Мы закат

      По мере того, как дни становились светлее, ослабевала и хватка зимы. Дориан попытался глубоко вдохнуть свежий воздух нового времени года, но его кости цепко охватил холод, согреть которые не могло даже весеннее солнце. Им овладела печаль. Тонкие, острые белые корни распространились, подобно жилам, в его органы, такие же злокачественные, как и медленная болезнь.        С каждым новым днём снега становилось все меньше, от него оставались лишь лоскуты былой зимы, постепенно таявшие на полях. Вслед за ним появился огромный зверь с зеленой спиной; из-под истощенных льдов миру явилась растительность: трава, папоротники и длинные заостренные стебли, покрытые шелковыми призрачными слезами. Подснежники, как зовут их ферелденцы. Каждое растение поднималось через прорехи в снеге. Каждый распустившийся цветок являл собой подтверждение надвигающегося ухода зимы.       Он стоял на краю пастбища, наблюдая за лошадьми. Где-то вдалеке, на другом поле, рабочие ухаживали за недавно посаженными растениями. На еще одном соседнем поле Каллен, теперь выдающийся фермер, помогал работникам копать землю и сажать семена. В последнее время он возвращался в дом около полудня, потный и измученный, оставляя послеобеденную посадку более крепким садовникам. В поисках оправданий, чтобы продлить их время вместе, Дориан стал выходить мужчине навстречу, когда тот заканчивал работу.       Усталый, Павус уперся руками в верхнюю планку забора. Последние несколько ночей сон был редким для него гостем, выходящим только на короткие, поверхностные интерлюдии. Пастбище у его ног окаймляли цветы. Растения в форме слезы, бледные, как молоко, гроздьями растущие то тут, то там, как маленькие духи, дрейфующие на учащающемся дыхании весны. Взгляд мага был рассеян, когда он смотрел на их тонкие, напоминающие бумагу соцветия: предзнаменование. Белый был цветом смерти, цветом савана. Высокие вершины гор застыли, покрытые вечным безжизненным льдом.       Дориан остался здесь дольше, чем планировал. Мэйварис отправила Каллену письмо с вопросом о местонахождении друга, обеспокоенная тем, что, возможно, по дороге домой его постиг злой рок. В тот же день Павус лично написал ответ и отправил его птицей, заверив даму, что жив и здоров, просто… задержался.       — Думаешь, чем бы заняться?       Некромант вскинул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как Каллен приземлился рядом с ним, перепрыгнув забор. Как он смог так быстро подойти? Цветы… Дориан озадаченно оглянулся на них. Он ведь не уставился в землю на несколько минут кряду?       — Дориан?       Маг судорожно втянул в себя воздух от прикосновения твердой руки на своем боку.       — Я… я в порядке. — Он положил в ответ ладонь Каллену на грудь. Ткань рубашки мужчины была слегка влажной от пота. — Может пройдемся немного, или ты голоден?       Каллен накрыл рукой ладонь Дориана и сжал ее.       — Я хорошо позавтракал, если хочешь погулять.       Они направились к узкой прорези леса, топот лап встревожил опавшие листья сразу же, после того как мужчины пересекли линию деревьев: Ягодка, неуклюжая и милая, и Берди, которая, казалось, никогда далеко не отходила от Дориана. За последние недели маг несколько раз экспериментировал, звал сучку, когда думал, что та находилась вне радиуса его голоса. Менее чем через минуту, почти без промедления, к нему стремительно приближался, словно возникший из воздуха, золотистый исполин, замерев у его ноги с полной клыков улыбкой.       Дориан отметил, что изменился и сам лес. То тут, то там прыгали птицы, трепет крыльев заполонил ветки деревьев, готовых расцвести миллионами листьев - каждая их почка сформирована превосходно. Снега уже не было, за исключением нескольких скверных грязных пятен на месте некогда больших сугробов. Павус хорошо помнил, что весна в Ферелдене была прекрасным и ярким временем года, наполненным полевыми цветами и шумом бесчисленных бурных ручьев, полных талой воды. Увидеть подобное снова станет настоящей усладой для его сердца.       За исключением того, что он увидит это лишь мимоходом — начало, еще не показавшее свою полную мощь — сидя верхом на старой лошади, когда будет в дороге.       