Мы закат

      Не отрываясь друг от друга, они вместе упали на постель.       Дверь осталась открытой. Так дело не пойдет.       — Секунду.       Дориан вырвался из объятий в сторону и швырнул в дверь быстрым взрывом охлажденного воздуха. Глаза храмовника широко распахнулись, отражая закравшийся в них страх. Маленькие льдинки затрещали в комнате, оседая везде мелкой порошей, и тая, заблестели росой на светлых прядях Каллена, прямо над нахмурившимися бровями.       — Это ненадолго, — быстро успокоил Дориан. Но от него не улизнуло небольшое напряжение пресса по бокам Каллена, там, где они соприкасались телами. Положив ладонь ему на шею, маг добавил: — По крайней мере, никому не навредит.       Рукой он ощутил, как бравый командир туго сглотнул. С каждой секундой неподвижности биение их сердец становилось всё размеренней, поэтому Дориан повилял задом, прижавшись для очередного поцелуя, получая ответ. Затем ещё, настойчиво разжигая прежнее тепло. Каллен расслабился, снова навалившись на него, тяжелый и крепкоплечий, шрам на его губе под языком Дориана ощущался интересно.       Грубые кончики пальцев проникли под кромку туники, начиная стягивать ее. Дориан, почувствовав прилив острой паники, вдохнул, сжал чужие волосы в кулак и сильно дернул. Остановленный физическим выговором, Каллен напрягся. Выдохнув, маг смягчил выражение лица и ослабил хватку, потерев мужчине макушку.       — Прости… — вышло тихим шепотом. — Просто… оставь тунику, пожалуйста.       К счастью, Дориан увидел на лице Каллена не беспокойство, а нечто больше похожее на понимание. Тяжело дыша, командир кивнул. Он снова наклонился, целуя его в шею и оставляя легкие укусы на коже. Их носы соприкоснулись, когда Каллен поднялся к его губам, целуя долго и жадно… Но потом отстранился, опустившись вниз, полностью минуя торс, и прижал ладонь к паху. Его движения никак нельзя назвать нежными, также как и жесткими, но он не мялся. Вскоре рука нашла искомое, начав поглаживать сквозь ткань.       Дориан удовлетворённо вздохнул. Мог ли он вспомнить, когда в последний раз прикосновение оставляло его желать, а не отшатываться? После побега на север он совершил несколько попыток. Только ради плотских утех, но увы, буквально каждый встречный мужчина, увидев края чувствительного шрама под аккуратными слоями ткани, изучал тело глазами, блестящими странным голодом. Уродство, разграничивавшее его торс пополам, словно мясистый расщеплённый гранат. Они были скорее исследователями, чем любовниками, болезненно любопытными, невежественными в любых тонкостях, стремящимися засвидетельствовать форму его изуродованного тела. Каждая встреча всё больше разделяла его от мимолетного удовольствия, которое он надеялся получить.       Человек, который сейчас горячо вздохнул над теперь обнаженными бедрами Дориана, видел рану еще до того, как она должным образом закрылась, поэтому не привлекала его внимания. Несомненно, Каллен попытался снять тунику только из-за того, что они вдруг стали любовниками, пытающимися дотронуться друг до друга, только и всего. Не нужно было выяснять, была ли рассечённая топором линия враньем или байкой — она была реальна, как увиденная когда-то Калленом штопка раны, швы которой выгравировались в памяти под пропитанными кровью бинтами.       Мысли, которые он пытался выгнать из головы, чтобы сосредоточиться на грубом покалывании бороды по чувствительной плоти. Глаза мужчины под тяжелыми бровями были полуоткрыты, кончик заостренного носа скользил по паху Дориана, прежде чем он облизал губы и поцеловал кожу у основания пениса. Недолго думая, Каллен взял головку в рот, с похожим жаром, но другим движением. Кровь было начала отходить от плоти, но тепло и давление мягкого, горячего языка вокруг фаллоса заставили её вновь прихлынуть и он вновь затвердел. Дориан промычал, борясь с желанием заставить взять его полностью.       Каллен заглотнул глубже, оставляя член скользким, и вернулся к головке. Он двигался лучше, чем ожидал Дориан, держал зубы в стороне, и привлёк руку к делу — плотные пальцы образовали хорошую хватку, с которой он мог работать, не беспокоясь о том, что что-то пойдёт не так.       Так что Павус позволил себе отдаться наслаждению прикосновением, ставшим одновременно бальзамом на душу и разжигателем его похоти.       Думал ли об этом Каллен все эти годы? Командующий солдат в начищенных латах, мечтающий наяву стать на колени, прося о грехе, который не искупить молитвой. Его заросшая щетиной щека чуть оттопыривались с каждым заглатыванием члена, а дыхание вырывалось из носа рывками. Глаза прикрыты, брови сведены от усердия, а пальцы, сжатые в кулак вокруг, полностью преданы делу. Он как будто бы склоняется в мольбе. Богохульство думать о таком сейчас, но тому есть причины. Окна заливает божественный свет; приближающийся закат солнца, такой же ярко-розовый, как и румянец на щеках Каллена, отражен в высоко парящих над небом облаках.       