Сердце из стали

      Генрих Рихтер три года назад отметил третий десяток жизни несколькими седыми прядями на голове и двумя новыми имплантами в мозгах. У него вообще было много чего инородного в теле: графеновый хребет и кости, триста двадцать три синтетических мышцы, двухтактное сердце и наносетчатое покрытие обоих глаз. Генрих был контужен два раза, когда воевал на Восточно-Лофотенском фронте в девяносто пятом, и один раз в Вюстерхольме-2, при подрыве квантового портала.       Генрих Рихтер был человеком на семьдесят один процент, и на двадцать девять - модификантом, ему не хватало еще шести процентов, чтобы его признали киборгом. Шесть процентов – это современное четырехцилиндровое сердце, новейшая разработка государственного оборонного института «Ацхад», выписанное ему прямо с завода. Но Генрих держался за свою человечность, как мог: чем больше чужеродных металлов впихнут ему в тело, тем меньше он будет живым организмом, - как по документам, так и по собственной сути. Многие из его старых знакомых пошли по этому каббалистическому пути от безысходности, позволяя государству делать из себя живые машины. Но четыре года назад Империя подписала указ о восьмидесяти шести «железных» процентах, после которых бывшие киборги признавались «биомеханическими роботами» и полностью лишались своих «человеческих» прав.       Где тридцать пять – там и восемьдесят шесть, как считал Генрих, так что каждый квартал отказывался от операции, стараясь отдалить ее или не делать вовсе. Ему были дороги остатки его человечности, несмотря на необходимость замены изношенного механизма.       История Генриха Рихтера была одной из тех скучных историй, с которых начинается любое досье выпускника из государственного интерната: его принесли в дом малютки в возрасте до полугода, - окончательно поехавшая от наркоты мамашка чуть не сварила его в кипятке, - благо, в комуналке, в которой жила блаженная, присутствовали еще люди. Люди, а не звери, вроде «героинщицы из шестнадцатой».       Все эти девки послевоенных времен были такими: опустившиеся аристократки, продававшие себя в угоду солдатне за гроши; сбрендившие белошвейки, которым и опускаться было некуда; инвалидки, которых не брали даже на самую неблагодарную работу. Они рожали и, по черным каналам рынка, продавали своих детей на органы. Они все заканчивали примерно одинаково: страх, апатия, депрессия, игла. Папашка Генриха был, кажется, солдатом, трахнувшим эту бесполезную биомассу, которую называли «матерью» и которая, в целом, получила за рождение сына неплохие деньги: мужчины нужны были всегда, особенно, когда государство готовилось к длительным милитаристским походам на обнаруженные планеты. Глупая баба получила бы больше, если бы ее новорожденный сын помер, но ничего не получилось.       Генрих до четырех лет рос в общем ясельном интернате в Лофотене, а потом его и еще сто тридцать мальчишек отправили в интернат в Магдене, что находился севернее. Дыра та еще, конечно, но там их хотя бы неплохо кормили. Неплохо потому, что еда, чаще всего, была горячей, и ее было достаточно. В двенадцать их перекинули по распределению в Оусцерген, за полярный круг, в зону вечной мерзлоты. Вот там из них начали ковать «новых защитников Империи», считая, что голодовка или поданная полусырая каша отлично повлияют на растущий организм.       Впрочем, несмотря на это, Империя исправно подсчитывала потраченные на своих сынов и дочерей марки, оставляя за каждым из сирот огромные кредиты, которые верные «рабы» должны были выплачивать щедрому государству. Путы долга впивались в них с самого рождения, и, честно говоря, малое количество сирот имели счастье расплатиться по счетам хотя бы до пенсии. Для государства люди – ресурс.       Генрих Рихтер, как и тридцать четыре других Рихтера из его группы, вернулся в новый интернат в Лофотене в шестнадцать. В это время все сироты старались уже начать зарабатывать (многие начинали еще раньше, но на севере особо не разгуляешься), так что Генрих тоже брался за любую работу. В свободное от учебы время он, как и другие Рихтеры, Мюллеры, Шульцы и прочие сироты, гонял в Лофотен и маленькие пригородные поселки вокруг него в поисках окупаемого занятия. Военная Империя постоянно призывала в армию мужчин, так что рук вечно не хватало, особенно в полях, где возделывались культуры, или в хранилищах, где требовались грузчики. В Гаусмарне, полупустом городишке к западу от Лофотена, Генрих повстречался с дрессировщиком собак, Франтишеком Дворжеком, которого, вместе с его семьей, перевезли из Нуволы-Доцы много лет назад, во время научного скачка: вместо обитаемого города посреди Чецкой Провинции открыли квантовый портал. Империю вообще мало волновали такие проблемы – разбежится один город, значит, разрастется другой.       Франтишеку было далеко за пятьдесят, он был главным дрессировщиком полугосударственного полигона «Нове Роша», где готовили военных, полицейских и поисковых собак. Огромный питомник и приют за ним, где постоянно жили сотни четвероногих друзей, не справлялся со многими проблемами, находясь на самоокупаемости: не хватало плотников, уборщиков, собачников, дрессировщиков, - и Генрих пришелся ко двору. Франтишек оказался бывшим военным, уволенным в запас по состоянию здоровья: во время Шестого Фронта на востоке Империи ему оторвало ногу и парализовало на половину тела, а мужик ни за что не соглашался на механический протез, производство которых тогда начали налаживать, используя тяжелую пристяжную ногу. Дворжек был воякой, и со всеми обращался, как с солдатами, питая нежность только к зверью и своей дочери, - Шарлотте, почти тридцатилетней опухшей тетке, которая отвечала за харчи и зарплату.       