Запей меня дешёвым виски

      Чангюн потягивается сладко и беззаботно, сползая с мягкой подушки и запутываясь в простынях. Впервые за долгое время он каждой частичкой своего тела чувствует, как прекрасно выспался. Шатен лениво открывает глаза, разглядывая спальню теперь уже в дневном свете, и первое, что приходит ему в голову, — такое жилище явно не подходит Вонхо. Здесь светло, обои нежно-голубые, ковер мягкий и ворсистый, только пол едва слышно скрипит под ногами, когда парень все же находит в себе силы встать. В доме не слышно ни звука, и Чангюн идет на кухню, которую так и не увидел вчера. На первый взгляд, ничего необычного. Белые столешницы, белые тумбы, разве что немного пожелтевшие от времени, и низкий дубовый стол, покрашенный светлой краской. Но Им снова обращает внимание на идеальный порядок, протертые от пыли полочки и чистейший коврик. Здесь явно кто-то хозяйствует, и это подталкивает парня к мысли, что дом вряд ли принадлежит Вонхо. Он хмурит брови, поджимая губы, осматривается еще раз и решает открыть окно, за которым видна уже оживленная набережная. Гюн смотрит на магазинчики: теперь они открыты и возле них толпятся покупатели; на волны, что шумно ударяются о высокие бетонные стены. Вода брызжет прямо на прохожих, и их это совершенно не волнует, скорее даже веселит. Чангюн вслушивается в шум прибоя. Здесь уютнее, чем ему показалось вчера. И даже если это не дом Вонхо, а все догадки младшего о детстве брюнета — лишь выдумка, пусть так.       Гюн идет к холодильнику, хоть и сомневается, что там есть что-то съедобное, но, видимо, зря. Магнитом в виде морской звезды к белоснежной поверхности прикреплена записка. Шатен впервые видит почерк Вонхо, и он такой ровный и аккуратный, что младшему невольно становится стыдно за свои привычные каракули.       Уехал по делам. Попытайся сделать себе яичницу и не сжечь дом. Ни о чем не думай, никуда не ходи. Кивни, если понял.       Чангюн кивает, а потом улыбается как идиот. Вонхо издевается над ним, подшучивает, а шатен и не против. Он не хочет переживать, забивать голову лишним хотя бы один день. Вот сейчас Им собирается испытать плиту на прочность, а потом попытается включить телевизор. И он обязательно справится с этим.       Яичница вкусная, но Вонхо ни за что не поверит в это. Чангюн наедается, хихикает над японскими кулинарными передачами, где учат готовить рыбу Фугу, но ни один человек на улице не соглашается это пробовать. Ему становится скучно только после обеда, когда на единственном канале показывают глупый сериал о неразделенной любви, и тогда шатен вспоминает, что надо бы разобрать рюкзак. Он с радостью достает шоколадные батончики и тихо охает, вертя в руках краску для волос. Гюн совсем забыл, что прихватил ее этой ночью в магазине. Еще и белую, черт возьми. Чангюн думает недолго, идет в ванную, где ужасно тесно, но из-за нежно-розового кафеля безумно уютно, садится на опущенную крышку унитаза и внимательно читает инструкцию. На первый взгляд, парню кажется, что ничего сложного нет. Он разводит осветлитель, учитывая все пропорции, но, когда наносит его на корни, растягивая к кончикам, думает, не бросить ли это занятие к чертям. Последний раз его красили в салоне дорогущей краской, чтобы осветлить угольно-черные пряди. К слову, темные корни отросли так сильно, что волосы Чангюна похожи на вечно грязные, выгоревшие и абсолютно неухоженные. Но эта чертовщина, что прямо сейчас жжет кожу до звездочек перед глазами, вызывает лишь одно желание — смыть немедленно. Благо неприятные ощущения проходят, пока Гюн читает в инструкции, не станет ли он грязно-зеленого оттенка, если остановится на полпути. Парень с облегчением вздыхает, смотря на фиолетовую жижу в волосах, и думает, не пожалеет ли он через полчаса, когда увидит результат. А пока Им возвращается в гостиную с полотенцем на плечах, чтобы не испачкать одежду, и измазанными из-за порванных перчаток руками. Гюн даже представить не может, как отреагирует Вонхо на его внезапные порывы изменить что-то. Но если волосы будут зеленые, то на насмешки младший обижаться не станет.       