Тот самый командир, весь такой из себя благородный и собранный, когда шагал по бастионам Скайхолда, оставляя после себя запах кожи и озона — едва уловимые нотки пророческого лавра. Мужчина, который, несмотря на показушный гогот со стороны Дориана, усвоил как нельзя лучше важное значение внешнего вида. Прямая осанка, хмурый взгляд. Отдающий приказы подчиненным мягкий тембр голоса приглушен до хрипоты, губы бантиком растянуты в усмешку.       Эти губы бантиком обхватили его член.       От наслаждения Дориан заизвивался под ним, тихо и низко застонав. Он сильнее сжал пальцы на пшеничных кудрях, на что Каллен лишь заворчал, свободной рукой проведя от колена мага до его задницы, крепко сжав ягодицу.       Прошло уже много лет с тех пор как к нему настолько жадно прикасались. Он сильнее вжал плечи в матрас, запрокинул голову назад и поддался навстречу будоражащему кровь в жилах жару, чувствуя приближение скорой разрядки.       — Ах, Каллен, я…       Услышав предупреждение, Каллен отодвинулся, продолжая держать хватку пальцами, его движения стали куда порывистей. Дориан накрыл его руку своей, призывая не стесняться в грубости, и прикрыл головку, чтобы собрать неизбежную жидкость — она излилась толчками.       Приподнявшись, он заключил Каллена в поцелуй. Порой его одолевало желание ощутить свой привкус мускуса и влаги на устах других.       — Ты уже делал это раньше, — прошептал Дориан, улыбаясь. Бедром он ощутил такую же пульсирующую эрекцию отвердевшего члена Каллена, когда мужчина упал на него, и маг задумался как бы уровнять их положение в возникшей ситуации. Все еще пьяный, дрожа от неожиданной близости, он скользнул ему по животу ладонью вниз, нащупывая зудящий пенис.       Вот только Каллен, буркнув, отодвинулся.       — Не нужно, — едва слышно произнес он.       Дориан положил руку ему на бок.       — Не нужно, но… я хочу, — заверил он.       Тело над ним напряглось, как будто по щелчку колдовства. Каллен отпрянул прочь, и Дориану не оставалось ничего, как прикрыть наготу и подняться вслед за ним на локте, стараясь изо всех сил не выдать свою озадаченность.       Усевшись на край кровати, Каллен тяжело опустил ступни на пол.       — Я не хо… Я бы хотел, чтобы ты этого не делал, не сейчас, — отказался он. Его взгляд опущен, костяшки на пальцах посветлели добела, крепко сжав матрас.       — Я… понимаю. — Возможно, Дориан менее осведомлен в ситуации, чем полагал. Возможно, эта и есть та плохая затея, о которой он беспокоился, предупреждая себя не наломать дров пару ночей назад. Немного вина, маленькая ошибка, и вот он, финал — отчуждение.       — Я н-не тебя и-имею в ви… Черт. — В отчаянии покраснев от груди до ушей, Каллен почесал затылок, мотнул головой и поднялся — Я все испортил. Прости. — Он подхватил отшвырнутую в угол рубаху. — Я… лучше уйду.       Не двигаясь, Дориан самими глазами проследил за спешным уходом Каллена. Моргнул, когда дверь захлопнулась. Все так же сбитый с толку, натянул штаны, поднялся, подошел к окну и взял в руки книгу. Мир перед ним зарябил, смазываясь в блики и оттенки, и крупная слеза упала на обложку многотомника.       — Черт… — Он вытер ее, отложил грузный альманах и спрятал лицо в ладонях. По щекам хлынули ручьи из обжигающих слез.       Еще в юности хорошо выплакаться помогало ему справиться с любыми обидами, от презренных колкостей сверстников за сильный магический дар, — как и за невозможность стыдиться его, — до отвергнутой любви. Прорыдав в подушку целый час, Дориан поднимался, потягивался, умывал лицо и ставил точку. Как будто бы шлифовка грубого камня, в конце которой тот приобретал гладкую поверхность.       Теперь же такая отрада больше не привносила ясности. На первый план проскочили обиды, от которых невозможно избавиться одними слезами — они крепко переплетались с его личностью. Маг глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, на секунду задержал дыхание в надежде, что это поможет перенаправить усилия тела в положительные нотки, но разум уже шагнул в бездну дальше.       Последний раз, когда он позволил себе едва не захлебнуться горькими слезами, косвенно был из-за отца. Вернее из-за самой идеи отца, изменчивой природы единого человека, олицетворяющей самые разные мысли о нем окружающих; уникальная совокупность качеств, как телесных, так и эфемерных, упрощенная в символ. Он вспомнил любящее лицо матери, исчерченное горем, когда она стояла у окна в кабинете Галварда несколькими месяцами спустя после похорон. Дориан наблюдал за ней, стоя рядом с креслом. Между ними было не более трех метров — небольшое расстояние, казавшимся целым морем у Каринуса, разделявшим их сложные и противоположные чувства. Именно в тот момент он ощутил, как скорбь выбила у него из-под ног почву. На месте гордой и величественной Аквинеи стояла хрупкая, покинутая женщина, едва схожая на его строгую мать. Он узнал ее только по глазам, таким же кристально-серым, как и его. Женщина-Аквинеа, вдова, потеряла не отца, она потеряла Галварда, крупицу его: мужа, возлюбленного, патрона и творца их наследия. Это ранило ее, Дориан знал — то, что муж и единственный сын так до конца полностью и не помирились.       