Генрих сначала не хотел говорить другим сиротам о хорошем местечке, где можно было поживиться деньгами и, иногда, едой, но, все же, сказал, когда дела на псарне пошли хуже. Впрочем, из всех сирот Франтишеку нравился именно Генрих, и именно его чецкий дрессировщик взял себе в помощники. Поначалу было тяжко: бессонные ночи после щенячки, тяжеленные ведра с кашей для многочисленных собак, укусы, проблемы и усталость, - но в восемнадцать Франтишек оформил своего «самого способного опездола» в штат, частями погашая ему государственный долг интернатского сироты из зарплаты. У Рихтера было только среднее образование и наполовину липовый сертификат о его окончании, но большего ему было и не надо. Зачем образование тому, кого могут и в пекло, и в шахту, и на Спутник отправить? Пока он жил у Дворжека и его собак, дальнейшие перспективы его не волновали.       Псины не то, чтобы вызывали огромную любовь, они, как и сам Генрих, были лишь винтиком в колесе, но даже к четвероногим тварям относились лучше, чем к сиротам. Чуть лучше. Не намного, но все же.       Призвали Генриха Рихтера на фронт когда ему было двадцать два, во время Абендорского вторжения. Он, как и все принадлежащие государству, призывались на фронт вне зависимости от занятости, так что ему пришлось покинуть псарню Дворжека с его насиженным и прикормленным местом. Генрих, который никогда ни к кому не привязывался, все никак не мог понять, почему Франтишек так плачет, чуть ли не завывая со своими собаками, когда пришла повестка Рихтеру. Чувство любви и привязанности у таких, как Генрих, отсутствовало. Ну, или они старались так думать.       Народ Абендора, в мир которого вел квантовый портал из Нуволы-Доцы, грянул на земли Империи внезапно. У обоих государств было почти равное развитие в технике, в экономике и науке, но сражение шло на территории Империи, где она имела преимущество, поэтому война затянулась.       Восточно-Лофотенский фронт всегда был самым жарким на протяжении всего противостояния: когда Абендор начал теснить Империю, было решено держать врага там ценой любых потерь, не пуская дальше. Конечно, до Центральной Провинции Абендору надо было пересечь океан и пару тысяч километров суши, но этого допустить было нельзя, поэтому солдаты стояли насмерть около Колонны Девы, за тридцать километров до Лофотена.       Первую контузию Генрих получил в начале девяносто пятого, зимой, когда они пытались отбить Абендорский народ назад: танковый снаряд разорвался совсем недалеко, чудом не убив, но полностью дезориентировав солдата. В девяносто седьмом, через четыре года после начала войны, Империя смогла отбросить неудавшегося захватчика обратно в портал, и даже сама пошла в наступление, но была слишком измучена, несмотря на огромный перевес в вооружении. А в девяносто девятом, через полтора года после объявления о перемирии и создании военной базы в мире народа Абендора, рванул гражданский вокзал Вюстерхольм-2, который связывал два мира. Генрих, возвращавшийся после службы на новой базе, оказался в эпицентре.       Когда его смогли собрать в отделении биомеханических исследований, все, что он мог сделать, - это подписать соглашение об эксперименте. Война, конечно, принесла ему достаточно марок на счет, почти погасив его кредит государству, но эксперимент и вовсе освободил бы его от долга. Ему дали новый скелет, мышцы, вживили электронные чипы в башку, которые должны были полностью поддерживать работу механического тела, а потом поставили новое сердце и нарастили кожу – по одной из выдающихся методик Абендора.       Генрих Рихтер вышел из застенков ученых только в нулевых, и долгое время считался человеком, пока оба «дружеских» государства не признали таких, как он, «не совсем людьми». Порог, когда они из обывателей превращались в модификантов часто менялся, пока не установился на восемнадцати процентах – столько можно было иметь «инородных биочастей», чтобы все еще быть нормальным членом общества. Впрочем, Генрих Рихтер таким уже не был.       Ему дали полгода на адаптацию, во время которых он побывал в восстанавливающемся Лофотене, посмотрел на остатки полигона «Нове Роша», к которому никто и не стремился прикасаться: во время войны собаки гибли чаще, чем люди, что радовало, но, кажется, Дворжеку не удалось остаться на линии фронта. Его Генрих отыскал по каналам связи – старик и его странноватая дочка перебрались в Центральную провинцию во время переброски беженцев, и там остались. Дворжека он навестил, пожаловался на судьбу, оставил на память две тысячи марок – почти всю свою наличность, - и ушел проситься к бывшему командиру.       Служба и война позволили Генриху Рихтеру обзавестись знакомствами, а последние годы службы в разведке и положение модификанта помогли ему пробиться в Военное Министерство Империи. Свое, полученное на войне, звание младшего лейтенанта, он, по указке подполковника Гжеченка, запихнул себе в жопу, и начал с обычного сержанта – у Генриха все еще не было высшего образования, которое, впрочем, как свободному гражданину Империи ему предоставили. Заочно, конечно, но и то был хлеб с маслом. Или хотя бы хлеб.       Генриху Рихтеру в этом году должно было исполниться тридцать три, он был свободным гражданином Империи с высшим образованием в чине старшего лейтенанта, имел квартиру не в самом плохом районе Гростграттен Центрум и дохера полимерных соединений в своем на семьдесят один процент человеческом теле.       Генрих Рихтер ни к кому не испытывал привязанности. Тот, кто имеет двухтактное механическое сердце, вообще ничего не может чувствовать.