Замок в двери щелкает, когда Чангюн как раз собирается пойти в ванную и смыть краску, что опять начинает немного жечь кожу. Очевидно, Вонхо станет свидетелем потуг младшего сделать что-то красивое. Гюн поворачивается в сторону двери, собравшись поздороваться и убежать к умывальнику, но застывает на месте. На пороге стоит женщина, держа в одной руке ключ, а вторую медленно поднося к бледнеющему лицу. У Чангюна складывается впечатление, что она собирается закричать, но парень быстро кланяется, бормоча извинения, хоть понятия не имеет, кто она. Но… Неужели Вонхо не имеет никакого отношения к этому дому? — К-как ты сюда попал?! — женщина внезапно кричит так пронзительно, что Гюн съеживается, поджимая губы. — Вор! Вор!       Она семенит к парню, запугивая выставленным вперед кулаком, хоть ростом едва достает до плеча Чангюна, пугает парня до смерти своим грозным взглядом. Им начинает извиняться, убегая от нежданной гостьи, как от ядовитого паука, что вот-вот укусит. Но женщина не сдается. Она срывает с плеч Гюна полотенце, скручивает его и, бормоча и причитая, бьет свою жертву по ногам и спине, загоняя в угол. — Хватит, прошу! — взвизгивает Чангюн, прикрываясь от несильных, но все же ударов. — Я приехал с Вонхо! — Не знаю я никакого Вонхо! — женщина продолжает свое увлекательное занятие, не обращая внимания на объяснения Гюна.       А парень уже и не знает, что хуже: полотенце, которым его лупят по ногам, или осветлитель, что сейчас мозг сожжет. Но его обидчица внезапно успокаивается, смотря в одну точку. Она будто думает о тысяче вещей одновременно, а потом смотрит прямо на Чангюна, и тот готов поклясться, что ее глаза наполнились слезами. Но у Има нет времени спрашивать, что не так. Его волосы вот-вот выпадут. — Можно я краску смою? — жалобно просит Гюн, смотря в сторону ванной. — Ах, да. Конечно.       Женщина отходит в сторону, и Им косится на нее с непониманием, что стало причиной такого резкого изменения в настроении. Краска смывается плохо. Она будто прилипла намертво, и Гюн стоит, склонившись над умывальником, смотрит, как фиолетовая жижа стекает в раковину, а потом в зеркале убеждается, что часть все еще у него в волосах. Парень чертыхается, растирая кожу сильнее в надежде, что это поможет. Но дверь ванной приоткрывается, и когда Чангюн думает, что сейчас опять получит полотенцем, слышит тихий и на удивление спокойный голос гостьи: — Могу я помочь?       Гюн смотрит на нее из-под влажной челки, и когда женщина виновато улыбается, складывая руки и понурив голову, парень приветливо улыбается в ответ. Он кивает, не скрывая, что уже достаточно намучался. Она пододвигает к умывальнику корзину для белья, на которую Чангюн садится, запрокидывая голову назад. — Извини меня, — женщина по-доброму улыбается и так солнечно, что Гюн напрочь забывает о силе ее удара, — думала, воры. Район у нас не самый спокойный.       С губ Има срывается тихий смешок. Он прикрывает глаза, когда она начинает бережно смывать краску, распутывая пряди. Парень едва не мурлычет и думает, как же глупо получилось. Такая приятная женщина избила его полотенцем — это звучит, как шутка. Будет что рассказать Вонхо. Ну а разговор с внезапной гостьей Гюн решает отложить к моменту, когда его волосы будут сухие, а вместо неприятного запаха осветлителя — аромат чая. — Меня Санхи зовут, но можешь называть просто тетушка.       