Порой она рассказывала ему об отце и семье, когда еще все были молоды — о первых годах проявившегося таланта Дориана, до того как все не погубило упрямство и гордыня, ввергая их в круги мучения. Матушка рассказывала, как они восхищались замечательными качествами задиристого пятилетнего мальца, его сверхъестественной серьезностью, которую взрослые всегда находят в детях забавным, возможно потому, что так им было легче понимать то безграничное веселье, потому что большинство уже стали безрадостными серыми лицами. Но не то, чтобы в этом была чья-то вина. Жизнь — тяжелая штука.       — Он очень тебя любил, — сказала бы мать, теребя обручальное кольцо с сапфиром.— И желал тебе самого лучшего.       Может, это и было так. Образцовый патриарх, отец, как и все предшественники до него, мечтал во что бы то ни стало сохранить линию Павусов. Он желал добра сыну, вернее, тому сыну, как он надеялся, станет Дориан, когда в юном возрасте пробудились его магические способности, и сумеет оправдать все возложенные на себя ожидания. Однако желать под желанием добра вымышленному идеалу зачастую подразумевалось причинение зла настоящему живому человеку, который оказался спрятан под этой самой невыносимой маской. Который преследовал совершенно иные цели.       Во всяком случае, отца уже нет в живых. Для извинений больше нет времени, как нет места и для спора.       Дориан оплакивал его кончину, но никогда больше не спрашивал себя, был ли он и вправду тем единственным эгоистом, каким показался вначале. Да, эгоизм был, но была также и самозащита. И принятые им решения обосновывались желанием выжить. Сбежать от смерти или от будущего, преисполненного несчастья и одиночества, настолько черного, что могло посоперничать с тьмой беззвездного ночного неба. А какая жизнь без надежды?       Ничтожная, ему ли не знать. Невзрачная и мрачная, с серой пеленой даже в самые славные деньки. Горе — убийца надежды. Но надежда, тем не менее, — и смех, а может и грех, — оказалась крепким орешком. Она воскресла и без его некромантского вмешательства, оставив после гниющих краёв лишь жуткий рубец. И это больно. Очень больно. Иссечена под корень, надежда каждый раз отрастала заново, вызывая уродующую разум и сердце ломоту.       Сегодня она невыносимо пылала от боли. Он ощутил себя полным кретином за то, что попал же в собственную старую ловушку. Одним беспечным полуднем он разрушил многолетнюю дружбу. И утраченное доверие не так легко заслужить снова.       Слезы не смогут его исцелить, но он все равно заплакал. Рыдал от бессилия, зная, что, остановившись, заплачет снова. Зная, что скорее всего уснет после.       Так он и поступил.       И когда проснулся, настал вечер. Дориан чувствовал себя изнеможденным. Уставшим.       На цыпочках он пробрался в уборную, радуясь в сотый раз тому, что достояние прогресса, бесперебойное водоснабжение, наконец-то настигло и юг. По странному, милосердному стечению в коридоре никого не было. Только музыка, доносившаяся из общего зала, и маг предположил, что там собрались все желающие послушать песни и выпить смачного эля. Когда Павус уже стоял рядом со своими покоями, появилась Берди, мокрющая от хвоста до кончика носа. Должно быть Каллен все-таки искупал ее после той злополучной встречи из завонявшимся трупом зверька в поле.       — В чем дело? — поинтересовался Дориан. Живо замахав хвостом, собака уставилась на закрытую дверь, намекая магу открыть ее, и после кабанчиком метнулась внутрь и шлепнулась на половик у кровати. — Взяла меня на поруки, да? — Его внимание привлек поднос, стоящий на тумбе у стены коридора. — Или ты здесь попросту из-за того, что у меня есть еда…       Суп остыл, но это легко исправить с помощью быстрого заклинания. Похоже кто-то оставил его здесь, когда Дориан спал. Он ел медленно, позволяя желудку переварить мысль на случай, если стошнит. Хотя он умел пить, не напиваясь до чертиков, и бутылка вина не более чем пустяк, или была таким раньше. Он ощутил, как живот бунтарски забурчал. И съел впопыхах две булочки, чтобы избавиться от гнетущего ощущения переполнения организма ядом выпивки.       После перекуса он решился прогуляться по владениям. Берди не отставала ни на шаг, повсюду что-то вынюхивая. Выйдя во двор, к ним присоединилась белая мабари. Дориан знал, что она хорошо подружилась с Барли, раз уж тыкалась с ним носом больше одного раза в сарае, и призадумался, что должно быть конь хорошо отозвался о своем хозяине, потому Амрита и сама решила узнать мага получше. Ей нравилась Берди; суки дурашливо принялись возиться друг с другом в песке, вздымая клубы пыли.       