Его видение мира изменилось. Дориан оказался околдован лесом; каждая вспышка зелени, каждый росток и каждый шелковый подснежник тревожили его до глубины души. Неизбежность ухода нахлынула белой слепотой, от которой у него закружилась голова, а дыхание перехватило. В ухе что-то стрельнуло, и он оперся на ближайшее дерево.        Когда ладонь мага коснулась ствола, Каллен оказался рядом с ним практически в ту же секунду, словно обладал возможностью шагать в Тени*.       — Что-то не так? — Карие глаза тревожно светились в лучах разреженного солнца, как и у двоих собак, стоявших теперь у его ног - Берди и юная Ягодка, призванные не словами, а каким-то врожденным собачьим чувством острого расстройства. Ну и тройка, так сказать.       — Через минуту само пройдет, — отмахнувшись, молвил Дориан. Этот жест вывел его из равновесия, и Каллен подхватил мужчину под руку, чтобы удержать от падения.       — Уверен?       Нет, Павус не был уверен. Да и когда он в последний раз мог назвать себя уверенным? Ответ поразил его, как падение с балюстрады, разум так сильно закрутился внутри черепа, что мужчина покачнулся во второй раз.       Бык. Еще никогда в своей жизни он не был уверен в ком-то, как в Быке. Воспоминание принесло за собой ужасный прилив лихорадочного жара; интенсивность боли, унижения и утраты пронзила его от грудины до бедра, и он уткнулся лицом в грудь Каллену.       Придерживая, Резерфорд обхватил его руками. Одна из собак лизнула магу кончики пальцев: славная, милая Берди. Он ей нравился. Не то чтобы другие его на дух не переносили, но с самого начала собака уделяла ему особое внимание — бежала рысью рядом, когда он бродил по угодьям, бездельничала в кабинете, и тыкалась квадратным носом ему под локоть, если решала, что тевинтерец слишком долго просидел без дела.       — Думаю, я хотел бы вернуться, если можем, — пробормотал Дориан.       — Да, конечно. — Каллен медленно высвободился, подставив локоть в качестве опоры, которую Дориан с благодарностью принял. Он все еще неуверенно стоял на ногах, а крепкость блондина… Проще говоря, была желанной. Каллен волновался, но виду не подавал, и то, что он рядом, не дало Дориану снова окунуться в старую бездну, сбитый с ног высоким, широкорогим призраком мертвой любви.       — Возможно мы могли бы… сыграть в шахматы сегодня вечером, — предложил он.       Рядом с ним ловко рассмеялся Каллен.       — Захлестнула ностальгия?       — Можно и так сказать.       Много чего, как хорошего, так и плохого зародилось и также угасло за высокими стенами крепости Скайхолд. И одно особенно неожиданное чувство бесспорно взяло свое начало за шахматной игрой в странном, вечно цветущем саду, который должен был быть спрятан под таким же покровом снега, как и окружающие его горы. Был бы Павус рассудительней в те далекие, далекие года назад, то может и заметил бы как открывалось ему сердце Каллена, — хрупкое и непоколебимое, — посреди плодоносящих лоз и цветов тыквы, но он был занят, обхаживая куда более очевидный и не менее важный бутон.       Бык — видение, пахнущее кровью вперемешку с жасмином. Аматус, любимый больше всех, с мозолистыми руками и мягкими губами, до безумия нежен, без тени лицемерия, и потерявшийся, навеки веков, в своем трауре, ступив на непреодолимую для других, решивших последовать за ним, тропу. Теперь Дориан без заминки мог сказать, что они по-настоящему любили друг друга. Недолго, но все же. И закончилось все уродством, которое он пронесет на себе весь остаток лет, однако, сколько бы в мире не было безобразия, к ним нельзя было отнести вину.       Маг перевел взгляд на притихшего Каллена, рубец на его губе хоть и затянулся, но останется с ним навсегда. Едва заметный теперь, по большему счету не более чем пунктир в его окладистой бороде. Подобно большинству, воин принял в руки меч во имя бога и нации, и шрам был далеко не единственной отметиной, напоминающей о пережитом опыте: густой туман ужасов тянулся за ним, а на плече развевался плащ раскаяния.       