Мы закат

      Снег сошел с главных дорог, оставив только корки тающего льда в канавах и полях, которых ещё не настигла оттепель. Зеленые пятна нарушали монотонность серого неба, некоторые заросли и полосы травы бахвалились морем ранних цветов. На третий день их застал дождь, хоть и моросящий мелко, но рясно.       Остаток пути оказался ничем не примечателен, за исключением коротких вспышек неуместной запоздалой нерешительности. Дориана разрывала на части неопределенность. Однажды ранним утром он понял, что Барли двинулся в неверном направлении, обратно к Баннорну. Какое-то мгновение он колебался, но оплошность становилась все заметней, и тевинтерец осторожно повернул лошадь в другую сторону.       Границу с Орлеем он пересек без проблем.       Как и подобало портовым городам, Джейдер гудел, бурля жизнью и красками. У каждого из таких градов была своя собственная жизнь, но все имели общее свойство, которого не было во внутренних городах — неосязаемых параллелях, существующих за пределами соленого воздуха и береговых птиц. Дориан ходил по улицам, в то время как торговцы наперебой расхваливали свои товары, горожане выбирали овощи для ужина, моряки гоготали между собой, а рыбаки пробирались сквозь бродячих кошек, чтобы принести домой дневной улов.       До его ушей доходили обрывки пестрых речей. Он улыбнулся, услышав столько похожих разговоров на разных языках: «тетя сказала, что будет в полдень», «портрет, в главном зале?», «я только что приехал из Орзаммара, и вы не поверите — опять нет репы!», и так тому подобное.       Павус раздумывал, что делать с Барли. Он так полюбил этого крепкого жеребеца, что расстояние между Камберлендом и Минратосом могло сыграть с ним злую шутку, если морская переправа не сделает этого раньше. В таком случае возвращение коня на родину казалось наиболее подходящим курсом действий. Однако, когда мужчина прибыл в конюшню, девушки, которую он помнил, нигде не было видно. Веснушчатая женщина-кузнец рассказала ему, что один из предыдущих владельцев получил травму, и семья уехала в озерный край, чтобы работать на винодела, хотя после беглого осмотра, приправленного вопросами о темпераменте, она предложила купить животное без посредников. Один взгляд на милую морду мерина, и Дориан понял, что не может оставить его с незнакомцами.       Вместо этого он проводил лошадь к посыльному и организовал, чтобы его отвезли обратно на ферму, следуя по их маршрутам доставки, которые тянулись вдоль и поперек юга. По-видимому, это была достаточно распространенная услуга, и цены на нее (в зависимости от расстояния, местности и возможности атаки бандитов или диких животных) отображались на деревянной доске за прилавком. Хоть отправка и стоила немало, конь заслужил выйти на пенсию с комфортом под чутким надзором Энтони.       После поездки в карманах его мантии осталась пара морковок, поэтому Дориан скормил их Барли, слушая как тот жевал, пока маг гладил ему холку.       — Передавай привет от меня, когда приедешь туда, — указывал Павус, гладя его напоследок. Наконец он передал поводья жизнерадостному эльфу средних лет, и тот увел лошадь в конюшню. — Прощай, старина.       Прошло много времени с тех пор, как в его распоряжении были все удобства города. Сначала Дориан снял комнату в постоялом дворе на ночь. Неподалеку, на переходной улице, где суровые и благородные кварталы размывались бескрайним морем, он воспользовался возможностью навестить чопорного, пусть и сильно татуированного, цирюльника, чтобы привести в порядок волосы и подстричь бороду. Дальше по направлению к богатой местности мужчина отметил местонахождение вольера. По краю северной части города находился причал, где он нашел капитана, направлявшегося в Камберленд и согласного принять его на борт. Шхуна с командой собирались отплыть поздним утром следующего дня, так что у него оставалось достаточно времени, чтобы разобраться с оставшимися делами. В полдень Павус пообедал в прекрасном ресторане, где подружился со старым, безупречно гламурным барменом-антиванцем за дижестивом*, а затем удалился в гостиницу. Измученный, все еще охваченный странной дрожью нерешительности, он забрался в постель и уснул.       Поздно ночью Дориан проснулся, заметив лежавшую в ногах собаку, и перевернулся, чтобы дотянуться до Каллена. Вот только пальцы его наткнулись лишь на прохладную простыню, потому что Каллена рядом не было. Тевинтерец оставил его. Он вытянул пальцы ног, ожидая, что воображаемый вес собаки тоже рассеется.       Этого не произошло.       С криком Дориан бросился к изголовью кровати. Что-то взвизгнуло в ответ и спрыгнуло на пол. В его ладони вспыхнуло пламя, освещая комнату, а в висках бешено застучал пульс.       На него уставилась изрядно напуганная Берди, она виновато прижала уши к голове.       — Подштанники Андрасте! — Пламя погасло, и маг ударил себя в грудь, пытаясь проглотить сердце обратно на свое место. Щелчок пальцев зажег гораздо более безопасную прикроватную лампу, наполнившую комнату новым светом. — Берди, что ты здесь делаешь?       По-прежнему виноватая, Берди виляла хвостом и медленно приблизилась, чтобы уткнуться мордочкой в край кровати. Тяжело вздохнув, Дориан протянул дрожащие пальцы и почесал ей за ухом. Из смутных чертогов его разума выползла идея: должно быть, Каллен тоже приехал. Дориан не знал почему и где тот сейчас был, но ферелденец должен был прийти проводить его, и поэтому в его номере была собака.       Павус надел ботинки и длинное пальто, затем пошел по коридору, собака верой и правдой пошлепала за ним. Несколько других комнат были заняты, в общей уборной никого не было. Хозяин покинул стойку бара, оставив вместо себя юношу с раскрытой книгой и трубкой, зажатой во рту, которые тот в спешке сунул под стойку, едва завидев Дориана.       — Сир? — осведомился он с густым орлесианским акцентом.       — К вам недавно заселялся незнакомец со светлыми волосами? Где-то моего возраста и роста, но немного покрупнее?       Глаза юноши забегали — парень задумался.       — Ой, ночью никто не приезжал.       Дориан сморщил лоб.       — Значит, вы не в курсе как эта животина попала ко мне в номер?       На этот раз глаза молодого человека широко распахнулись, отчего стало видно полностью окружавшие радужку белки.       — Т-так это не ваша собака, сир?       — Не совсем.       — Примите глубочайшие извинения! — Он оббежал прилавок, подняв руки наготове, и выглядел так, будто собирался схватить Берди, тогда как сучка просто кивнула ему головой, виляя хвостом. Картина маслом. За время, которое потребовалось для того, чтобы тяжелые брови юноши нахмурились, он, казалось, осознал, насколько собака велика, пересмотрел свои действия, сглотнул и встал по стойке смирно. — Я думал, она ваша, сир, потому что собака, как только зашла внутрь, мигом направилась к вашей двери. Постояльцы часто оставляют питомцев на улице и идут спать, так что я взял на себя смелость…       Берди склонила голову в другую сторону, все так же наблюдая за ним и виляя хвостом. Парень сделал небольшой шаг назад.       — Она дружелюбна, — успокоил Дориан. — И ещё… Скажем так, я ее знаю. Не беспокойтесь, что впустили ее, мне нужно будет присмотреть за ней, пока ее не заберёт хозяин.       Утром первым делом нужно будет отправить птицу с посланием.       — Мне ужасно жаль за причиненные неудобства, — повторил распорядитель. — Могу я предложить вам бесплатную трапезу? Для вас или, ну… — Орлесианец посмотрел на Берди. — Этого… благородного создания.       — Благодарю вас. Любых съестных остатков будет более, чем достаточно.       Юноша поклонился и рванул прочь, а Дориан попросил Берди последовать за ним в комнату. Через минуту в дверь дважды постучались, за ней оказался тот же юный орлесианец, держа поднос с ломтиками копченого мяса, темной булочкой и небольшим горшочком тушеного мяса, а также тем, что явно предназначалось для собаки, так как в миске был сырые бараньи сухожилия. Дориан поблагодарил юношу.       Берди ела с удовольствием, но она не слишком проголодалась в своем путешествии — собака не ела все отчаянными глотками, а понемногу, и неторопливо грызла кость, балансируя ее между большими ловкими лапами. С полным животом и тщательно вылизанными лапами, она вскочила на край кровати и ткнула Дориана носом.       — Да, ты нашла меня. — Он ласково погладил ей уши. — Каллен небось там с ума уже сходит из-за тебя, чертова ты дуреха. — С головой забравшись к нему на кровать, собака задремала рядом с ним, то и дело подкашивая лапами во сне. Не в силах отказать ей, а также чувствуя благодарность за компанию, Дориан позволил зверю остаться в постели.       Раннее утро в Джейдере значило прибытие ночных рыбаков, а возвращение тех знаменовало отправку следующей волны лодок. Богатая часть города спала — олигархи ожидали денег, на которые купят себе прекрасные дома, тишину и покой, — но бедный район не только проснулся, но и ожил, киша маленькими закусочными и рынками, сплетнями, смехом и перестуком лошадиных копыт — приезжие фермеры из отдаленных сельскохозяйственных угодий привезли на продажу молоко, яйца и овощи. Дориан вместе с Берди бродили по сети причалов, где мужчина искал неваррского капитана. Этот человек усердно работал вместе с остальными матросами, поднимающих груз на борт, он стоял, вытирая лоб платком, когда Дориан объяснил, что его задержали в последнюю минуту из-за личных дел, и спросил, может ли успеть на переправу в будущем. К счастью, капитан был человеком почтенным и, похоже, не обеспокоился изменением маршрута. Он сказал, что вернется в конце недели с другой партией, и что пришлет посыльного в таверну, чтобы сообщить Дориану, когда нужно будет прийти в порт.       Далее в списке — вольер. Дориан составил короткое послание, которое, если повезет, попадет Каллену в руки за считанные часы. Большинство птиц летели по своим маршрутам, руководствуясь небольшими чарами-наводчиками. По итогу, письма развозили посыльные на лошадях (поскольку птиц можно было отправлять только в вольеры), из-за чего скорость доставки могла порой существенно снизиться. Однако в данном случае это не играло роли. Скорее всего будет подписана договоренность, хотя магу придется полагаться на Каллена относительно лучшего варианта разрешения обстоятельств.       — Полагаю теперь остаётся только ждать, — обратился Дориан к Берди, завилявшей ему хвостом, прежде чем опустила морду чтобы обнюхать бордюр. Большой город кишел множеством развлечений. Казалось, словно прошли целые годы, когда он последний раз был у настоящего книготорговца и знал, что на верхних рынках можно найти несколько продавцов. Возможно, мужчина мог бы…       За его спиной раздался жалобный лай. Посмотрев на собаку, он увидел, что та высоко задрала тяжелую голову, и втягивала носом, принюхиваясь. В конце концов, сучка фыркнула и тихонько гавкнула.       — У тебя есть идея получше?       Ещё один гав, и она побежала рысью, остановившись только, чтобы проверить последовал ли за ней Павус.       Закатив глаза, тот двинулся за ней, полагая, что его ведут к мяснику. Когда они прошли мимо такого, а собака продолжила вести, ему стало любопытно. Неужели они идут к рыбным лавкам в порту? Но сучка продолжала движение, кружась то тут, то там и сопя носом. Что-то выслеживала. Они вернулись обратно на пристань, где в дальнем конце пирса стоял человек, смотрящий на Недремлющее море. Дориан где угодно узнал бы ширину этих плеч. Паруса недавно ушедшей неваррской шхуны вздымались от соленого ветра, унося корабль на северо-восток в большое небо и открытую воду. Если бы все пошло по плану, то Дориан бы уже стоял сгорбившись, и держался за ограду на носу этой лодки, зеленый, как само море, и уже отчаянно желал поскорее сойти на берег.       