Их игривость подняла ему настроение. Приблудившиеся псы просто жили моментом. Возня, выклянчивание вкусных булочек, погоня за бедолагой-грызуном, да еще и забавное двуногое существо почешет спинку. Просто и лаконично, двигаться вперед дальше, не обременяя себя прошлым. Как устроена у собак память? Что творится в их громадных головах? Собаки, с которыми плохо обращались, знают только страх, а потому срываются на всех. Как и люди. Но их можно спасти. Люди и собаки мыслят схоже. Дориан задумался. Что значило момент для пса? Запах, может. Жест или малое проявление эмоций.       Берди вернулась, держа в зубах небольшую ветку. Она бросила ее на землю.       — Ни за какие коврижки не прикоснусь к этому, — ответил он собаке.       Коротко заскулив, она подняла деревяшку и раскусила ее надвое, затем подобрала палку подлиннее и предложила не заслюнявленным концом ему. До чего же умное маленькое чудовище.       — Ладно, — уступил Дориан. С помощью заклинания левитации он отправил предложенный отломок куда подальше по дороге. Берди бросилась вслед за ним, как будто от него зависела жизнь миллионов, но, вместо того, что вернуть игрушку обратно, она разгрызла ее на куски, вполне довольная собой. Ну точно щенок. Маг вспомнил, что скоро в полку щенков будет пополнение.       Такими темпами Каллен доведет себя до истощения — взвалив на свои плечи столько ответственности, несмотря на то, что пока неплохо со всем справлялся. Но все же усталый, работает на пределе по привычке, и искренний.       Вместе с бурчащим желудком исчезли приятные размышления. Дориан спрятал в руках лицо, раздумывая над особенностями ферелденского этикета. Знай он его получше, то уже предположил бы, сколько по времени терпеливо выждет Каллен, прежде чем невзначай предложит ему собрать манатки и вернуться на север до первых снегов. Обернувшись, он взглянул на фасад дома, из чьих окон шел приятный ламповый свет, озаряя сгустившиеся сумерки и приглашая постучаться внутрь. С уходом дневного света на улице заметно похолодало, и Дориан спрятал руки под полами плаща. То послеобеденное время, что они провели вместе, следовало за ним как вторая тень, даже третья, если считать Берди. Он не знал, что с ним делать. Если вообще можно было что-то сделать.       Знал ли он, о чем думал Маршан? Что-то в его внешнем виде побудило старика проверить почву и узнать, был ли Каллен таким же, как и он? Свой в доску, тот, с кем можно поделиться тонкостями жизни с мужем, а не женой? Понимал он то или нет, Дориан шагнул в распахнувшиеся двери, припася с собой шараду в рукаве. Пусть старик думает, что хочет, особенно, если после этого быстрее согласится на переговоры по поводу определения границ территорий. И когда Каллен встретит женщину своей мечты, то просто заявит, что между ними с магом все пошло по пизде. Дориан рассмеялся, понимая, что это правда.       Эта мысль оставила после себя грустный отпечаток, и Дориан резко вздохнул. Тот поцелуй на лужайке, сразу после их успешных притворных гостин, казался слишком реальным, таким, которому после грех не продолжиться. Будь он честен с собой, то сказал бы, что такая напористость испугала его. И именно из-за этого он не был правдорубом с медалью, когда дело доходило до чувств.       Павус едва мог сказать что хуже — то, что он сорвался с катушек и сделал в точности все так, как боялся, когда вино затуманило рассудок, или то, что Каллен ответил взаимностью, выходя за рамки приличия, только для того, чтобы Дориан, заигравшись, зашел слишком далеко.       Грубые пальцы в его волосах… Это всепоглощающее знакомое биение сердца мерно возвратило его в прежнюю, чужую, жизнь. Жизнь счастливого человека, научившегося верить и просить верить взамен. Он забыл, каково это. Слова будто растворились в голове; язык, изученный с детства, но заброшенный ныне, не имел никакого проку для высказывания мыслей в реальность.       Создатель, до чего же они были глупы. Глупые, и слишком зрелые для этого. Не говоря уже об усохшем сердце Дориана, сожженного дотла медленно пылающим огнем из горя и бессильного гнева. Им нужно притвориться, что ничего не было и жить дальше. Может, им это удастся до каких-либо планов на отъезд.       Дыхание показалось клубом темного пара в оранжевом свете окон. Амрита вернулась в сарай, наверняка чтобы прилечь рядом с костром, разведенным юным конюхом. Земля скоро промерзнет от холода, такого же, из-за которого он обморозил ноги, когда впервые сбежал с родины, не прихватив с собой пару добротных меховых сапог. Со временем ступни загрубели, и Дориан забросил все попытки смягчить их по вполне практичной цели — так волдырей было меньше.       