***
В больнице утром устрашающе пусто. Коридоры без окон освещает голубоватый свет, отбиваясь от тошнотворно белых стен. Чангюн сидит с Кихёном, использующим его плечо вместо подушки, на узком диванчике. Он неотрывно наблюдает за Вонхо, что сидит у стены и пялится в одну точку. Его лицо окрасилось в непонятный бледный оттенок, тогда как глаза потемнели от безысходности и невозможности помочь. Брюнет не сказал ни слова с того момента, как ответил на звонок чуть больше тридцати минут назад. Все это время Чангюн мог лишь чувствовать его переживания, бешеный ритм сердца и сбившееся дыхание. Вонхо облизывает пересохшие, потрескавшиеся губы и наконец поднимает свои тусклые глаза на Гюна. В его взгляде вина и ненависть. Или скорее обида. На себя и только на себя. — Десять лет назад я вытащил пятнадцатилетнего задиру из передряги с парнями, старше него почти вдвое. Хони всегда нарывался на грубости. Хотел зарабатывать сам, несмотря на богатых родителей и их неплохой статус. Но выбрал скользкий путь, представляешь? Тогда еще картавый и нелепый сказал, что поможет мне связями и деньгами, если мы будем держаться вместе, — Вонхо опять превращается в Хосока, горько улыбаясь и складывая ладони на согнутых коленях, — родители заставили его поступить только в двадцать четыре. Ты представить себе не можешь, как я удивился, увидев его среди твоих сокурсников. Мир так тесен, да? — Вы все десять лет были вместе? — тихо, дабы не разбудить сопящего рядом Кихёна, спрашивает Гюн, — Ну, проворачивали эти ваши мутные истории. Вонхо улыбается с еще большей горечью. К горлу мужчины подступает ком, и говорить, кажется, сил больше нет. За дверью операционной не слышно ни звука. — Видишь, к чему это привело. — Он справится, — без сомнений говорит Чангюн, кивая, будто самому себе, ведь взгляд брюнета опять устремлен в пол, — Чхухон еще успеет подоставать тебя, не сомневайся. Кихён задремал после того, как, упуская подробности, дабы не изводить Вонхо еще сильнее, рассказал о произошедшем. Как Чжухон позвонил ему, еле связывая буквы в слова, объяснил, где находится, и попросил не говорить Хосоку ни слова. Парень просыпается и вновь выглядит бесконечно виноватым, будто не сделал все, что мог, притащив едва живого Чжухона в больницу. Ю с жалостью смотрит на Вонхо и хриплым голосом предлагает парням кофе. Возвращается Кихён с тремя стаканчиками крепкого эспрессо. Он пытается разрядить обстановку, спрашивая о Пусане. Чангюн сначала рассказывает о сногсшибательной набережной, отличном климате и ярмарке со свежими морепродуктами. И только потом, получив молчаливое разрешение от Вонхо в виде короткого кивка, говорит о Санхи: прекрасной женщине, готовящей изумительный пирог. Разумеется, он упускает подробности, что узнал о детстве и юношестве Хосока. От разговоров им становится немного легче, даже Вонхо, кажется, расслабляется, прикасаясь затылком к стене и улыбаясь, хоть по-прежнему горько и натянуто. Так продолжается, пока в конце коридора не появляется Хёнвон. Запыхавшийся с растрепанными волосами и красными, опухшими глазами. Кихён тихо и быстро говорит, что отправил ему сообщение полчаса назад, а Вонхо в растерянности поднимается на ноги, ловя на себе рассерженный, даже яростный взгляд Че. Большими шагами парень минует коридор в считанные секунды, а потом останавливается перед шокированными его видом парнями так же резко, как появился. Его ноздри раздуваются, а рот открывается бесчисленное количество раз в попытке сказать что-то. Только идиот не заметит, что вся злость Хёнвона направлена в сторону Вонхо. Чангюн не может сидеть на месте: он встает возле своего парня, словно защищая собой. — Хёнвон, тебе нужно успоко... — Успокоиться, блять?! Чангюн отшатывается от громкого тона и очевидной решительности парня. Он переводит удивленный взгляд на Кихёна, тот пожимает плечами в непонимании. Хёнвон продолжает свой громкий монолог, не давая другим вставить и слова. — С хера ли я должен быть