Сердце из стали

      

История 2.

             Генрих Рихтер жил в сорок четвертом районе столицы, в государственном здании, где два года назад выкупил квартиру. Дом принадлежал Военному Министерству, и в нем, конечно же, жили сотрудники этой организации, и их семьи, так что чаще всего Генрих встречался со своими сослуживцами не только на работе, но и вне ее. Благодаря военным выплатам, периодическим дотациям от Проекта и зарплате, двухкомнатную квартиру удалось выкупить в рекордные полгода, но теперь Рихтер мог не бояться, что его снова утянут в долги.       Многие из сирот, с которыми он учился или выпустился из интерната, погибли во время захватнических войн, а ему же, что ни говори, весьма повезло остаться живым и даже относительно человеком. Ребят из выпуска «Рихтер» осталось трое – он сам, Генрих, Ульве, его старый приятель, и Карл, с которым им до сих пор приходилось общаться из-за связи структур, в которых они работали. Ульве же выбрал иной путь, но и винить сироту в этом было нельзя: каждый выбирал тот вариант жизни, который считал приемлемым. Генриху претили дела черного рынка, Карл был слишком бесхребетный для этого, а вот Ульве жизнь за гранью закона привлекала всегда.       Генриху приходилось покрывать старого приятеля по интернату, как и многих других, ранних и поздних выпусков, но, все же, он сам старался не светиться. Их братство «безотцовщин» даже после выпуска и войны держалось друг друга, несмотря на весьма жестокие и жёсткие отношения между ними. Мало кто из таких, как они, начинал жить нормальной жизнью, как обычные люди: выучивались, заводили семьи, существовали в гармонии с остальными. Впрочем, Генрих видел эти семьи и понимал, что ни один из выходцев из государственных интернатов не сможет создать «нормальную» ячейку общества. Они все не имели перед собой примера, как жить в семье, не знали, как воспитывать детей и, чаще всего, даже любить их. Крайностей было две: либо полнейшая разнузданность и невоспитанность «желанного и любимого» чада, либо почти солдатское отношение к нему. Ни то, ни другое не было хорошо.       Генрих Рихтер заводить семью не собирался. Он вообще равнодушно относился к окружающим его людям, предпочитая ни с кем не сближаться. Дружить он не умел, для поддержки у него была «семья» в лице бывших братьев и сестер по интернату, а общения ему хватало и на работе. Отдел по противодействию террористической угрозе очень располагал к общению. Иногда даже слишком.       Жизнь Генриха была «нормальной» настолько, насколько, в принципе, могла быть нормальной жизнь дважды контуженного бывшего военного-модификанта, и она была расписана почти до минуты, если бы у Рихтера был нормированный график в отделе, конечно. Подъем в шесть; пробежка на улице, если сухая погода, или на беговой дорожке, если дождь; водные процедуры; завтрак; дорога на работу; целый стрессовый день расследований; дорога домой. В лучшем случае, в девять вечера Генрих дома, ужин, отдых и сон.       Продукты он заказывал в «Уоллис и Фрау» с доставкой на дом, чаще всего стирал сам, убирался тоже. Но много ли грязи притащит или создаст модификант, который дома фактически только спит? Как понял Генрих Рихтер – не особо много. Личная жизнь у него ограничивалась редкими романами вне собственной территории, иногда – продолжительными встречами в специальном клубе. Когда не было сил и желания встречаться с кем бы то ни было, он шел к Еве Беккер, платил сто тридцать марок и развлекался ко взаимному удовольствию. Иногда Генриха тянуло на мальчиков, - тонких, звонких, похожих на милых девочек, - и тогда он вел их с собой в клуб Ульве, где мог позволить себе без напряга «выпустить пар». Без принуждения, без насилия, - хотя, с какой стороны посмотреть, - но, все же, он сразу предупреждал, что любитель «пожестче».       