Вокруг него закружила Берди, махая хвостом-обрубком. Пора возвращаться.       Коридоры наполнились нестройным хором вперемешку с бойкой, но неумелой игрой на пианино. Звучавшая песня была незнакомой, явно в мажорной гамме, и пелась для поднятия духа. И, хоть и на секунду, ему показалось, что среди поющих был Каллен. Он слышал его нечасто, впервые в густом мраке зимней ночи посреди горного перевала, когда, едва не замерзнув до смерти, сил хватало только на смиренное сидение подле умирающего канцлера Родерика, и позже, когда Инквизитор решил совместить столы, чтобы доверенные люди из ближнего круга и советники смогли разделить трапезу и выпивку.       Слова песни были менее похабными, чем все выкрикиваемые частушки, услышанные им в тавернах. На ум сразу пришли «Боевые Быки», и, прикрыв глаза маг ушел прочь, решив оставить вместо себя воспоминание.       Наверху Дориан понял, что рядом с тумбой у его двери появился новый предмет.       — И как давно это здесь стоит? — вопросил он у собаки, на что та непонимающе облизнулась.       Жаровня, зажечь которую можно магическим огнем. Задумчиво сморгнув, через пару секунд Дориан решил затащить ее к себе в покои. Явно не чищенная древняя угольница была покрыта толстым слоем грязи и копоти. Он мог сказать, лишь протянув руку в сторону кабинета, что главный камин был зажжен, а потому в дополнительном обогреве сейчас не было необходимости. Разумеется, он весьма признателен за этот подарок, особенно, когда пламя в главном очаге затухает, и камни стен дома снова становятся ледяными.       Дориан принялся готовиться ко сну, находя успокоение в знакомой рутине умывания и смазывания лица кремом. Берди же усердно грызла кость, откопанную ею как будто бы по волшебству из одного из множества припасенных на черный день тайников.       — Неужто уже прячешь свои вещи в моей комнате, а? Стоило ожидать, — заметил он. Его озарило, что грызение кости было похоже на чистку магом тонкой нитью в зубах, так что больше он не делал замечаний.       На секунду он задумался спуститься вниз и хорошенько отмокнуть в ванной Каллена, но быстро отмел эту мысль, чувствуя себя слишком подавленным. Павус не хотел ассоциировать столь приятное времяпровождение с такими плохими чувствами и решил подмыться в умывальнике, потом собрал книги, оставленные у окна рядом с креслом, и читал, пока не осталось сил держать веки открытыми.       Проснувшись, он оделся до первых петухов. К тому времени Берди уже ушла, наверняка в поисках чего-нибудь съестного. Маг подумывал собрать пожитки на случай, если придется уехать в скором времени, но позже передумал. Сперва нужно позавтракать, или хотя бы выпить чаю. На кухне как раз никого не должно быть.       Закутавшись в еще один плащ и едва приведя волосы в порядок, Дориан ступил в тишину коридора. Вокруг ни души. Сон был не только ежедневной необходимостью, но и чувством, и казалось, что даже неживые предметы окунулись в него, прихватив с собой весь дом. Ступая как можно тише, он спустился по главной лестнице, как вдруг на последней ступени остановился, услышав тяжелые шаги, доносящиеся из-за входной двери.       Секунду спустя появился Каллен, он замер от удивления, заметив Дориана. Его поза напряжена — как у гончей, завидевшей оленя.       Дориан фыркнул. «Веди себя как обычно».       — Да, да, сам Дориан Павус соизволил проснуться до рассвета — уверен, ты сейчас думы гадаешь, не настал ли конец света или чудо по плоти. — Он прошел мимо Каллена, прикрывая зевок. — И не хвали Создателя. Есть у меня теория, что я просто уснул вечером. Совсем как старая кляча.       Принявшись чесать глаза, он вдруг вспомнил, что не накрасился. Не думал, что в такое время кто-нибудь уже проснулся, кроме разве что Каллена — он ранняя пташка. Возможно даже что мужчина будит петуха, чтобы он всех разбудил своим кукареканьем, а не наоборот.       — Ох, — воскликнул Каллен. Он оставался на месте. Глаза широко распахнуты, в них можно увидеть радужки целиком, и на секунду на его щеки залились румянцем. У Дориана промелькнула отчетливая мысль, что они в унисон проиграли в уме вчерашнюю ошибку, глядя на все со своей колокольни опыта. — А… Как бы там ни было, ты проснулся, — отметил Каллен. Он указал на кухню. — Выпьешь чаю?       Еще один прикрытый зевок, а за ним кивок. Так, значит, сейчас будет серьезный разговор.       Казалось, будто кухня обладала невосприимчивостью к тишине, распространившей свои цепкие коготки по всему дому — вечно горящий огонь в камине или запах поднимающегося теста не давали полностью погрузиться в дремоту. Привычно осмотревшись, Каллен проверил формы с тестом и зажег печь, чтобы к тому времени как начнут выпекать хлеб она хорошо прогрелась. Он снял с пламени камина котелок, — должно быть какой-то несчастливец оставил его здесь на ночь, — плеснул воды в чайник и сполоснул его, чтобы керамика прогрелась.       