Цикл безымянных драбблов

В приемном покое малолюдно и полутемно. Ярко горит только лампочка у входа в реанимационное отделение. Вытянув перебинтованную ногу, Асами сидит на длинном диванчике напротив Тао и малодушно думает, сжать маленький кулачок, накрыв поверху своим, или будет достаточно только слов. Против ожиданий, Тао не плачет. Этот вымуштрованный, запрограммированный безоговорочно служить ребенок не может плакать нормально: в отсутствие своего господина он даже истерики не закатывает. Максимум, что он покажет на публику — непролитые слезы. Но это еще хуже: при этом в глазах — детских глазах! — такая тоска, что хочется немедленно застрелиться. Якудза мысленно поражается пошлости своего заштампованного мышления. Думать о расстрелах в такую минуту… — С ним все будет в порядке, — говорит он, пытаясь не то урезонить, не то утешить. — В порядке, — повторяет Тао за ним. Каждый раз при упоминании имени Фейлона губы мальчика дрожат, кривятся, и японец понимает, что он не верит, что еще чуточку, и выдержка изменит мальчику-терминатору. Асами незаметно оглядывается вокруг. С момента окончания операции прошло еще слишком мало времени, и посетителей еще не пускают… но ладно. Чего не сделают наглость, некоторое количество денежек на нужным счету и неотразимая харизма. Пусть это будет на его харизматической совести. — Пойдем-ка, — быстро говорит он и, схватив мальчишескую руку, тянет его к двери палаты. Тао не задает вопросов; он понимает всё с полуслова: просто соскакивает на пол и идет следом. Схватить висящие на вешалке в «предбаннике» белые халаты, надеть чистые бахилы, быстро, быстро, быстро… В палате свет бьет сквозь раскрытые жалюзи. Солнце отражается от персиковых стен, бликует на полупрозрачной маске, на табло кардиомонитора. — Господин Фей! — Тао бросается к нему, будто хочет запрыгнуть на койку с разбегу, но тормозит у самого изголовья и интенсивно смотрит — так, будто поглотить хочет. «Фейлон», — эхом повторяет японец, слишком тихо. Все слишком очевидно, чтобы быть озвученным. Задуматься о пристойности самовыражения ему не дают: Фейлон вздыхает громко, так громко в тишине и приоткрывает глаза. По щекам Тао тут же начинают катиться слезы. Асами качает головой. Удивительно, как этот ребенок меняется перед ним: словно шкатулочка с секретом. Плачь-плачь, тебе полезно. Да и Фейлону тоже. Асами быстро подходит к постели и смотрит, как шевелятся губы за запотевшим пластиком. «Та-кой бле-едный», — медленно вышептывает Дракон, и тот сначала думает, что ему померещилось. Но Фейлон повторяет фразу. Траекторию движения его зрачков Асами чувствует кожей. — На себя посмотри, — отвечает якудза и понимает, что голос дрожит. — Господин Фей прекрасно выглядит, — возмущенно парирует Тао и изо всех сил вцепляется в угол прикроватной тумбочки. Они продолжают жадно вглядываться друг в друга — все трое. «Пла-ток, — раздельно говорит Фей, пытаясь сжать непослушный кулак в подобии жеста. Мутный взгляд требовательно цепляется за него. Накачанный снотворным организм реагирует вяло; суставы едва гнутся. — Дай ему платок». В некотором отупении Асами смотрит, как слезы капают с подбородка маленького слуги прямо на пол. Потом вытаскивает из кармана пиджака собственный — белоснежный, похожий на салфетку, — встряхивает, прикладывает к зареванному лицу мальчишки и, бросив отслеживать собственные эмоциональные рефлексы, привлекает Тао к себе. Два бледных в прозелень пальца, большой и указательный, наконец складываются в колечко; на губах тает незнакомое наречие. Асами сначала не распознает его, но Тао кивает, пытается улыбнуться и трубно сморкается. И до японца постепенно доходит. «Живой». Теперь можно и голову давать на отсечение. Асами мысленно усмехается, слыша, как приближаются к палате чужие шаги, и всем корпусом разворачивается к двери.