Берди подняла голову, смотря на знакомого незнакомца, глубоко вздохнула, а затем ринулась к нему. Кривоногая и неуклюжая, она побежала к концу пирса и подошла к Каллену, живо виляя хвостом. Тот от удивления выпрямился, но быстро смягчился, и наклонился, чтобы ласково погладить ее по спине. Он положил руку ей на голову и снова посмотрел на море. Уравновешенный силуэт, двое, крупный старый солдат и мускулистая юная мабари, обрамленные мерцающим светом горизонта.       Настолько тихо, насколько мог, Дориан спустился по причалу, остановившись в нескольких футах позади мужчины и собаки.       — Неужто твоя любовь отчалила на этом судне? — Он позволил себе крохотную улыбку, коснувшуюся щек.       Застигнутый врасплох, Каллен повернулся, его глаза блестящие и покрасневшие от слез. На долю секунды замешательства он нахмурился, однако мгновение спустя поднял брови от радости.       — Дориан! — Настигнув мага в три шага Каллен сгреб его в объятиях, подняв над землёй, прежде чем поставил на ноги и спрятал слезы в воротнике мантии мужчины. — Я думал, что ты уехал…       Он позволил пальцам зарыться блондину в кудри и обнял его, наблюдая, как над береговой линией парит чайка. На миг, Павус ощутил, будто время изменилось, доставляя его в нынешнее, звенящее с ясностью колокольчика, который уже звенел однажды, давным-давно. Каллен отступил на несколько дюймов, глядя магу в лицо, его губы дрожали от невысказанных вопросов. Самый насущный вопрос был очевиден без слов.       — Я собирался, — начал Дориан, — однако нужно было удостовериться, что этот комок шерсти попадёт к тебе в руки в целости и сохранности.       Рядом с ними терпеливо ждала указаний завилявшая хвостом Берди.       На лице Каллена промелькнула непонятная эмоция. Сначала Дориан предполагал разочарование, но то, как напряжены скулы мужчины, говорило о более глубокой боли, о дерганье от мучительной боли разорванной надежды. Это выражение длилось недолго, сменившись притворным стоицизмом.       — Наверное хорошо, что ты не оставил ее, — заметил Резерфорд грубо, но с теплом. — Она бы так и сидела на причале, воя без конца. Или, — он засмеялся, — прыгнула бы в воду и попыталась нагнать тебя.       Дориан перевел взгляд на собаку, высунувшую розовый язык.       — Venhedis, девочка моя, я даже не подумал об этом. — Это могло закончиться трагедией, хотя он сомневался, что какой-нибудь ферелденский рыбак — а их было предостаточно, будь то орлесианский портовый город или нет — позволил бы мабари утонуть, даже если бы это означало пересечь бушующее море на лодке.       Раздался внезапный грохот: несколько матросов громко загрохотали по причалу стопкой ловушек для крабов. Дориан рефлекторно отстранился на дружескую, а не интимную дистанцию.       То же самое свело Каллену скулы.       Перед его мысленным взором словно выпала булавка. Он вспомнил, что они находятся в Орлее, стране, где два обнимающихся мужчины вряд ли нарвутся на неприятности, не говоря уже о том, чтобы кого-то удивить.       — Ох. — Потянувшись к руке Каллена, Дориан переплел с ним пальцы. — Пойдем, — молвил он, указывая в сторону таверны на склоне. — Хочешь есть? У меня здесь на примете есть одно подходящее местечко.       Каллен сжал его пальцы в ответ, а на бородатом лице мужчины появилась лёгкая улыбка. Глаза оставались печальными, но, учитывая всеохватывающие обстоятельства, в которых они оказались, возможно, это просто было в духе Резерфорда.       Выпала вторая булавка.       — Черт! Нужно сперва вернуть Барли. — Нет никакого проку отправлять его теперь, раз уж идеальный курьер сам к нему приехал. — Он у посыльного. Я как раз хотел оправить к тебе, но…       — Точно. Я и сам могу его забрать, если ещё не слишком поздно.       Они присоединились к торопливой толпе горожан, Берди оказалась весьма кстати, разводя зевак. Независимо от того, насколько дружелюбно и спокойно вела себя собака, само ее присутствие действовало на людей отталкивающе, поскольку среднестатистический орлесианец не привык к виду мабари.       По счастливой случайности всадники, направлявшиеся в Ферелден, еще не уехали. Вскоре знакомый, затертый кожаный поводок снова скользнул в руку Дориана. Барли, со своей стороны, ласково фыркнул на них, однако в остальном его не беспокоила кутерьма, учитывая, что любое крытое место, заполненное сеном и имеющее пресную воду, вероятно, казалось коню подходящим местом. Он без лишней драмы перешел в свежий загон конюшни у гостиницы. Покончив с возвратом, у мужчин оставалась ещё предостаточно времени побыть вместе.       Утренняя суета уступила место полуденному затишью. Многие магазины закрывались на час или два, чтобы владельцы могли пообедать и вздремнуть, потому как большинство из них просыпались еще до восхода солнца. Они наблюдали за ежедневным замедлением жизни с двух удобных сидений в окне небольшого кафе, которое держало свои двери открытыми в часы отдыха: Каллен ел орлесианские кексики, а Берди мирно спала на лужайке рядом с заведением. Хоть в помещение было ещё несколько посетителей, здесь царила атмосфера тишины. Все разговоры велись тихо и спокойно.       Покончив с едой и допив кофе, мужчины направились к скалистому пляжу на окраине города, где глаза Берди расширились при виде волн, плещущихся по берегу, а запах соли и бегающих крабов довели малышку до уровня резвости, напоминавшего маленьких щенков на ферме.       Было приятно снова оказаться в компании Каллена. Обычно, если не считать упорного, непреодолимого горя, о котором никто не заговаривал и не пытался избавиться от его бремени, их пальцы оставались переплетенными большую часть дня, а после ужина мужчины долго стояли в конце пирса, окруженные шумом воды. Дориан находился в тепле и плотно прижатым к сбитой груди Каллена. Сердце внутри нее, казалось, забилось в ту же секунду, когда они снова встретились; медленный глухой удар.       Пока не стало слишком поздно, они пошли за лошадью и вещами Каллена из постоялого двора, где тот остановился.       — Я не снимал комнату, когда приехал, — пояснил он. — Был не уверен, буду ли оставаться на ночь.       Ряд небольших прилегающих комнат, бывших когда-то загонами конюшни, но теперь отделенных несколькими наспех установленными досками, очевидно предлагался по дешевке для путешественников, которые не могли позволить себе роскошь гостиницы.       — Пожалуй, не дурно, — заметил Дориан, наклоняясь, чтобы осмотреть один из пустующих закутков. Кровати вдоль стен, по три в номере, изобиловали всевозможными паразитами. — Подозреваю, что следующим утром ты бы проснулся весь искусанный блохами.       Каллен толкнул его локтем и откашлялся, взглянув туда, где в конце коридора стоял мрачный хозяин, он то и дело окидывал их настороженным взглядами.       — Ой, до чего же хорошая постель, — исправился Дориан слегка наигранно.       Едва ли не давясь смехом Каллен взял его за руку, и они, прихватив лошадь, уехали, направляясь в настоящую таверну через несколько кварталов дальше.       — Ургх, — выдохнул Каллен. — Я почти что уверен, что потратил целый день, вдыхая смрад того скотного двора, — сказал он, когда мужчины поднялись в номер. — Нужно срочно смыть с себя этот запах. Я скоро буду. — Он пошел дальше по коридору, чтобы принять теплую ванну, оставив Дориана переодеться в ночное белье и совершить незначительные омовения. Чистые и одетые, завершив вечер, они оба сидели на краю кровати, Берди оккупировала большую часть матраса, а они смотрели на нее через плечи.       — Сказать, что она не может оставаться с нами на кровати, или ты скажешь?       Каллен фыркнул.       — Не уверен, что она вообще будет нас слушать сейчас.       — Вот же грубиянка.       Оба выразительно посмотрели на нее, а она — на них, затем плюхнулась на бок и игриво заскулила, прежде чем снова прийти в себя, одно ухо было вывернуто наизнанку. Это заставило мужчин усмехнуться, и Дориан не сомневался, что это сделано специально.       Веселье на лице Каллена было недолгим, оно сменилось хмурым взглядом.       — Теперь я понял, где ошибся.       Сбитый с толку, Дориан склонил голову набок.       — Ошибся?       Каллен задумчиво улыбнулся.       — Я пытался дать тебе не ту собаку, — пробормотал он. — Он выпрямил неуклюже вывернувшееся ухо, завернув его снова.       Берди вздрогнула, покачала головой, чихнула, облизала нос и в заключение завиляла хвостом, как бы извиняясь.       Взгляд Каллена встретился с его.       — Я хочу, чтобы ты взял ее с собой.       Вокруг них воцарилась тишина, когда Дориан недоверчиво разинул рот.       — Но… она же твоя. Она же твоя любимица, и не смей говорить, что это не так. Ты столько ехал сюда, чтобы забрать ее!       Похлеще барана, когда принял решение, Каллен покачал головой.       — Возьми ее с собой. Вместо меня. Я не могу защитить тебя от невзгод будущего… в отличие от нее.       Широкогрудая златовласая собака вместо златовласого солдата с плотной талией, оба верные до смерти. Не малый щенок, а проверенный полуросток. Способный путешествовать повсюду и постоять за себя, если в этом возникнет необходимость. Слишком большая жертва, чтобы принять ее, но и слишком большой подарок, чтобы отказаться.       — Ты это серьезно?       Медленно и решительно Каллен опустил лицо, пока оно не прижалось к груди Дориана, кончик его носа ощущался холодным на коже в месте контакта. Растянувшаяся между ними печаль резко оборвалась, ее жало напоминало рану, нанесенную острием только что заостренного лезвия.       — Возьми ее, но привези ко мне однажды, — прошептал он, касаясь губами его кожи. — Мне нужно, чтобы ты вернулся. Без тебя, я… зачахну и умру. Стану как поле в засуху. — Рукой он грубо коснулся бедра Дориана, отодвигая его мантию в сторону, ладонь мужчины упиралась в темные волоски у мага между ног. — Пожалуйста…       Без дальнейших церемоний, Берди вежливо попросили подождать некоторое время за дверью, и мужчины прикрепили к дверной ручке небольшую вешалку с надписью «Не беспокоить», чтобы не отвлекаться.       Еще раз в последний раз, Каллен твердый, как железо, от желания, оба впадают в отчаяние на чистых простынях, покрывающих матрац, который, без сомнения, был предметом бесчисленных свиданий бесчисленных пар при схожих обстоятельствах. Он скрипел под ними, когда они предавались страсти, когда огонь погас и потребность превратилась в знакомую, бесформенную тоску, несочетаемую боль быть с кем-то и до мозга костей зная, что каждое сердцебиение толкает к моменту разлуки, будь она временна или навсегда.       Когда Павус инстинктивно потянулся к Каллену ночью, то обнаружил его рядом, дышащим медленно, его живот поднимался с каждым вдохом, излучая тепло, словно обожженный на солнце камень.       Со внезапной силой шквала по щекам Дориана заструились слезы. «Я просто хочу домой», — подумал он. Все тело пронзил внезапный дискомфорт, срывая с горла бессильный, рваный всхлип. Он понял, что не знает причины данного состояния. Пожалуйста, пожалуйста, пойдем домой. Охваченный замешательством, он сжал губы и зарылся лицом в подушку неподалеку от кудрей Каллена, слезы хлынули наружу, словно вода в кране.       Каллен пошевелился. Взглянув через плечо, он увидел страдания Дориана и перевернулся, притягивая его к себе.       — Милый… милый, тише… — Его голос сиплый от сна. — Кошмар?       — Н-нет, — прохрипел маг сдавленно. Это едва ли кошмар, если не спится. — Я не уверен, — признался он, его дыхание опаляюще проносилось у груди Каллена. — Не знаю…       Плач продолжался, пока он не намочил наволочку, но Каллен, измученный безумной поездкой на север, пробормотал еще несколько сладких слов утешения и постепенно снова уснул, не в силах сдержать волну усталости.       Дориан больше не мог успокоиться. Он чертовски рано проснулся. Оделся. Оставил Каллена в постели. И выскользнул, гонимый мыслями, в пробуждающейся город с Берди, вечно снующей за ним по пятам.       