Она действительно похожа на тетушку, что живет с котом и угощает детей разными вкусностями. Чангюну от этого тепло и уютно на душе. Он говорит свое имя, а Санхи улыбается, кивая. Она смывает краску полностью, а затем суетится в поисках крема с алоэ. Говорит, что кожа головы слегка покраснела. Возможно, Санхи чувствует свою вину за это, а Гюн будто вернулся в детство, хоть и тогда о нем заботились меньше, чем сейчас. Он вспоминает о своей матери лишь на секунду, потому что она — призрачный след в его жизни. Будто этой женщины и не было вовсе. Им Сана ресторанный критик, посвятившая жизнь путешествиям по всему миру в поисках ресторанов, репутацию которых собиралась разорвать в клочья. Они с сыном видятся так редко, что его пропажу, должно быть, госпожа Сана даже не заметила.       Санхи красивая, и когда парень делает ей комплимент, она скромно улыбается и говорит, что слишком стара для таких слов. Ей, оказывается, пятьдесят четыре, но это заметно лишь по морщинкам у глаз и на лбу. Пышные и завитые черные волосы собраны в старомодную прическу, но голубое платье в крупную клетку с широким синим поясом намекает, что у женщины неплохой вкус. Она выглядит так, будто застряла в девяностых, с яркими губами и жемчужным ожерельем на шее. Санхи правда красивая, хоть и не выглядит как те женщины в мехах, которых Чангюн привык видеть на приемах. Парень пытается найти в ней общие черты с Вонхо, подозревая что-то глупое и совершенно невозможное, но нет. Они совсем не похожи. У мужчины губы пухлые до невозможности и глаза большие, кроличьи, а у Санхи совсем наоборот: тонкие губы с приподнятыми уголками и узкие, будто вечно прижмуренные, глаза. Может, поэтому она выглядит так, словно улыбается, будучи слегка настороженной.       Женщина аккуратно втирает крем, прочесывая пальцами обесцвеченные волосы, а затем внезапно говорит, сражая Чангюна наповал: — У тебя очень красивое лицо, — Санхи смеется над парнем, что от умиления едва не плавится прямо в кресле, а затем забавно тыкает пальцем в пирсинг, причитая, — но эти глупости я не одобряю.       Чангюн улыбается только сильнее, а затем поднимается, чтобы вытереть волосы полотенцем и наконец посмотреть в зеркало. И не то, чтобы ему не нравилось. Волосы полностью обесцвечены, грязно-белого, а кое-где даже платинового цвета. Наверное, выглядит не слишком профессионально, но с сережкой в брови, которую старшее поколение, разумеется, никогда не признает, смотрится очень даже хорошо. Санхи одобрительно кивает — Гюн может видеть это в отражении зеркала —, но как только парень берет фен, чтобы высушить волосы, она говорит, заставляя блондина напрячься. — Когда Хосоку было шестнадцать, он засунул себе такую же, только в правую бровь. Я думала, его родители убьют меня, — женщина тепло улыбается, опуская глаза, будто в ее мыслях всплывает намного больше воспоминаний.       А Чангюн стоит с открытым ртом, потому что, кажется, опять влип. Какой еще Хосок? И почему Санхи говорит так, будто Гюн должен его знать? Паника накрывает блондина внезапно, и он думает, не прилетит ли ему полотенцем опять. — Вы, наверное, что-то перепутали, — парень нервно улыбается, — я не знаю никакого Хосока.       Санхи вздымает брови, смотря на Гюна с удивлением. Она поджимает свои тонкие губы, размышляя. — Но ты же сказал, что приехал с ним. — Нет же, — ну вот, Чангюн должен признать, что дом все-таки чужой, но он правда надеется, что после милого диалога Санхи не выгонит его метелкой, — я с Вонхо приехал.       Недоумение на лице женщины сменяется нежной улыбкой, и теперь Чангюну точно пора сходить с ума. Очевидно, она знает Вонхо, тогда кто такой Хосок? У блондина мозг буквально плавится. — Наговорила я лишнего, как всегда, — Санхи хмыкает, сощуриваясь, — но что поделать. Я заварю чай и принесу рыбный пирог. Ты же любишь рыбу?