Прощение, полагал Дориан, забирает каждую каплю пота и крови, которую жертвовало тело, и это не было чем-то необычным. Это требовало дисциплины. Обязательства. То же, если не больше, желало и прощение самого себя. Кропотливая ежедневная практика, словно овладение навыка использования посоха. Павус знал, что подобно искуплению в неладный час началось обучение Каллена, но где-то посреди этих суровых сумерек души, как пыль сквозь дырочку, закралось прощение, и вот и он, стоящий по другую от него сторону. Навек не прощенный — что хорошего в горе или вине, если они не смягчают последующие действия? — но так и не блуждающий по лабиринту своего жалкого раскаяния. Перемены, духовные или материальные, предлагали долгий путь к крохотному искуплению. Каллен, по его собственному признанию, все еще карабкался. Как и будет карабкаться всегда.       Будущее нельзя высечь в этих камнях. Остается выбор. И неважно, хорошее или плохое, Дориан уже принял решение.       Когда они вышли из лесу, он задрал голову к небу, продолжая идти к особняку. Дом и в то же время нет. Они останутся в этом времени года, тогда как другие будут плавно следовать своим чередом дальше.       Ему пора уходить.       Этим утром мужчина направился в свои покои, чтобы начать подготовку к предстоящему отбытию. Куда более изящные мантии нуждались в бережной упаковке, а дорожная одежда должна уместиться в небольшие седельные сумки. Несколько книг, которые он прихватил с собой в путешествие, стоило завернуть в свертки, чтобы часом не открылись по случаю, если сундук перевернется или упадет, а масла с кремами нужно было магически запечатать, чтобы те не испачкали другие вещи. И капли хватит, дабы замарать не только наряды с книгами, но и древесину самого сундука.       Несмотря на столь длительное пребывание здесь, Павус привез с собой немного вещей. Спустя час гардероб опустел, а еще через несколько минут — все остальное. На верхней полке он нашел купленный на Сатиналию шарф для Каллена. Шерсть, такая мягкая под пальцами, казалась сейчас лишним, ненужным жестом внимания. Он украдкой пересек коридор в комнату Резерфорда и спрятал подарок среди стопки свитеров, приложив к нему короткую записку с благодарностью и ласковыми словами. Возможно, когда-нибудь в будущем это станет приятным сюрпризом, а не горьким напоминанием об уходе.       Вернувшись к себе, Дориан уселся на кровать, чтобы обдумать, сколько брать с собой в дорогу еды, — достаточно вяленого мяса в качестве перекуса между тавернами, не более, — как бессонная ночь настигла его во второй раз.       Он проснулся от бережного прикосновения Каллена к плечу.       — Уже ужин, — заметил тот. Он был в одной из своих добротных рубах, искупанный, с подровненной бородой и источающий легкий аромат лаванды с петрушкой.       На его фоне Дориан ощутил себя неопрятным.       — Мне стоит переодеться? — вопросил он, от сиплого после сна голоса сказанное прозвучало слегка озадачено.       Улыбнувшись, Каллен пальцами коснулся виска мужчины, чтобы заправить выбившуюся прядь волос ему за ухо.       — Нет нужды. Будем только мы.       Поднявшись, он быстро собрал непослушную гриву в пучок, пытаясь скрыть взлохмаченные следы сна. И когда вышли из комнаты, Каллен потащил его в сторону лестницы, а не кабинета, где они обычно трапезничали. Спустившись на первый этаж, Дориан хотел было занять один из столиков в столовой, но Каллен вновь указал ему пройти дальше по коридору в тихий и на удивление пустой, не считая играющей на пианино Джиллиан, общий зал. Девушка улыбнулась, явственно ожидая их прихода, и принялась наигрывать весьма старый, но легко узнаваемый вальс.       Приосанившийся и мягко улыбающийся, Каллен молча смотрел на него, пока Джилли перебирала клавиши. Затем мужчина изящно поклонился и протянул руку.       — Станцуем?       Дориан придал лицу недовольный вид, однако уголки его губ предательски дернулись вверх, ломая образ.       — Ты же не серьезно.       — Еще как серьезно. — Каллен снова выпрямился, расправил широкие плечи, показывая, насколько являлся серьезным. — Прошу, — спросил он еще раз, по-прежнему не опуская руки, — удостой меня чести в последний раз.       Как в замедленной съемке, Дориан вложил в его ладонь свою руку. Каллен принялся занимать позу для танца, но маг воспротивился.       — Хочу заметить, так, для справки, это происходит только потому, что ты такой галантный джентльмен. Джилли, — позвал он, — будешь за понятую.       Она рассмеялась, и музыка сбилась. Девушка только разминалась.       — Знаешь, — начал, улыбаясь, Каллен, — это все вовсе не обязательно, если ты против небольшой романтики. Просто хотел загладить перед тобой вину.       