Дом. Это должно быть просто, но он сомневался. Место или абстракция? Чистейшая фамильярность или имевшее важность настоящее? Идея против моментально строящего из воспоминаний замка, шпили которого не заканчивались даже за облаками, если считать то, что таила в себе кровь.       Начало, там, где берут исток его корни. Темно-зеленые водоросли, поглощающие старые кирпичные фасады, мерно гниющие на влажном летнем воздухе Минратоса. Каждый характерный скрип обширной лестницы в вестибюле был запомнен, обойден или перешагнут, лучше подниматься босиком, чтобы тише ступать. Цветы имбиря. Яркие волокна паучьей сетки в садах Каринуса, нити, украшенные росой, в их центре — безмолвный ткач; терпеливый, крапчатый, лучше оставить его в покое. Запах аллювиальных почв сквозь века проносится из Высоких Пределов на плодородные равнины, поле за полем проносилось мимо в окне семейной кареты. Простая тоска по ощущению суглинка под маленькими любознательными руками. Лучшая грязь пахла так чисто. Он забыл об этом.       Назад в Вирантиум, где дом был гордостью, списками имений, и, наконец, рождением первого или единственного сына. То, что он начал понимать даже тогда, никогда не будет ему принадлежать. Он хотел неправильные вещи.       «Пошел прочь. Ты мне не сын». Дверь закрывается. Море Нокен покрыто горячим белым светом, видение затуманилось послеобразами, когда он отвернулся.       Потерянные годы. Вмешательство Гереона, тихая компания Феликса. Дома в лабораториях, томах и колбах, резонирующих кристаллах, в недосыпе и бесконечном очаровании, но мир снова изменился. Изгнанный, его путь повернул на юг.       Комната из грубого камня с камином. Библиотека. Уютный, освещенный свечами альков, сладкий запах пергамента и веленевой бумаги. Изогнутые стены ротонды, ведущие к гнезду шпиона, нижний уровень здания расписан рукой терпеливого, самоуверенного бога. Великие долины, залитые звездами, живописные, но в то же время негостеприимные; разделенные по статусу еда, палатки и товарищи. Недели, проведенные в пустошах, полные кочевания из рук в руки фляг и заливистого смеха — маленькое утешение для песка, застрявшего в швах его мантии; ночной ритуал, когда он стоял обнаженным и заросшим, ворчливо выбивая песок из трусов о выступы камня. Вечно уставший, с разноцветными синяками, забоями и несварением желудка, продрогший до костей после захода солнца, пока, хныча, не пристраивался рядом с Быком. Большие руки прижимали его к широкой горячей груди, согревая теплом, исходящим от мускулистого туловища, покрытого защитным слоем жира. Бык всегда утверждал, что крепкие мышцы не худощавы.       Пропало. Всего этого уже нет. Потерянные или заброшенные дома, ставшие непригодными для жизни. Комнаты наполнены историей и удушающей составной не сделанного выбора. Там, где он сейчас жил в Минратосе, он жил по долгу службы, предполагая, что будет продолжать жить там всегда, потому что…       Он замедлился, и Берди отвела голову от земли, чтобы посмотреть на него. Что именно «Потому что»?       В какой момент сын мог объявить о своем долге перед умершим отцом? Этот день когда-нибудь настанет? А если ничего не получится? Расплатой за нереализованное наследство стал еще один добавленный к свите призрак. Сможет ли он ужиться сам собой, если покинет страну, родину своих предков, своего рождения и юности, бросив ее ради мелких ссор и серьёзных преступлений, как сделал уже раньше? Тогда он знал, был непоколебим как течение морей, что ему нужно вернуться на север и попытаться. Ради места, в котором столько истории, красоты, культуры и неиспользованного потенциала — дома — он глубоко верил, что ему нужно хотя бы попробовать.       Теперь же… Что же, он попытался, не правда ли. Ради себя, ради собственной целостности. Ради миллионов душ, порабощенных из-за огромного долга. Но также он пытался ради отца. (В голове заиграла сострадальческая мелодия Коула: «все, что угодно, чтобы сделать его счастливым»). Шли годы, Дориан стоял на своем, а Люцерны выдвигали предложение за предложением, количество предложенных поправок не уступало седым волосам на его висках. Ни один документ не продвинулся дальше первоначального рассмотрения. Ни единый. «Слишком радикально, слишком прогрессивно, слишком быстро», — жаловался Магистериум, при этом упорно отказываясь хоть на дюйм продвигаться вперёд.       Теперь он понял, что Тевинтер еще не был готов прекратить свои ужасы, не говоря уже о том, чтобы загладить вину. Несмотря на все его подстрекательства к революции, все провокации и махинации с целью подтолкнуть прогресс в грядущие века он, вероятно, будет не более чем сноской в каком-то разваливающемся томе, прочесть которую удосужатся разве что историки.       Или же сам факт того, что он состоял в оппозиции, вынося суждения со стороны вместе с небольшой фракцией единомышленников, окажется достаточным, чтобы заслужить отдельную главу?       Подобно домам империи приходили и уходили. Люди строили их, люди завоёвывали и разрушали их, а время сметало все, чтобы цикл мог начаться вновь; зарождение, разруха. Несмотря на то, что поседевший Дориан был ранен, потерян, он безуспешно пытался оказать влияние на инерцию веков, но все оказалось напрасно. Несмотря на циничность, он когда-то полагал, что истинный идеализм дает необходимую выносливость, чтобы выдержать неизбежное разочарование, но это была вера человека куда моложе и здоровее, пострадавшего от насмешек и отказов, но одаренного как телом, так и разумом. Возможно, было лицемерно называть себя старым, но он стал инвалидом в самом расцвете сил, и травмы его, физические и духовные, сказались на нем. Он больше не был таким выносливым, как когда-то раньше.       «Я хочу вернуться домой».       