Полковник Гжеченк чуть ли не каждое общее мероприятие пытался сосватать ему то баб из бухгалтерии, то баб из аналитического, то вовсе кого-то со стороны. Генрих знал, что полковник, несмотря на свой вид и грозное поведение, радеет за своих «ебаных безруких тупиц», считая всех, кто был младше сорока, своими детьми. Генрих Рихтер никак не мог понять такого странного отношения к себе, но старался относиться к командиру с уважением и теплом, на которое вообще был способен. Во всяком случае, Гжеченк не пытался выгнать его за то, что Генрих – модификант. Полковник вообще был исключительно лоялен.       Генрих старался раз в две недели навещать Дворжека, дочь которого, наконец-то, смогли выпихнуть замуж за какого-то забулдыгу. По правде говоря, Рихтер до сих пор не понимал, как на нее вообще кто-то позарился, но Дворжек был искренне рад за своего ребенка, так что Генрих счел за лучшее засунуть свои комментарии себе в жопу и не расстраивать старика. Порой он сам не понимал, зачем он приходит навещать бывшего наставника, но просто знал, что так обязан делать. Просто потому, что Франтишек относился к нему чуть ли не с большей теплотой, чем к своей дочери, да и детство, какое-никакое, но бывший дрессировщик ему спас. Генрих приносил старику еду, покупал бумажные газеты, которые почти не выпускались нигде, кроме Центра, и иногда помогал с починкой домашней утвари. Иногда гулял с Гришкой – старым больным псом Дворжека, который был очень похож на своего хозяина. Собака была ухоженной, но возраст брал свое, и долгие прогулки Гришке были потивопоказаны.       Генрих еще, почему-то, совершенно не мог рассказать старику о том, что после войны в его тело вплавили некоторое количество инородных частей, хотя, конечно, и рассказал о двух контузиях, - просто не смог скрывать от Франтишека такую информацию. Чувствительный на старости лет мужчина пустил скупую слезу, хотя Рихтер все еще не понимал этого: плачет ли он оттого, что забрали его псарню, от самого факта войны или оттого, что Генриха побило во время боевых действий. На этот вопрос Дворжек не ответил, только странно и грустно посмотрел.        Был разгар рабочего дня, когда в отдел поступило сообщение о том, что случился взрыв в частной закрытой школе на пересечении двух штрассе на юго-западе Центра, в седьмом районе. Само по себе то, что это было детское учреждение, тянуло на вызов следственного комитета, но очевидцы сообщали и о возможности теракта. В этот раз на вызов пришлось отправиться Генриху, помощником ему определили сержанта Соколовскую, миловидную блондинистую женщину, которая, впрочем, весьма жестко вела сложные допросы. Террористы с легкостью обманывались ее нежной, почти ангельской внешностью, вот только Генрих лично видел, как она прессовала Абендорского боевика, которого они обезвредили у одного из квантовых порталов.       И вот сейчас они ехали на место операции, но Рихтер не чувствовал и доли сопереживания трагедии, разразившейся в школе, в отличие от той же Соколовской. Женщина дрожала от ярости, просила гнать с проблесковым маячком и желала грудью принять бой. Генрих не понимал, какой в этом смысл: они не группа захвата, они не пожарные и не служба ЧС, которая должна была ликвидировать последствия случившегося.       Дым с места происшествия было видно за два района: черный, густой, он медленно поднимался в небо над Центром. Наверное, рвануло знатно, раз так сильно горит, и, наверное, мало кто выжил. Седьмой район был одним из богатых мест Центра: жилой, расположенный на возвышенности, экологически чистый, он был избавлен от магазинов, торговых центров и увеселительных заведений. В этом районе исключительно жили, стояло пять школ и два частных интерната, а также было три ресторана-премиум в общей сложности на двадцать два стола. Седьмой - один из самых охраняемых и люксовых районов всего Гростграттен Центрум.       