Он разместил свою руку Дориану на лопатку.       Так значит, решил вести. И еще как должен вести, подытожил Дориан, учитывая, что это была его дурацкая идея.       — Раз уж ты настаиваешь.       Каллен опустил подбородок в благодарности. В правильном ритме они начали медленно вальсировать по залу. Каллен вел, не спотыкаясь.       — Так значит ты способен еще и в танцах, — молвил ему Дориан, когда они крутанулись, продолжая неспешно кружить.       С румянцем на щеках Каллен продолжил вести.       — Лелиана обучила. Я пытался отказаться, но она настояла. — В неумелой имитации мягкого акцента тайного канцлера Каллен продолжил: — Если можете сражаться, то можете и танцевать, командир. — Он покачал головой — Естественно, она не научила, как вести. Одна из ее маленьких шуток… Пришлось потом просить Жозефину показать, как именно.       О, как же Дориану хотелось увидеть это собственными глазами. Интересно, когда это было? Явно перед Зимним дворцом, поскольку их предстоящие интриги со знатью служили идеальным поводом для подобных уроков. Каллен бы ни за что не согласился, будучи воином до мозга костей - куда более умелый, чем элегантный, даже с клинком и щитом. Несмотря на все раздраженные рожицы, которые генерал Инквизиции, вероятно, строил, пока вальсировал под руку самодовольно улыбающейся миниатюрной рыжей, из него получился отличный танцор.       Они обошли комнату, вдохновленные усердной игрой Джиллиан за фортепиано. В последнее время она заметно практиковалась. Когда девушка только приехала, ее игра была вполне сносной, правда песни часто прерывались неверно взятыми аккордами. Теперь же она играла уверенно. Не идеально, но проникновенно и с душой. В один прекрасный день она могла настолько улучшить игру, и выздороветь достаточно, что сможет путешествовать в качестве музыканта, было бы только желание, подумал Дориан. Он расскажет ей об этом перед отъездом.       Стараясь как только можно, Дориан повторял движения за Калленом, возможно, не так изящно, как мог бы, не проснись он около десяти минут назад. Хотя сносно. Этого было достаточно, и, судя по нежному выражению на лице Каллена, он наслаждался своим мастерством, что имело большее значение, чем то, выглядел Дориан образцом точности или нет.       — Ты как рыба в воде, — прошептал ему на ухо Каллен, когда мужчины пересекли середину комнаты.       — Следствие воспитания. Да и ты не плох, — ответил тот с улыбкой. — Я ожидал, что позже придется прикладывать лед к своим оттоптанным ногам.       Убрав руку с его плеча, Каллен поднял руку вверх, чуть сжав пальцы Дориана в качестве ободрения. Павус не мог вспомнить, чтобы именно он выступал дамой, кружащейся на носке, но подчинился, ощутив как взмыли вокруг него полы мантии. Мужчины возобновили свой простой шаг, и когда последние несколько нот песни ускорились, переходя к завершению, Каллен опустил ладонь Дориану на поясницу и притянул его к себе, опустив нос так, что их лица почти соприкоснулись.       — Спасибо, — наконец заговорил он у виска Дориана, — что составил мне компанию.       — Ты терпел мой дурной нрав целые месяцы. Это я должен благодарить тебя.       Улыбаясь, Каллен потерся о его бороду своей.       — Еще есть время, — сказал он. — До… завтра?       Резерфорд отпрянул назад, чтобы заглянуть Дориану в глаза, ища в них подтверждение.       — Да. Завтра.       Его улыбка померкла лишь на секунду.       — Тогда до завтра. Еще есть время.       Вместе они двинулись поблагодарить Джиллиан за ее готовность потакать двум старым дурням, и девушка отшутилась над ними, настаивая на том, что ей это только в радость.       Ставший уже привычным ужин действительно ожидал их в кабинете. Паста включала в себя раннюю весеннюю зелень, несколько очень рано созревших крошечных морковок, переживших зиму свекл, восхитительное тушеное мясо цыпленка с пряностями и всегда присутствующий на столе свежий хлеб. Однако он не был испечен самим Калленом. Поскольку в последнее время мужчина пренебрегает своими кухонными аферами дабы поваляться в постели с Дорианом до восхода солнца, он временно передал свою закваску в умелые руки поваров. Также на столе затесалась бутылка вина от Маршана, а рядом с ней — шахматная доска.       