Желая быть полезным, чем просто стоять в сторонке и дожидаясь заветного диалога, Дориан достал мешочек с чайными листьями из шкафа.       — По началу, я думал, у тебя есть только один сорт, — начал он, слегка тряхнув кисетом, — но потом понял, что их у тебя таких пять.       Опорожнив чайник, Каллен передал его Дориану и тот, проверив, на месте ли металлическое ситечко, отсыпал в него щедрую порцию чаинок.       — Намекаешь достать какой-то конкретный чай для тебя? — спросил Каллен, вернувшись к камину, чтобы налить кипяток.       Простое гостеприимство, но сейчас выглядит чем-то большим, чем обычная вежливость.       — Спасибо, но не нужно — я привез с собой пряности. Мне хватит и их.       — Как знаешь. — Он накрыл чайник крышкой и понес его к маленькому столику для кухарей на другой стороне кухни. Дориан отправился следом, держа две кружки. Они сели друг напротив друга. Вдруг Каллен резко вскочил, будто бы ужаленный. — Есть будешь?       Не дожидаясь ответа, мужчина залез в кладовку в поисках остатков еды.       — А что предлагаешь?       — Та-да! — Он вернулся с деревянным подносом, накрытым полотенцем, под которой оказалось несколько маленьких тарталеток, как сдобных, так и съестных. Поставив досточку на стол посредине, Каллен снова уселся. Судя по его лицу, он был чертовски голоден, но, ведомый сильно развитой ферелденской тактичностью мужчина стойко дождался, пока маг не выберет себе угощение.       Дориан сжалился над ним, взяв сладость с ванилью и голубикой. Позже, ему стоит удостоить похвалы пекаря. Она добавляла сахар в крем ровно настолько, чтобы не перебить естественный сладкий вкус фруктов.       К тому времени как Дориан дожевал первый откушенный кусочек своего десерта, Каллен успел умять цело пирожное. Теперь неудивительно, почему он выглядел таким сильным и крепким в последнее время. Было приятно наблюдать, как он ест с аппетитом, хотя Дориан вспомнил, как Жозефина как-то упоминала про пристрастие командора к песочному печенью, которым он редко себя баловал. Похоже, сейчас эта редкость обратилась стабильностью.       С закончившейся суетой в комнате снова повисло тягостное молчание.       — Это твои любимые? — спросил Дориан. Небольшая беседа, чтобы сгладить неловкость.       Дожевывая, Каллен кивнул. Он смахнул крошки с бороды.       — Они мне нравятся, но не любимые. — Напряжение видимо начало покидать его плечи, с них спали оковы напряжения. — Мне больше по вкусу пироги. Особенно медовик, со всеми этими пчелками на верхушке, м-м-м. — Он улыбнулся самими уголками губ и еще щеки на миг порозовели.— В последние дни эта злая привычка застигла меня врасплох.       — Ой, перестань, — спохватился Дориан. — Я не об этом.       Вокруг глаз Каллена появились лучики морщинок, когда он снова улыбнулся.       — Ну что поделать, я сладкоежка, да и после того, сколько болел… — Он пожал плечами. — Я больше не беспокоюсь по этому поводу. — Вторя словам, он потянулся за другим пирожным. Он выглядел как обычно, не считая порозовевший от холода кончик носа и блеск зашуганного зверя в глазах. Утро было ему к лицу, Дориан счел это очаровательным и ужасным одновременно.       Каллен смачно откусил от третьей тарталетки и обхватил ладонями кружку. Костяшки его пальцев, даже в столь тусклом свете, смотрелись опухшими и красноватыми.       Заклинание. Он забыл о нем, опять.       — Venhedis*, ну я и остолоп, — буркнул Дориан.       — Гм? — отозвался Каллен, выглядя обеспокоенным.       — Костяшки. Болят сегодня?       Он пару раз сморгнул, раздумывая над ответом.       — Ах, да. Зима… к такой боли зверски не милосердна.       — Могу я? — Дориан протянул к нему руки, ладонями едва не прикасаясь к Каллену.       — М… — замер тот, сложив губы бантиком.       Посмеиваясь, Дориан накрыл ладони Каллена своими.       — Заклинание, мне так жаль, что я забыл о нем, но ты и сам запамятовал, как погляжу. Будет не больно, совсем как комарик укусит. Обещаю.       — Ох, я, ну… Нужно к чайнику приложить?       — Дополнительное тепло будет как раз кстати. — По факту оно идеально сбалансирует заклинание. — Готов?       То как поморщился лоб под густыми прядями волос, говорило о его беспокойстве, нежели готовности, но Резерфорд туго сглотнул, согласно кивнув.       Заклинание начитывалось долго. Первоначально используемое для безопасного согревания отравленных ядом морозного паука конечностей, убирая любое нанесенное холодом повреждение, оно требовало тщательной концентрации. Сперва ощущаешь небольшое тепло, а потом…       — Это… — задергав ногой под столом Каллен несомненно пытался не отдернуть от возникших ощущений руки, — странно.       — Покалывает?       — М-м. Скорее как будто бы руки затекли.       — Хорошо. — Подобное хрупким серебристым нитям их ладони окутывали тонкие огоньки света. Дориан прикрыл глаза, усиливая поток маны.       — Ай, — прошипел сквозь стиснутые зубы Каллен.       — Оно и должно покалывать.       — Напоминает… чувство, когда обморозил ноги, и нужно согреть их перед камином.       — Точно, — согласился Дориан, не открывая глаз. — Именно так и должно ощущаться. — Проведя большим пальцем по пальцу Каллена, он услышал, как мужчина судорожно вздохнул. — Сейчас будет покалывать сильнее.       Когда заклинание достигло своего пика Каллен застонал, и Дориан ощутил как пальцы храмовника дернулись у него под ладонями. Медленно, он позволил магии рассеяться и убрал руки.       — Ну как?       Каллен отнял ладони с гладкой поверхности чайника и согнул пальцы, то сжимая и разжимая, то приводя и разводя друг к другу. Его лицо посветлело. Он довольно хмыкнул, потирая ладони вместе.       — Лучше. — Он улыбнулся. — Намного лучше. Спасибо тебе.       — Замечательно. — Сложив руки перед лицом «шалашиком», Дориан разлил кипяток из чайника по кружкам, сперва Каллену, а затем себе. — Буду первым, кто согласится, что целитель из меня вполне сносный, и эффект продержится с пару дней. Можно потом снова повторить; заклинание безопасно. Улучшает кровообращение.       Им нужно молоко. Поднявшись, Павус подошел к морозильному ящику, чтобы взять его, и захватил по пути обратно баночку меда с верхней полки.       — Ты бы сказал — я бы сам сделал, — возмутился Каллен.       — Чепуха, стал бы мне сам хозяин дома прислуживать. К тому же, — взяв одну из ладоней Каллена, маг обхватил ею кружку, — тебе не следует прикасаться ни к чему слишком холодному еще несколько минут. И ты мне очень подсобишь, если наденешь перчатки, когда будешь на улице, понял?       — Я… Да, — согласился Каллен, почесав другой рукой затылок. — Обещаю.       Каким-то образом их серьезный разговор сменился воспоминаниями о Скайхолде и болтовне о предстоящей смене времени года. Далекое прошлое и скорое будущее было легче принять, чем настоящее, и безопасней, чем бередить вчерашние неловкие детали. Они как раз доедали последние тарталетки, когда на кухне появились двое поваров, готовых в варке еды и выпечке хлеба. Так что, откланявшись, мужчины покинули комнату, дав им место для работы.       — Наверное, я прогуляюсь верхом сегодня, — сказал Дориан, стоя у лестницы на второй этаж. Раз уж его настойчиво не попросили собрать вещи и уехать, сверкая начищенными подковами лошадиных копыт, маг мог бы полюбоваться здешними достопримечательностями. Однако возможно… — Это не будет чересчур, если я попрошу составить мне компанию?       — М-м… — Каллен опустил взгляд на свои башмаки. Он открыл было рот для ответа, но живо закрыл, задумавшись над правильными словами.       — Приму это за то, что у тебя горят дела, — посмеиваясь, ответил за него Дориан.       — К сожалению да. Может, в другой день?       — Тогда в другой день; я найду пока, чем себя занять, — согласился маг. — Для начала пойду пока намарафечусь, чтобы никого не испугать своими видом.       — Ты и без этого выглядишь прекрасно, — сказал Каллен. — Без макияжа, то есть. — Так, значит, он заметил. Дориан улыбнулся. — Да и не то, чтобы… Ну, ты и с ним выглядишь прекрасным, но… — Тяжело вздохнув, он почесал лоб. — Создатель милостивый, ты меня понял.       Дориан легко похлопал его по плечу.       — Может, я и звучу робко, но тебе нет нужды беспокоиться — я и так прекрасно знаю, насколько я неотразим. — Широко улыбнувшись, он обернулся и начал подниматься по ступеням.       — Приятной поездки, — бросил ему вслед Каллен.       — Непременно.       С восходом солнца он оседлал Барни и проехался по окрестностям, наслаждаясь видами. Ему стало легко, сидя в седле, несмотря на гнетущее чувство внутри, что их опрометчивое свидание мало-мальски едва не испортило все. И уход от проблемы дал Каллену такую же поблажку. Наконец маг решил наведаться к Маршану, и тот настоял на прогулке по винограднику. Перед уходом винодел подарил Дориану бутылку вина, приглашая их с Калленом отобедать как-нибудь на месяце с ним и его супругом.       Той ночью, после ванной, когда он собирался уже ложиться опочивать, его внимание привлекли приближающиеся из коридора шаги.       В дверь дважды тихо постучали.       — Да?       В дверном проеме показалось заросшее лицо Каллена.       — Можно войти?       — Конечно.       Зайдя, он прикрыл за собой дверь, улыбнулся лежащей на половике Берди и взглянул виноватыми карими глазами на Дориана. Ах, так, значит, сейчас будет этот серьезный разговор.       — По поводу вчерашнего: я…       — Если ты пришел извиняться, то, прошу, не стоит.       