***

      Чангюн ненавидел рыбу до сегодняшнего дня. Он с аппетитом поедает пирог, запивая его вкуснейшим чаем. Вот что случается, когда давненько не ел нормальную еду. Санхи хвалит его волосы, говорит, что это очень стильно, а когда Гюн глазами выпрашивает рассказать все, что она знает о Вонхо, женщина тяжело вздыхает, хоть улыбка по-прежнему украшает ее лицо. Очевидно, она не должна была говорить даже то, что Им услышал в ванной, но блондин уверен, что никогда и слова не добьется от Вонхо, а это значит, что Санхи — его последний шанс. — Его зовут Ли Хосок, — говорит женщина, коротко кивая в ответ на расширенные до невозможного глаза Гюна. — Он назвался другим именем, когда приехал жить сюда двенадцать лет назад.       Рыбный пирог уже не такой интересный. Чангюн возвращает кусочек обратно на тарелку и складывает руки на столе. Его взгляд мутнеет, но остается все таким же выжидающим. В голове парня гул, чередующийся с громким звуком ударов сердца. Он не знает Вонхо. Совершенно не знает человека, которому так давно хочет признаться в любви. И сейчас он сомневается. Хоть и услышал лишь одну, ни о чем не говорящую фразу, но Чангюн сомневается. Любит он этого человека? Или же тот след, нестираемый отпечаток, что мужчина оставил в его жизни? Ему врут долго и бессовестно. Им частично боится того, что может услышать дальше. Но Санхи спокойна. Она подходит к кухонным шкафам, кое-как дотягивается до верхнего. Достает оттуда большой, пыльный альбом, а затем кладет его перед Чангюном и садится рядом. — Думаю, ты имеешь право знать это, — говорит женщина и кладет руку на плечо Гюна, а тот даже вздохнуть боится. — Хосок же не отругает тетушку Санхи.       У Има не хватает сил улыбнуться. Она открывает альбом, где на первой же странице вклеено старое, выцветшее фото ребенка. Забавный мальчик с оттопыренными ушами, что так видны из-под красной кепки. А улыбается все так же. И глаза такие же. Кроличьи до потери сознания. Внизу подпись аккуратным, ровным почерком: «Хосоку пять лет». Чангюн проводит пальцами по фотографии, и она кажется ему теплой, солнечной. Будто Вонхо никогда не был этим пятилетним малышом беззаботным и улыбчивым. В мыслях блондина лишь глаза, неизменно большие. Но он видит разницу, и от этого становится больно в груди. Сейчас взгляд мужчины тяжелый, тоскливый, в особенности, когда он ныряет в свои мысли. Чангюн корит себя за то, что не замечал этого раньше.       Санхи переворачивает страницу, а Гюн замечает, как ее глаза становятся влажными. Тоска, что он видит у Вонхо, появляется и в ее взгляде. На фотографии дом большой красивый и , очевидно, безумно дорогой. А на алейке перед ним стоит семья. Папа, ласково обнимающий маму за плечи, и сын. Мальчик уже подрос, но все еще лучезарно улыбается, он придерживает собаке огромные уши, чтобы те стояли, а не падали. Они счастливы до блеска в глазах, что заметен даже сквозь годы. У Чангюна таких фото нет.       Они досматривают альбом до конца. Там фото с моря, из Альп, из Парижа. Везде семья улыбается, таскает за собой старого уставшего пса, живет лучшей, по мнению Гюна, жизнью. Даже его глаза начинают блестеть, когда Санхи берет вторую салфетку, чтобы вытереть слезы. А блондин все не решается спросить, в чем причина ее грусти, где родители Вонхо и куда делся этот дом и идеальная жизнь? Почему двенадцать лет назад подросток переехал сюда и назвался другим именем? На последней фотографии они празднуют совершеннолетие Хосока. И сам снимок такой странный. Будто его мяли тысячу раз, будто сотни раз просушивали от воды. Левый нижний уголок слегка обожжен. Но фото здесь. Под пленкой, без подписи. Санхи закрывает альбом, и когда ловит на себе печальный, но безмолвно требующий объяснений взгляд Чангюна, тяжело вздыхает и трогает свое лицо, немного покрасневшее от слез. — У них была идеальная семья. Счастливее я в жизни не видела. Семья Ли наняла меня домработницей, когда Хосоку был год. Его мама не справлялась с активным ребенком и большим домом одновременно, — она смотрит в окно, будто пытаясь вспомнить каждую мелочь, которую женщина, разумеется, не расскажет Чангюну, — он был прекрасным мальчиком. Добрым, даже слишком. Всегда принимал любую мелочь слишком близко к сердцу. Прямо как его мама.       