Снова и снова они проявляли смекалку, проводя праздные часы за шахматами, когда Каллен болел, или в те редкие дни, когда отдых был куда полезней бесконечной череды тренировок. Дориан не скрывал, что считал командира весьма привлекательным — глаза-то у него были, как ни крути, и он начал притворяться бесстыдником, надеясь, что однажды это будет действительно так — но то, что начиналось как уловка для флирта постепенно переросло в удивительную тихую дружбу, которой он очень дорожил.       — Вижу, как закрутились шестеренки в твоей голове, — слукавил Каллен, лениво откинувшись на спинку стула с бокалом вина наперевес, и указал на расстановку маленьких армий на доске. — Уже обдумываешь, как бы смухлевать?       — И сразу обвиняет. Разве мужчине не позволено прикинуть стратегию?       По правде, его стратегии всегда были больше направлены на получение реакции, чем на победу в игре: опрометчивый смешок, к примеру, или недоверчивое дерганье бровей — вот то, ради чего Дориан играл, передвигая фигуры по шахматной доске. Иногда, когда Каллен становился слишком самодовольным, он сдавался и искренне пытался побороться за свои деньги, но у него никогда не было особого терпения для многочасовых завистливых состязаний, в которых он часто видел других студентов, играющих в библиотеках Круга. Павус предпочитал более быстрые карточные игры, в которых не сбрасывалась со счетов воля случая. Но когда дело доходило до шахмат, любая неудача была следствием собственной плохой стратегии или умным маневром вашего оппонента, и нетерпение мага всегда играло с ним злую шутку.       Однако он продолжал играть во времена Инквизиции ради дружеского отношения и очевидного удовлетворения, которое это доставляло мужчинам.       Отставив бокал, Каллен поднялся.       — Я пока заберу посуду, — он указал на пустые тарелки, — и потом продолжим, хорошо?       — Помочь?       — Нет, я сам. Ты пока сиди. Готовься морально к предстоящему сокрушительному поражению.       — Ну наглеж! — обвинил, широко улыбаясь, Дориан.       Каллен только рассмеялся, собрав тарелки на поднос, и отправился на кухню. Наверняка сам помоет, чтобы не беспокоить рабочих, которые должно быть уже закончили свою кухонную вахту и теперь сами ужинали. Так что его не будет около нескольких минут.       Поднявшись и пройдясь по комнате, Дориан провел пальцами по запыленным поверхностям книжных полок. Если это их последняя ночь, хотел бы он провести ее, отдавшись ностальгии? Несомненно, когда они притворялись, истории всплывали на поверхность, толкаясь как кувшинки на старой пристани. Осмелится ли он пригласить таких призраком вечером накануне отъезда? Любовь, печаль, горе, верность, фрагменты себя прежнего и смутные осколки человека, которым он может стать, — все это гремело в его черепе. Тевинтерец остановился у окна, вглядываясь частично через его стекло, частично — на свое отражение. С каждым днем все больше седеющие, взлохмаченные длинные волосы, борода, которую бы северяне сочли слишком окладистой, и худое лицо со впалыми щеками казалось странным не только из-за искажения стекла, но и для него самого. Он отвернулся, уперев взгляд на корешки томов на полках, глазами отслеживая мельчайшие недостатки.       Прикосновение к спине застигло его врасплох, и Дориан слегка отпрыгнул в сторону.       — Ох, прости, душа моя, — сказал Каллен, отпрянув. Не хотел испугать.       Дориан слабо рассмеялся. Неуклюже он притянул его к себе, зарывшись ладонью в теплую копну волос на затылке мужчины. Стоя так, Павус мельком взглянул на их совместное отражение в темном окне, обрамленной тусклым светом свечи. Заново отросшие кудри его, едва ли не полностью прячущие руку мага, словно золотистое сияние молодости, отказывается уходить насовсем.       Вот так упрямство, понял Дориан. Слово, возникшее в его голове, которое он приберег для другого и сомневался, что сможет сказать когда-либо ещё. Во всевозможных мирах и вариациях было неправильно думать так, но вот и оно, оказавшееся на кончике его языка.       Произнесенная или нет, истина была очевидной. Они уже достаточно наигрались в шахматы. Подняв подбородок, Дориан накрыл губы Каллена своими, пожалуй, немного грубовато, если судить по сдавленному ворчанию Каллена. Руки фермера быстро нашли место на бедрах Дориана, когда мужчины с размаху уткнулись в один из книжных стеллажей. Намеренно не замечая этого, они продолжили целоваться.       — Ничего себе, — наконец прохрипел Каллен. — А как же шахматы?       В его кривой улыбке блеснул клык.       — Пожалуй… сейчас стоит признаться, что эти игры по большему счету только пыль в глаза, — пробормотал Дориан, ткнувшись в его нос своим. — Также, мне просто нравится смотреть на тебя.       «Мне, в основном, нравится смотреть на тебя». Полуправда, а может и не только. Он позволил руке скользнуть между ними, к члену Каллена и ниже, к внутренней поверхности бедер. До чего же душераздирающая тишина. У его шеи вздохнул Резерфорд, а у пальцев напряглись его крупные мышцы ног.       Глубокий рокочущий смех напомнил грудь Каллена, и мужчина прикрыл веки.       — Ну ладно, — пробормотал он низким голосом. И легко укусил мага в шею. — Тогда я твой. Делай что вздумается. Теперь твой черед вести.       От Дориана не ускользнуло, что их свидание могло быть видно для всех находящихся во дворе под окнами, так что он убрал руку, сместив ее блондину на ребра.       — Вот это мне больше по нраву.       Немного спотыкаясь, они направились в покои Каллена, где Дориан, распустив волосы, позволил мантии свободно соскользнуть с плеч, и рубец был открыт без стеснения. Такой же голый, с неполной эрекцией, и широкоплечий к нему потянулся Каллен, держа его мозолистыми горячими ладонями.       Они двигались подобно животным. Каллен кусал его ещё не раз: от сильных, едва ли не до крови укусов перехватывало дыхание, подстегивая к большему. Смазка почти высохла, но не раньше, чем они успели кончить дважды, от каждого оргазма Каллен блаженно закатывал глаза, снедаемый эйфорией, его брюхо липкое от собственной спермы, а ноги подкашивались и обмякали вокруг бедер Дориана.       Когда кровь снова прильнула им в головы, и они вернули себе разум, то нагрели воды в тазу чтобы отмыться. У каждого был свой ритуал перед сном, так что, покончив с ними, мужчины расстелили новые простыни и забрались в постель.       Лёжа на животах и как можно ближе друг к другу. Дориан провел пальцами по спутанным, мокрым от пота кудрям Каллена, от чего тот сонно улыбнулся и стал похож на счастливого пса, которому чешут за ухом, и надеющегося, что на этом ласка не закончится. Однако он стыдливо перестал обнюхивать ладонь Дориана, когда мужчина замер.       Павус много путешествовал, и во времена Инквизиции повстречал Каллена, страдающего от зависимости и уверенного, что не заслуживает сострадания. Получив шанс начать все сначала — новое командование молодой армией, объединенной общей целью, — он взял на себя огромную обязанность и в то же время предпринял полный вины и жалости побег от того, кем когда-то был. И все же остались люди, отказывающиеся прощать его. И генерал лично возглавляет этот список.       Странно размышлять об этом сейчас. Тогда мир был жесток. Каждый из приближенных Инквизитора убивал неоднократно при спорных ситуациях. Себя легко судить по собственной морали или строгих религиозных предписаниях, если те шли в ногу с твоими суждениями. Почти каждый злодей считал себя героем, а если не героем, то оружием, его действия были во благо бога или правительства, свободным от бремени выбора, а значит и от ответственности. В таком свете, в некоторой степени становятся оправданными кое-какие подозрения и старые обиды, но никто, особенно тот, кто был обижен, не должен прощать их.       Иногда Дориан прощал, иногда — нет. Засасывающая, неустойчивая амбивалентность заставила его вращаться сразу в двух направлениях: первое, прощать и быть прощенным, метаморфоза «пролить последнюю реку слез и напиться новым «я»; второе же, желание кричать от ярости и избить до крови лицо собственными кулаками за то, что был таким дураком, раз уверовал, что заслуживал другой судьбы, чем та, которую получил.       Конечным результатом стало глубокое замешательство. Разве он заслужил это? Был ли этот странный промежуток времени и все, что в нем содержалось — теплый голос старого друга, его крупные ноги, плотно прижатые к талии Дориана, их смешанный пот и невысказанная, но едва готовая просьба Каллена остаться — его собственным прощением? Милосердием, по которому он плакал много лет назад, больной и переполненный отчаянием, с кровью на простынях от раны, что должна была убить его, но не убила?       Павус не мог сказать.       Подле открыл свои темные, глубоко посаженные и осоловелые глаза Каллен. Милосердие… Непрерывный процесс искупления. Обратить критический взгляд на самого себя, отмести то, что увидел, и решить измениться, вместо того чтобы пустить все на самотек. Непростое дело. Костяшками пальцев он провел по кудрявым бакенбардам и подстриженной бороде.       Каллен улыбнулся. Одной из своих маленьких закаленных в боях улыбок.       — Ты хорошо ведешь, — пробормотал он.       — Нравится мне вести, когда ты следуешь, — прошептал Дориан в ответ.