Каллен оказался пойман между двумя огнями. Очевидно его более рациональная сторона, командор и образцовый воин, приказывал спасаться бегством из этой эмоциональной суматохи, отметая прочь все попытки остаться в этой ловушке, но другая, мягкая и чувственная, та, что беспокоится за больных и немощных; та, которая прежде чем поцеловать, попросит на это разрешение; та, что приютит потерявшихся мабари, позволяя тем спать рядом на кровати, хотела протянуть руку и прикоснуться к магу. Да вот только руки будто бы прижало по швам от неимоверного напряжения.       Похоже, они не пришли к разумному компромиссу, раз он остался стоять на месте.       — Серьезно, здесь не за что просить прощения, — продолжил Дориан. — Я не жалею о том, что между нами произошло, хоть мне и жаль, что закончили на такой неловкой ноте. — Не мешкая, он указал на жаровню. — Благодарю, кстати. Она не даст мне скопить у себя все запасные пледы в доме.       — Ох, — Каллен кивнул. — Да, она, м, заколдованная. Обычный огонь не зажжешь, но вот магический… Должен гореть.       Дориан улыбнулся, ему не хватило духу сказать, что в Тевинтере подобные жаровни использовались уже на протяжении целых столетий. По большему счету, для медленной варки вкусного кофе, чем для обогрева комнаты, но, тем не менее, столь добрый жест он не посмел приуменьшить.       — Я зажгу ее сегодня.       — Хорошо, — произнес Каллен. — Хорошо. И не стесняйся просить, если тебе нужен еще какой-то плед, — добавил он смущенно и решил откланяться: — Я, наверное, пойду уже… чтобы ты поспал.       — Каллен? — поднялся за ним Дориан.       Резерфорд остановился.       — М?       Они уже пустили круги по воде, и сделанного не воротить. Дориан шагнул ближе, чтобы их никто не услышал.       — Я хотел сказать, что не расстроен из-за вчерашнего. Надеюсь только, что… не воспользовался ситуацией.       Взгляд Каллена смягчился, растягивая по губам маленькую улыбку.       — Нет, не воспользовался, но… — Брови все также сошлись на переносице, будто бы чувство вины засело прочно в Каллене от самого рождения, и от нее можно было только абстрагироваться, а не избавиться полностью.       — Но?.. — Он коснулся щеки мужчины, ощущая ладонью колючие темно-русые волоски его заросшей бороды. Прикосновение казалось слишком интимным, чтобы задержать его дольше, особенно когда Каллен сам, подобно пристыженному щенку, прильнул к нему, так что, легонько очертив пальцем скулу мужчины, маг убрал руку.       — Прошло много времени с тех пор как… — Каллен вздохнул, закрыв глаза. — Мне не всегда нравятся прикосновения; касаться других — да, однако себя… Я-я рад был подарить тебе наслаждение, но…       Он откашлялся. На пару секунду в комнате повисла гнетущая тишина.       — Ты всегда чувствовал себя подобным образом?       Каллен кивнул.       — Большинство не… Они не понимают этого.       Дориан положил ладонь себе на грудь, наигранно выглядя оскорбленным.       — Тогда должен сказать: я не «большинство». — Он осторожно прикоснулся к руке Каллена. — И я благодарен тебе за то, что рассказал. Мы что-нибудь придумаем… с этим. Если захочешь.       В том, как смотрел на него Каллен, было нечто обезоруживающее. С такой нежностью, захватившей мысли Дориана, по уши влюбившись, они бежали впереди себя. И как страшно признать, что под плотным слоем сажи еще бьется живое сердце, способное любить.       — Смеркается уже, — заметил Каллен. Это неправда, но то, каким уязвимым он выглядел, заставило согласиться. — Давай продолжим завтра, — он добавил поспешно: — за ужином. Если не против?       — С радостью.       Застенчиво улыбнувшись, он покинул покои, так же бережно прикрыв за собой дверь.       Они оба не готовы успокоить друг друга. По крайней мере, Каллен это понял, благослови Создатель его душу. Может и правда утро вечера мудренее. Откинув одеяла, Дориан застыл. В груди вспыхнуло знакомое чувство отчаяния.       Он скучал по Быку, скучал сильно. Ненавидел его за то, что тот сделал, как и ненавидел за то, что мужчина умер. И даже годы спустя его отсутствие по-прежнему отравляло ему мысли. Захотелось рыдать что есть мочи, но он сдержался, и так чувствуя себя ужасно после вчерашних слез. Закрыв глаза, он представил в руках шкатулку, в ней находились его чувства, скрученные в тугой моток проволоки, и убрал ее в сторону. Руки сами повторили движение, происходящие в уме. Поначалу это помогало, совершать такие небольшие ритуалы. От них был эффект, даже если слова заклинаний не произносились. Порой ему приходилось повторять это снова и снова, складируя невидимые шкатулки штабелями.       И если абстрагироваться от чувств не помогало, то Дориан начинал шагать. Что сделал и сейчас, наматывая круги уже несколько минут, пока Берди не подошла и не уткнулась носом ему в ладонь. Он присел, чтобы погладить ее, и, как будто утешая, собака положила ему на колено тяжелую лапу.       Когда его слезы намочили ей мех, она терпеливо осталась. Только хлопнула ушами, чтобы смахнуть слезу, но никак не протестовала.       Той ночью Дориан позволил ей спать на кровати. Его ступни были согреты намного лучше, чем обычно.