Генрих остановил служебную машину за полицейским кордоном, который оцепил весь периметр вокруг школы, открыл дверь и неспешно вылез. Орали сирены, воняло гарью, перед самой школой работали шесть пожарных расчётов и два принадлежащих Службе по Чрезвычайным ситуациям. Скорые шли одна за одной, видимо, детей либо все еще продолжали спасать, либо уже достаточно много спасли, но Рихтер увидел слева бронированный военный катафалк с открытыми дверьми и спущенным подъемником. Генрих нахмурился: во время военных действий в таких морозильных труповозках возили останки после массированных атак. Значит, погибло тоже немало.       Сержант Соколовская уже пихала ксиву в лицо полицейскому, - его Генрих знал, часто сталкиваясь с ним на общих брифингах по противодействию террористическим угрозам, - и требовала впустить. Мужчина упирался, тер усы и явно басил о сложной ситуации внутри периметра. Рихтер был с ним согласен – детям они уже ничем помочь не могли, а вот создать помехи технике и скорым – вполне. Школа уже тлела, дым валил черный и густой, но пожарные расчеты все еще проливали здание. Пялились зеваки, лезли из окон наблюдатели, а Генрих понимал, что у них теперь будет уйма работы. Он подошел к скандалящей женщине, тронул ее за плечо.       - Сержант Соколовская, не мешайте полиции выполнять свою работу. Давайте обследуем прилегающую территорию, - вежливо сказал Генрих. Он уже пробивал по каналам министерства информацию обо всех камерах на ближайшей территории, об открытии канализационных люков и возможных преступниках, попавших на камеру. Женщина как-то странно посмотрела на него, словно это лично Генрих Рихтер был инициатором теракта, уголки ее губ дрогнули, а пульс подскочил сильнее.       - Вы издеваетесь, лейтенант Рихтер? – спросила она звенящим голосом. – Там умирают дети! Вы сумасшедший? У вас что, совсем ничего не екает?       - Мое сердце откалибровано от аритмии, сержант Соколовская, но, если судить с моральной точки зрения, то судьба этих детей меня не беспокоит, так как ни вы, ни я не можем оказать им соответствующую помощь. Этим заняты специалисты, а нам следует заняться своей работой, - заметил Генрих, кивая на ближайший жилой дом в холле которого толпились люди. – По данным тепловой карты в момент взрыва здесь находилось около десяти тысяч человек, из которых, как минимум, двадцать процентов могут быть очевидцами произошедшего. Прекратите истерику, сержант, и займитесь делом.       - Сраный модификант… - услышал Рихтер в свою спину, но решил не обращать на это внимание – многие женщины эмоционально не приспособлены для такой работы. И зачем только полковник ее держал? Впрочем, допросы она проводила безупречно.       На место происшествия они вернулись через три часа: сержант снова паслась у заградительных барьеров, а все тот же полицейский доказывал ей, что без напарника пустить внутрь он ее не может. И он был прав, что самое главное, за что получил благодарный кивок от Генриха. За оцеплением уже не было военного криогенного морга, дежурили только четыре скорых, а также осталось всего лишь два пожарных расчета и одна машина СЧС. Сержант злобно посмотрела на Рихтера, но тот лишь пожал плечами – какое ему дело до обид этой девки?       Оказавшись по ту сторону, неугомонная Соколовская рванула к мирно курящим пожарным: мужики явно пытались продохнуть после тяжелой работы, и Генрих дал бы им эти минуты, но не помешанная идиотка. Рихтер искренне считал, что не всякая женщина будет вести себя адекватно, не всякая женщина будет хорошо служить в группе антитеррора. По скромному мнению лейтенанта, торопиться уже было некуда – они проебали взрыв неустановленной причины, а это было самым главным. Нечего было рвать на жопе волоса, когда все произошло. Надо было искать зацепки и выходить на боевиков Абендорского народа.       Генрих подошел к небольшой компании мужчин, стоящих поодаль, рядом с машиной СЧС: здоровая тварь явно приехала с полигона, других у СЧСников не было, а держать такую дуру в городе им бы вряд ли позволили.       - Добрый вечер, - поздоровался Рихтер издалека, обращая на себя внимание. Мужики повернулись к нему, окинули взглядом, примечая знаки отличия на форме и кивнули, приглашая в круг.       - Это твоя собака шелудивая там бегает? – спросил один из них, бородатый и рослый мужчина. Опознавательная система в голове тут же подкинула ему краткое досье: Готтберг Смит, выходец из Тавольве, киборг. Тоже бывший военный, тоже прошел весь фронт, от Лофотена до квантового портала.       - Сержант Соколовская выполняет задание, - пресек Генрих оскорбления. – Позвольте представиться, старший лейтенант Рихтер, Служба Безопасности Империи, Антитеррористический отдел.       - Готтберг, - ЧСник протянул руку, которую Генрих пожал. – Это Самсон, Никола и Ахмед. Задавай уже свои вопросы, лейтенант, ребята устали и хотят домой, отмыться, отоспаться и залить эту хуйню водкой. Шестьдесят трупов! Великое равновесие, и это только очевидные трупы. Сколько они еще до больницы не довезут? Блядь! Суки абендорские, надо было в девяносто восьмом их нахер выжечь вместе с…       - Это был взрыв бомбы? – зацепился за тему Генрих, посмотрел на злого и уставшего Готтберга. Этот был из обычных людей, не сирота, наверное, он также, как и Соколовская, переживал за этих детей. Рихтеру это было чуждо, но он держал все это при себе. Обыватели остро реагировали на вопросы жизни своих и чужих чад.       - А ты как думаешь, ищейка? – нахмурился Смит, закуривая вторую за время их короткой беседы сигарету. – Там котлован в двадцать метров, думаешь, директриса бзднула? Конечно, какая-то сука пронесла бомбу. Там, бля, мясо да кишки на стенах висели, ищейка. Детские. Тебя вообще не ебет что ли? – вот, наконец, Готтберг задал этот идиотский вопрос. Его соратники злобно уставились на Рихтера, и он только хотел открыть рот, как Смит сплюнул на землю. – А, ты небось из этих, из интернатских. Тогда тебе и правда насрать.       Рихтер ничего не ответил, пожимая плечами. Он и правда ничего не чувствовал: во время войны за Лофотен чего только не было, и это значительно притупило чувство скорби, которого изначально было немного. Генрих предпочитал заботиться о живых, чем рыдать над трупами, у них и так будет достаточно слез. Его холодный разум нужен расследованию и отделу.       - Думаю, вам нужен отдых и посещение психолога. Министерство вышлет вам приглашения на беседу через неделю, - сказал Рихтер, понимая, что из поглощенных горем мужчин он мало чего вытянет, и стоило разговор отложить, но тут, из-за бронированного чудища СЧС вышел новый мужчина. Ему было явно не больше двадцати пяти – молоко на губах еще не обсохло даже, видимо, он был с последнего курса института. Несмотря на рослое телосложение, на развитую мускулатуру, лицо у него было совсем уж молодое. Слишком. Верхняя защитная куртка была распахнута, а под ней была пропитанная потом белая майка, из-под которой на горло спасателю ложилась цветастая татуировка. Несмотря на слой сажи на лице парня, Генрих увидел его правильные черты – почти идеальные, словно генетически выверенные, хоть это было и не так. Генную инженерию начали испытывать лет десять назад, даже в самые дорогостоящие услуги она до сих пор почти не входила: только у каждого десятитысячного, наверное, хватило бы на это денег. Но у этого спасателя постаралась сама природа, вылепив что-то совершенное в своем лоне.       Кадасси Келкейн Тидж, двадцать два года, второй сын медиамагната Тиджа работал на совершенно неподходящей роду Тиджей работе спасателя в чрезвычайных ситуациях. Сопляк, мальчишка, любимый сынок борова «Короля Информации» собирал детские кишки в рванувший школе Седьмого Района.       А еще он заставил механическое сердце Генриха Рихтера сбиться с привычного такта. Не человек, а ходячая катастрофа.