О возвращении домой — к ощущению дома, которое Дориан знал в детстве, к чистой концепции, а не к буквальному расположению комнат в конкретном здании — в течение многих лет не могло быть и речи. Он мог ходить по тем же коридорам, по которым ходил всю свою жизнь, и никогда больше не оказаться дома. Подобно приближающейся смерти, изгнание стало для него больше домом, чем когда-либо, в этом он был уверен. Минратос не скучал по нему, даже если сам он скучал по Минратосу, его изумительной архитектуре и блеску секретных цветочных рынков, которые возникли вдоль улочек старого города, такие же кратковременные, как цветочные соцветия, и источающие небесный аромат в часы перед рассветом. Тем не менее, осознание того, что очарование единственной корзины с бархатцами в Тевинтере можно проследить до страданий нескольких человек, причиняло ему боль и вызывали злость.       Везде, где он бывал или жил в Тедасе, жизнь существовала как двойственность — параллельное шествие инверсных состояний. Или получилось слишком упрощённо? Возможно, лучше рассматривать ее как бесконечный спектр ужасов и маленьких интриг. Люди могли делать выбор, они наверняка могли попробовать, но вселенная нашла множество способов выровнять весы, независимо от того, какой бог, если таковой имеется, слышал чьи-то молитвы.       Павус пытался, он мог продолжать попытки, или мог просто остановиться. С ним или без него Империум превратит себя в труху.       Может, в этом-то и суть: с ним или без него.       Измученный, он остановился на мощеной дороге, камни которой все еще были влажными от росы. Справа от него висела решетка, увешанная ароматными виноградными лозами, отмечая проход в боковой двор маленькой часовни, где Преподобная Мать бросала корм стайке орущих кур. У ворот стоял каменный жертвенник, увешанный веточками пророческого лавра: ягодами крови, листьями милосердия. Хоть и предания фольклора, но никто не может отрицать давнее присутствие этого растения в арсенале целителя как лечебного средства.       Дориан хорошо знал, что милосердие может быть очень маленьким и очень могущественным. Он слышал, как ферелденцы говорили, что для того, чтобы вырастить целый дуб, достаточно всего лишь одного желудя.       Он подумал о Каллене, который работает на своей кухне, вытирает пыль и замешивает тесто, пятна муки по бокам его брюк остаются незамеченными или забытыми, пока он не добавит закваску — золотой рыцарь, сбросивший эполеты и научившийся превращать зерно в хлеб; защита менее явная, но инстинкт остался. Защищать. Питать и поддерживать. Однако, выпечка хлеба, хоть и не было занятием воина, по-прежнему требовало времени, силы и невыразимого терпения.       Милый преданный Каллен, спящий в их постели в гостинице, мирный и мягкий, хоть и измученный долгой поездкой, теперь полностью готовый отдать именно то, ради чего проехал столько миль, чтобы забрать с собой. Он готов попрощаться с собакой во второй раз, не озвучивая того желания, которое Дориан мог видеть, сжигающего его заживо, охватывающего сердце и пожирающего его изнутри:       «Останься».       Это был один из тех редких случаев, когда принятое решение можно было изменить.       На трясущихся ногах Павус прошел через решетчатые ворота часовни.       Когда через некоторое время он вернулся в таверну, Каллен сидел на краю кровати, наполовину одетый и беспомощно растрепанный, он держал в руке рубаху.       — Вот ты где, — молвил он. Он протянул руку, подзывая, и Дориан согласился с кольцом больших рук, знакомые мозоли цеплялись за гладкую ткань его мантии. — А я думал куда же ты пропал… Прости, что уснул. Ты расстроился. Что-то случилось?       — М-м. — признал Дориан, уткнувшись носом в жёсткие кудри Каллена. — Хотел подышать свежим воздухом. — Его голова едва уловимо пахла сном, постелью и теплом. Выпрямившись, Дориан провел пальцем по неподходяще тёмно-коричневой бороде. — Можем поговорить? За чашкой чая?       Каллен вопросительно посмотрел на него глубоко посаженными глазами, но кивнул. Наконец, он натянул рубашку через голову, встал и поправил ее.       — Конечно.       Они засели в тихом заднем саду таверны, весенние цветы вились по каменным стенам, а пчелы дружелюбно жужжали, приходя и уходя в большой спешке с маленькой пасеки примерно в двадцати футах от места. Прибрежный климат обладал мягкостью, которой не хватало в центре Ферелдена, и погода здесь, казалось, опережала сама себя на несколько недель. Дориан сел спиной к солнцу, купаясь в его желанных лучах. Каллен же выбрал тень, хотя Павус заметил, что мужчина сел на скамейку у стола боком, вытянув ноги, чтобы на них падало солнце. Как всегда послушная, Берди лежала на земле у их ног.       — Так, значит, ты здесь останешься ещё на пару дней? — поинтересовался Каллен, опершись для удобства локтем о столешницу. В пределах досягаемости от него стоял поднос с чаем, печеньем, сыром и джемом, однако, сев к еде спиной, мужчина ни к чему не прикоснулся. Необычное для него поведение, игнорирование свежего печенья и джема.       — Таков был замысел, да. — Единственная причина, по которой он остался, заключалась в том, чтобы благополучно доставить собаку ее хозяину, вот только животное решили отдать самому магу. Из-за чего вся требуха с отсрочкой стала несколько излишней. Вернее, это была одна точка зрения. Другая — та, которой он решил придерживаться при первых лучах света за воротами церкви, — гласила, что ему было дано знамение. Оставалось много чего несказанного, что нужно было сказать, прежде чем он сядет на лодку до Камберленда. Дориан как раз собирался исправить ситуацию и заговорить, но как только начал, во рту у него пересохло, словно рот стал плетеной корзиной из тростника. Он осторожно взял кувшин с молоком, плеснув немного в каждую чашку, и налил чай. Гладкие кремовые облака клубились в жидкости, словно собирающиеся ливневые дожди. — Держи.       Каллен выпрямился и принял чашку, хотя изящный позолоченный фарфор казался причудливо миниатюрным в его руке.       — Спасибо.       