Чангюн ловит слезу тыльной стороной ладони. Он не хочет показаться нытиком, но оставаться сильным и железным просто невозможно. Парню так легко представить Вонхо жизнерадостным ребенком, и от этих красочных мыслей становится еще больнее. Блондин заведомо знает, что у этой истории не может быть хорошего конца. — Я никогда не знала, как зарабатывает господин Ли. Да и сейчас не знаю толком. В их доме всегда было спокойно, уютно и радостно. А потом на следующий день после совершеннолетия Хосока, — Санхи всхлипывает и благодарно кивает, когда Чангюн накрывает ее подрагивающую руку своей, — машина его родителей взорвалась. Прямо посреди дороги, без какой-либо видимой причины.       Голос женщины дрожит, она срывается на слезы, а Гюн не может до конца осознать, какой болью эта трагедия отдается в сердце Вонхо, если Санхи — чужой человек — спустя столько лет не может принять это. В груди блондина что-то болезненно сжимается. Он правда не знает, что делать со всей информацией, что свалилась на него так внезапно и неожиданно. — Он очень страдал, — продолжает женщина, — а когда из-за кучи долгов у мальчика отобрали дом и все состояние, он… он пытался покончить с собой.       Гюну не хватает воздуха. Он закрывает рот ладонью, сдерживать слезы становится чем-то невозможным. От мысли, что Вонхо могло бы не быть, блондина буквально тошнит. Теперь он понимает. Он слабак, и в этом старший абсолютно прав. А Вонхо намного сильнее, чем Чангюн мог ожидать. — Я убедила его жить здесь, когда мой племянник с женой съехали в отдельный дом. Но потом он нашел какую-то работу в Сеуле, даже смог позволить себе мотоцикл. И вот мы не виделись лет шесть, а я каждый день надеялась, что Хосок вот-вот приедет. Видишь, не зря, — глаза Санхи искрятся счастьем.       Женщина очень хочет встретиться с Вонхо, а он пропадает непонятно где уже целый день. Чангюн смотрит в окно, за которым еще не поздняя, но все же ночь. Его ожидает тысяча мыслей и еще больше сомнений. А пока Гюн благодарит Санхи за пирог и рассказ, провожая до двери. Он немного растерян и плохо сосредоточен, а женщина, видимо, замечает это. Она останавливается у двери, смотря Чангюну прямо в глаза. — Хосок не привез бы сюда просто знакомого или даже друга, — она кладет руку на предплечье блондина, подбадривая, — ты очень много значишь для этого ворчуна. Он всегда думает, что знает, как будет лучше. Но это пройдет, как только в его жизнь вернется то счастье, что было много лет назад.       У Чангюна сон ни в одном глазу. Он ворочается, не может найти себе места, звонит Вонхо каждые полчаса, хоть давно понял, что телефон выключен. Блондин не знает, что делать со всеми мыслями, забивающими его голову, но последние слова Санхи сами собой расставляют все по местам. Чангюн не может его осуждать. Осталось лишь узнать, чем занимается Вонхо сейчас, а уже тогда делать выводы. Хоть Гюн и не сомневается, что выбор перед ним будет очевидным. Только вот со словами о любви он повременит, ведь теперь знает, что сердце мужчины такое же, как было у пятилетнего мальчика. Оно так же ранимо, как раньше, как бы сильно Вонхо не пытался это скрыть. Чангюн не станет говорить то, в чем может усомниться, хоть парню и самому сложно осознавать это.       Им слышит, как открывается входная дверь. Вонхо не включает свет в гостиной, а тяжелыми шагами сразу же бредет в спальню. И как только он заходит, Гюн чувствует запах алкоголя, очень крепкого. Мужчина шепотом чертыхается, зацепившись об дверной косяк. Он сбрасывает одежду и, оставшись в нижнем белье, забирается под одеяло, тут же прижимаясь к спине Чангюна. Крепко обнимает младшего, тяжело дыша в шею. А Гюн пытается вспомнить, сколько раз видел Вонхо пьяным, таким чертовски пьяным. Младший делает вид, что спит. Он ровно дышит, срываясь на тихий вздох лишь раз, когда горячие, влажные губы старшего прижимаются к верхнему позвонку. — Дурак, — шепчет Вонхо, поглаживая волосы Чангюна и вдыхая их приятный аромат.       Он сопит какое-то время. Блондин даже думает, что старший уснул. Но вдруг объятия становятся крепче, а губы ближе. Вонхо бормочет неразборчиво, но по-пьяному искренне: — Люблю тебя, дурак.       И Чангюну больше не хватает дыхания.