эфеса. — Ты его руками слепил? — недоумённо поднял брови Валла. Майрон молчал, Аулэ хмыкнул и, вернув ему меч, велел возвращаться завтра. — Ничего, в следующий раз получится лучше, — утешительно бросил он напоследок.***
Майрон сидел на крутом горном уступе, свесив вниз ноги, и смотрел в темноту перед собой. Там лежало в кишащем звуками безмолвии покинутое им Средиземье. Оно топорщилось в темноте корявыми деревьями, слившимися в сплошное тёмное покрывало, и печально мерцало звёздами сквозь чёрные зеркала озёр. Он тоскливо блуждал глазами по тёмным холмам и тревожно постукивал пальцами по мечу, лежащему поперек колен. Ему было жаль с ним расставаться, ведь это было первое, что у него получилось, но Аулэ сказал, что этот меч никуда не годится, и велел переплавить его заново. Майрон часто думал о Средиземье и чувствовал вину за свой страх перед ним, но знал, что за порогом Валинора его ждёт тьма. Она поджидает именно его, может, и сейчас вглядывается в маленькую фигурку, замершую на гребне скалы, Майрону смертельно опасно приближаться к ней. Так ему казалось. Свет древ попеременно сменялся за его спиной, и чем дольше он вглядывался во тьму, тем сильнее врастал в неё, цепенел, чувствуя, как холодное онемение пробирается по рукам и ногам к сердцу. Вдруг издалека его звонко окликнули по имени. Раз, затем другой. Майрон встрепенулся и, скинув с себя оцепенение, крикнул в ответ. Это был Олорин. Всклокоченный и весь охваченный волнением, он появился из-за скалы и поспешно схватил Майрона за локти. Тот опешил и попытался отстраниться, но Олорин только крепче впился пальцами в его предплечья. — Ты не слышал, Майрон? Где ты был всё это время?! — Да что случилось? Объясни толком! — Владыка Оромэ нашёл их! Дети Илуватара проснулись!