***

      Утро наступило слишком быстро.       После того как последние приготовления были завершены, маг оседлал Барли и сердечно попрощался с Энтони, юноша крепко обнял Дориана, и тот поблагодарил его за всю доброту и тяжелый труд. Вышедшая напоследок Джиллиан также не преминула оказаться в объятиях, сказав, что не теряет надежды увидеть Павуса в этих краях снова, возможно, даже последующим летом, ведь что вообще должно стукнуть человеку в голову, чтобы решиться остаться в Ферелдене на зиму? Рассмеявшись, оба взглянули на Каллена, Дориан словно бы ожидая ответа на вопрос, а Джиллиан — потому что и так уже его знала, от чего пара рассмеялась во второй раз.       Во дворе Павус поочередно распрощался со всеми собаками, которые хоть и не поняли, но были не против такому повышенному к себе вниманию. Он задержался с Ягодкой и ещё дольше — с Берди, решившись даже кратко обнять ее. Та ответила, лизнув мужчину по лицу, и тот, отплевываясь и хохоча, достал платок, чтобы стереть слюну.       У сарая стоял Каллен, потирая довольному Барли шею. Когда Дориан подошел, он в последний раз похлопал лошадь и шагнул вперед с осторожной улыбкой на лице.       — Все-таки уезжаешь?       — К сожалению, да. И так уже задержался. — Дориан ответно улыбнулся в надежде сохранить самообладание.       Каллен кивнул.       — Я проконтролирую, чтобы твоя поклажа выехала следом не позже, чем завтра.       — Нет нужды для такой спешки. Там нет ничего, без чего я не смогу прожить, пока не доберусь домой. — К тому времени в Минратосе будет в самом разгаре лето. Океанский бриз, ароматные сады, жаркие ночи, проведенные на крышах под звездным небом, муссоны, собирающиеся над северным морем, но дующие на восток, чтобы достичь берега в другом месте. Его ждал трон власти, обладающий такой же пустой силой, как когда он на нем восседал. Наследие отца отбрасывало множество теней, но все это было впереди. Сейчас же, он посмотрел на Каллена.       Милый, красивый Каллен, с сединой в бороде, словно старый мабари, гусиными лапками у глаз под новыми веснушками и порозовевшими от солнца кончиками ушей. Нежно, Дориан взял его за руки и притянул к себе, заключив в будоражащий чувства поцелуй.       — Береги себя, — молвил он. — Не рви спину. Отдыхай.       — Обязательно. — В тоне его голоса различалось упрямство. Криво улыбнувшись, так что шрам на губе слегка растянулся, Резерфорд добавил: — Если пообещаешь то же самое.       Дориан просто улыбнулся, не в силах отрицать, что они слишком хорошо, слишком долго знают друг друга, чтобы ожидать, что к подобным просьбам будут прислушиваться.       — Ах, вот… Секунду, — запнулся Каллен, подняв палец, когда отошел и свистнул. К нему подбежало несколько блуждающих неподалеку собак. Он погладил каждую, а после отослав, оставив подле себя одну. Ягодку. Указав на щенка, мужчина продолжил: — Есть кое-кто, кого бы я хотел тебе отдать, прежде чем ты уедешь.       Застигнутый врасплох, Дориан ничего не сказал. Открыл лишь рот, но не нашелся что ответить.       — Знаю, — Каллен успокаивающе махнул рукой. — Это то еще путешествие для маленькой собаки, но она крепыш. Ты все равно не будешь ехать долго или быстро каждый день. Она… она правда твой щенок, в конце концов. — Он опустил ладонь на широкую голову Ягодки. — Ты позвал ее, и она пришла. Это знак.       Дориан понял, что начал едва заметно мотать головой.       — Я не могу, — прошептал он. - Это дальняя дорога, Каллен, она еще ребенок. Я не могу забрать из дома, где она выросла, когда она еще не закончила обучение.       Маг опустил взгляд на Ягодку, замахавшую ему хвостом, совершенно не подозревая, что ее судьба была подарена в его руки, как и не осознавая, что он отказывается от нее.       — Но… она твоя, — повторил Каллен.       Когда Дориан прикрыл рот в невозможности сказать «да», глаза Резерфорда потускнели, покраснев от угрозы слез.       — Прошу, возьми ее, Дориан. Она умна, и быстро учится, я уверен, она не будет против. Уверен. — Он нежно коснулся руки Дориана, не слишком быстро или грубо, чтобы тот не ощутил ее дрожь. — Пожалуйста.       Дело было не только в щенке. Он знал, вглядываясь в лицо Каллена, что этот подарок выходит за рамки судьбы одной собаки. Удар за ударом билось бедное сердце Каллена, когда они стояли в тишине. Нежно, Дориан коснулся ладонью его бороды.       — Милый… Ну же, не плачь, — успокоил он. После вздохнул и обнял Каллена, когда тот дал волю эмоциям и смочил жёсткую щетину слезами. — Дело не в том, что мне она не нужна, прошу, не думай так. Она ещё слишком маленькая. Это опасно. Щенок может сильно пораниться, и я буду не я, если не стану за это в ответе.       У его плеча раздался едва слышимый всхлип. В ткань мантии зарылись пальцы. Они простояли так минуту, почти не двигаясь. Шморгнув, Каллен прижался к нему сильнее и повернул голову.       — Ты прав. — Из-за сиплости его едва было слышно. — Ты прав. Это дальняя дорога. Она может повредить суставы, я… я должен быть знать лучше. Прости.       Дориан обнял его крепче.       — Ничего страшного. — Ощутив, что Каллен начал плакать сильнее, он прижал его к себе крепче. — Чш-ш, солнышко… Давай договоримся, что я оставляю ее здесь, чтобы она присмотрела за тобой, м? Ее жизнь — мой вам обим подарок.       Он ощутил, как у шеи кивнул Каллен. Когда тот отодвинулся, печаль на его лице была невыносимой. Дориан снова взъерошил мужчине бороду, подняв за подбородок и осторожно вовлекая в поцелуй.       Наконец они отпрянули, и Каллен шморгнул, вытирая слезы.       — Ты… ты же потом вернешься, да? — Его голос был таким тихим. Как песчинки, с шипением пересекающие порог разрушенного храма среди пустошей. — Однажды?       Нет никакого будущего, высеченного на камне. Никаких рассказов того, что Павус встретит по приезду на север. Пройдут годы, прежде чем затихнут пожарища, которое он, уезжая, устроил, хоть Мэй и пыталась внести свою лепту в тушение огня, пока его не было.       — Однажды, — ответил он. Его кроткая улыбка слабо обнадеживала.       Смирившись, Каллен крепко обнял его в последний раз.       — Доброй дороги, любовь моя, — прошептал он. Его пальцы зарылись в пряди волос на затылке Дориана. Казалось, весь воздух вышел из его легких, сжав его, сделав слишком маленьким для своего большого тела. — Да присмотрит за тобой Создатель…       Когда они снова отпрянули, Дориан с трудом поборол в себе волну сожаления.       — Я буду писать, — сказал он. И говорил правду. Написание писем было чем-то, что он мог делать с долей уверенности. Тевинтерец заглянул Каллену в лицо, но не встретился с ним взглядом; из широко открытых медово-карих глаз ручьем стекали слезы. — Обещаю, что буду. — Дориан поцеловал мужчину в последний раз, и тот ответил дрожащими солёными губами. Он обнадеживающе скользнул ладонью по его руке и взглянул на лошадь. Еще секунда такого, секунда вида разбитого Каллена, стоящего перед ним, и он останется ещё на одну ночь. И после жизнь станет бесконечной ее чередой. — Обещаю.       Дориан забрался в седло Барли и протянул к Каллену руку, и Каллен принял ее. Он пытался придумать что-то, что-угодно, что могло бы сгладить этот ужасной разрыв, но не смог, и просто улыбнулся, пожав ему руку.       Один щелчок языком о небо и Барли начал шагать. Они отошли далеко по дороге вперед, прежде чем Дориан позволил себе повернуться в седле, чтобы в последний раз помахать рукой. Каллен остался стоять у калитки, Берди и Ягодка в замешательстве подняли к нему морды, когда мужчина поднял руку в ответном жесте. Павус предположил, что он ещё немного простоит так, но не осмелился обернуться снова. Если он сделает это, его решимость пойдет коту под хвост, и мужчина просто развернет лошадь, поскакав обратно. Развернет свои крылья бесконечный цикл повторов — ещё одной ночи — но пришло время двигаться дальше. Даже если все до боли казалось уходом из дома, выбор уже был сделан. Повернувшись к серверу, он пришпорил коня.