Подняв квадратную голову, Берди выглядела так, как будто ждала своей чашки, но вовремя отказалась от затеи.       Чай остыл до идеальной температуры для питья. Дориан наслаждался напитком, пока копался в своих мыслях. Целеустремленный, словно каменщик, разбирающий плохую работу, он исследовал каждый незакрепленный камень в поисках доказательств, объясняющих неудачу. Копнув глубже, он обнаружил страх, серый, зернистый и сильный. Рядом оказалась застарелая боль, острая, как бритва, выглядящая по краям будто потрескавшийся обсидиан. Кроме того, он ударился о неподвижный валун, состав которого был известен ему лишь частично. В этом и заключалась правда вещей — основа, которую он надеялся проигнорировать.       За исключением того, что он позволил тишине слишком долго тянуться между ними.       — Каллен, я… я чувствую, что нахожусь на перепутье. Прошлой ночью я много думал, и… — Долой сомнения. Он взял себя в руки. - Дважды ты спрашивал меня, могу ли я когда-нибудь полюбить тебя, и я сказал… что не знаю.       Сдвинув брови, Каллен наклонился к нему, все еще сжимая в руках чашку неопробованного чая. Он ничего не сказал. Выражение его лица напомнило каторжника, ожидавшего, в не зависимости от исхода приговора, что его отправят на плаху на восходе солнца.       Убитый чувством вины, Дориан не выдержал и отвернулся.       — Я сказал, что не знаю, но это было… — В столешнице был изъян, узкая трещина, опоясавшая узел и исчезнувшая под подносом. Он провел по ней кончиком пальца, чувствуя, как та оцарапала подушечку. — Я солгал. — Когда он снова взял в руку чашку, она задрожала. Дрожь грозила закрасться в его голос. Он сглотнул, но вместо того, чтобы убрать комок в горле, тот застрял еще сильнее. — Я люблю тебя, — прохрипел он. Когда он моргнул, по его щеках заструились жгучие слезы. Он быстрым движением убрал мокрые дорожки, и его рука была измазана углем. Выдохнув от раздражения, он со стуком поставил чашку на стол и вытер разводы другим большим пальцем. — Черт…       О его локоть уткнулась морда, и Берди сунула голову ему под мышку; она не теряла времени зря, когда знала, что кто-то плачет. Маг, как он надеялся, успокаивающе погладил ее, но пока не мог встретиться с Калленом взглядом.       — Мне было очень трудно… разобраться. Почему-то я подумал, что было бы легче уйти, не скажи я тебе. Было бы легче для нас обоих. Но я был жесток, позволив тебе думать…       Он поднял взгляд. Каллен прикрыл глаза одной рукой. Линия его сомкнутых губ скривилась в гримасе, а пальцы, все еще обхватывавшие ручку чашки, ослабли, угрожая вылить содержимое ему на колени. Дориан быстро потянулся, чтобы предотвратить катастрофу, вырывая опасность из безжалостной хватки Каллена. Отставив чай, он нежно взял мужчину за руку и сжал ее.       — Дорогой, — сказал он, наклоняясь, чтобы коснуться его плеча. — Мне жаль…       Внимание Берди переключилось на Каллена. Она коснулась носом его руки у ноги, но он не отреагировал, поэтому она заскулила, а затем положила тяжелую когтистую лапу ему на бедро. Когда и это не подействовало, она проворчала, встала передними лапами на скамейку, чтобы подняться достаточно высоко, и лизнула его в подбородок.       Это сработало. Он судорожно втянул воздух и опустил руку, чтобы взъерошить уши собаки, прежде чем мягко и твердо столкнуть ее на землю, пробормотав «умница» для успокоения. Ладонь, которую держал Дориан, наконец ожила, ответно сжав его руки, и Каллен едва повернул голову, глядя на их сцепленные пальцы, а не в лицо Дориану.       — Ты… Значит, ты меня любишь? — Его голос был тонким как бумага. Мягкий потертый пергамент, зачитанный почти что до дыр, сложенный и спрятанный близко к сердцу. Кончик его носа был розовым, что соответствовало оттенку его блестящих от слез глаз. Единственная прозрачная капля прилипла к крылу носа.       — Ох… — От того, что Дориан услышал это вопросом сердце пылко сжалось в груди, из-за чего он приглушенно ойкнул. Маг размышлял, пытался применить практичность, снова пал жертвой собственного чувства справедливости и тем самым бросил Каллена в сумерки вечной неуверенности. Это было не то же самое, что и его собственные сумерки, не такие жестокие, ничего драматичного, связанного с топором, но все же он знал, что значит идти, спотыкаясь во тьме и не понимая, как стекает по локтям кровь от раненого сердца.       Он поднял руку и провел пальцами по виску Каллена, очертив изгиб порозовевшего кончика уха.       — Конечно, я люблю тебя. — Подавшись к нему, он крепко прижался к щетине на шее Каллена, неуклюже обхватив мужчину руками. — Я очень сильно тебя люблю, — прошептал он. — Мне… так жаль, что я так долго позволял тебе думать иначе. Пожалуйста, прости меня.       Каллен заплакал, его торс трясся от тихих рыданий, но он наклонился и поцеловал Дориана в шею, вцепившись пальцами ему в волосы, чтобы удержать его за затылок. Некоторое время они просто сидели, мягко покачиваясь, Каллен плакал горячими слезами, стекающими по щекам вниз, чтобы намочить ключицу Дориану.       Последовало несколько более длительных вдохов: медленно нарастающее спокойствие.       — Создатель, — наконец прохрипел Каллен. — Все это время, я полагал, что мне… Что я все придумал… - Покачав головой, он шморгнул носом и отпрянул, чтобы достать платок. — Я чувствовал себя таким дураком…       Дориан поморщился. Он положил ладонь ему на колено.       — Я знаю. Мне очень жаль, это… было несправедливо. Я поступил с тобой неправильно, — прошептал он. — Не знаю. Я все еще не знаю. Есть еще вещи, которые я… — Он закрыл рот и вздохнул. — Так много еще не решено.       Краткое, утомительное молчание.       — Я понимаю.       — Нет, это… — Дориан взмахнул рукой. Как бесит то, что ему приходится так усердно искать слова именно сегодня; сказывается бессонная ночь, истощая силы, необходимые для того, чтобы избавиться от последней амбивалентности. — Ты был так нежен со мной с тех пор, как я приехал, и я… я не понимал, как сильно нуждался в этом. Если я не сохраню безупречный лик в Минратосе, что ж… — Они все ждут, готовые разорвать его на части. — Промашка, и я мясо для мясника. Это… я устал, — сказал он. — Я так устал, но… мне нужно вернуться.       — Я знаю. — Каллен улыбнулся, снова начав вытирать нахлынувшие слезы. — Знаю, что тебе нужно уезжать. — Его голос снизился до хриплого шепота. — Я знал это всегда.       Бедняга выглядел задетым.       — Да, но… — Настал черед припасенного туза в рукаве. Сердце мужчины бешено колотилось, когда он протянул руку за полу мантии, и достал оттуда свернутый пергамент. — Как я уже говорил, я много думал. О том, как могу… загладить вину. Прошу, прочти, — он протянул Каллену свиток.       Все еще шморгая, Каллен вытер ладонь о бедро и взял пергамент. Он неуклонно разворачивал листы, прищурившись, когда внимательно вчитывался в аккуратные, узкие буквы. По мере того как он читал, мужчина все больше хмурился. Он перешел на вторую страницу; третью, четвертую, пятую. На пятой странице его глаза широко распахнулись, и он вскинул подбородок. Губы его дернулись, но он снова закрыл рот, не договорив: — Это… Дориан, это…       — Брачный договор. — Дориан медленно кивнул. — Да.       Румянец сошел с лица Каллена. Его густые брови нахмурились, теперь ещё сильнее.       — Ты… ты хочешь… Ты делаешь мне предложение?       Кончиком пальца тевинтерец искал изъян на столе, очерчивая его снова, но стараясь не разрывать зрительный контакт.       — Полагаю, что да.       Слезы ручьем затекли по щекам Каллена. Их дорожки беспардонно терялись в бороде мужчины. Его лицо застыло в гримасе шока, а бледность стала сильнее.       — Я… я сплю, мне это снится, — сказал он, откладывая пергамент и в недоумении оглядывая сады. — Мне все это приснилось. У меня горячка… — Он уронил голову на руки. — Этого не может быть. Ты уезжаешь, а я…       — Каллен. — Дориан схватил его за локоть. Он осторожно повернул его, чтобы они смотрели друг на друга. — Уверяю тебя, ты не спишь. Возможно, это опрометчиво, и ты можешь сказать, что у меня мозги стали набекрень. Я всего лишь подумал… Мы в Орлее, в нескольких кварталах от нас есть неплохая часовня. Если мне придется кататься туда-обратно или оставаться на длительное время, то я хотел бы иметь возможность говорить людям, что уезжаю дабы увидеть своего потрясающего мужа-ферелденца.       Неглубоко вздохнув, Каллен облизнул губы.       — М-мужа? Ты хочешь… До того, как уедешь?       Последний раз, когда он видел такое потрясённое выражение у него на лице было, когда Каллен напоследок тренировал новобранцев.       — Предпочтительно. Хотя, если предпочитаешь формальность затяжной помолвки, я буду терпеть. В конце концов, это было бы гораздо более любезно для нас. - Дориан улыбнулся и погладил крупное плечо Каллена, но через несколько секунд выражение его лица смягчилось. — Каким бы ни был твой ответ, считай это моим обещанием. Я должен уехать, здесь без вариантов. Есть и будут… дела, которые надо навести. Или придумать пояснения. Но как только я с ними покончу, то вернусь к тебе. Возможно, не скоро, но вернусь.       Постепенно тяжелые брови расслабились, напряжение спало. Наклонившись поближе, пальцы Каллена нежно коснулись колена мага, а затем остановились на нем. Его ресницы были густыми от слез.       — На сколько?       Дориан задумчиво покачал головой.       — Я отсутствовал там почти целую вечность, придется задержаться. Месяцев на восемь, может на год, а может чуть больше, но… я вернусь.       Он ощутил, как пальцы Каллена на его колене дернулись. Казалось, тот созерцал пространство сбоку от головы Дориана. В тишине жужжали пчелы. За стенами таверны Джейдер начал просыпаться. Брови Каллена нахмурились, а на глаза снова навернулись слезы.       — Ты серьезно?       — Чертовски серьезно.       Потянувшись, Берди гавкнула, лёжа у стола и наблюдая за ними в поисках каких-либо признаков конфликта или ухода.       Наконец, Каллен поднял взор своих потемневших очей.       — Да, — прошептал он.       — Да?       Он кивнул.       — Да. — Самообладание мужчины дало слабину, по его щекам катились слезы. — Я люблю тебя. Любил тебя с тех пор… — Ему не хватило слов, дыхание стало прерывистым, и Резерфорд лизнул небольшую кровоточащую трещинку на губе, появившуюся после нескольких дней в дороге. — С того непримечательного вечера в садах Скайхолда, когда я посмотрел на тебя и увидел…       Не в силах удержаться от паузы, Дориан догадался:       — Насколько я был потрясающе славен?       Каллен опустил голову, прыснув своим странным глупым смехом, но успокоился и снова поднял взгляд.       — Сияние, — тихо сказал он. — Закат.       — Закат… — Упрямые поклонники часто сравнивали Дориана со многими явлениями природы, однако они никогда не считали его символом завершения, завершения путешествия на запад. — Конец?       — Нет, — успокоил Каллен. — Нет, конец дня — это не настоящий конец. Это… передышка. Время для того, чтобы замедлиться. Надежда на рассвет. Мы так сильно сосредотачиваемся на свете, что считаем само собой разумеющимся, что тьма приносит свой мир. — Он переплел их пальцы вместе. — Без него как бы мы увидели звезды?       Да будет судьба к нему милосердной, Дориан полюбил неисправимого романтика. Он засмеялся и наклонился ближе.       — И ты все это видел, не так ли?       — Я увидел тебя. Это все, что мне нужно было видеть.       Нежный жар его сердца сгустился, покраснев, и расплавился. Ошеломленный, Дориан улыбнулся, подняв руки, чтобы обхватить ладонями заросшее лицо Каллена.       — Тогда решено. Давай приведем себя в порядок и навестим Преподобную Мать? У меня сейчас лишь одно на уме.       Каллен шмыгнул, рубец над его губой неловко затопорщился, когда он улыбнулся в ладони Дориану.       — Показывай дорогу.       Вместе они покинули залитый солнцем сад. Берди последовала за ними.