спокоен?! Это ты, мерзкий неудачник, слышишь? — он тычет пальцем в грудь Вонхо, смотря на него широко открытыми, безумными глазами. — Это ты должен быть там! Ты втянул его во все это дерьмо! — Прекрати… — низко, хрипло, а от того устрашающе говорит брюнет, смотря на Че исподлобья. Чангюн хочет остановить его. Хочет наорать на Хёнвона, что всем и без его криков тошно. Но Че останавливает его одним взглядом. Смотрит на Чангюна сверху вниз в силу своего роста, а затем начинает истерично смеяться, указывая пальцем на блондина. — А ты наверное кайф ловишь, трахаясь с отбросом вроде него? Интересно, а Хосок рассказывал тебе о наркотиках, которыми промышлял? А об огромном долге говорил?! Нет, блять! Вы свалили в Пусан, оставив Чжухона в этом дерьме! — Хёнвон! — перебивает Кихён, становясь между Че и парнями. Но Чангюн слишком много услышал. В его горле растет необъятных размеров ком, проглотить который просто сил нет. Он догадывался, что дела плохи. Блондин заставляет себя повернуться к Вонхо, смотря на него с недопониманием. Но лицо старшего ничего не выражает. Буквально… ничего. Он бледен, как и раньше. Гюн знает точно, что за показательным спокойствием скрывается неуправляемая буря. Руки младшего начинают дрожать. — Он бы не попал в больницу, если бы ты не сбежал, слышишь?! — не прекращает Хёнвон, как бы Кихён не пытался его успокоить. Успокоить всех удается лишь открывшейся двери. Парни задерживают дыхание. Из операционной выходит недовольная медсестра, придерживая дверь рукой. Снимает маску и говорит, причитая: — Молодые люди, вас слишком хорошо слышно. Все выдыхают с облегчением, не услышав плохой новости. И только Кихён собирается спросить у медсестры о Чжухоне, как из операционной доносится уставший, но громкий голос доктора: Запишите время. Шесть сорок три. От Вонхо в коридоре остается лишь едва уловимый аромат и легкий ветерок от слишком быстрого бега.***
Случайностей не бывает. Люди появляются в нашей жизни с определенной целью и исчезают тоже для чего-то. Все закономерно. И желать пойти наперекор судьбе как минимум нелогично. Чангюн соглашается с этим после трехчасового разговора с Кихёном. Ю радушно приютил друга в своем доме, не думая ни секунды. Оба находятся в полной прострации, не совсем отображая происходящее вокруг. Кихён идет на кухню заваривать чай, оставляя Чангюна сидящим на своей кровати и смотрящим в одну точку. Прошло два дня, а солнце почему-то до сих пор холодное. Чангюн не звонит ему, даже не пытается искать. Сам себя не узнает, оставаясь таким пассивным. Но внутри чувство, будто… он пуст, и это сложно объяснить. Знает же, что мужчина вернется. Всегда возвращался. Ну, либо Гюн вынуждал его делать это. Сказать, что слова Хёнвона сильно повлияли на Има нельзя. Блондин вообще не думает, что его можно напугать чем-либо. Так почему внутри так пусто? Почему так холодно? — Возьми чай, — тихо говорит Кихён, протягивая парню кружку, будто боясь нарушить его идиллию с пространством. Они молчат какое-то время. Ю смотрит с некой жалостью, которую всячески пытается скрыть. С недавнего времени он перестал задавать неуместные вопросы и предпочитает тишину скандалам и выяснениям. Да и выяснять, вроде как, нечего. Время остановилось два дня назад, и Гюн с того времени выглядит ментально мертвым. — Ты не пробовал звонить ему? — Нет. — И не собираешься? — Он вернется. — Уверен? — Не сомневайся, — говорит Чангюн, заглядывая в глаза друга с присущим безразличием. А ведь сейчас он не уверен. Сейчас он может думать лишь о том, что его чувства — бесполезная односторонняя акция. Только он заинтересован в продолжении. Для Хосока же все это не больше, чем пьяный бред и капля чувства ответственности. И чем дольше Чангюн думает об этом, тем сильнее начинает верить в собственную теорию. На его телефон приходит короткое сообщение. Ты у Кихёна? Да. Я приеду около часа. Гюн не отвечает. Вдыхает поглубже, проверяет часы, что показывают половину двенадцатого, и какой-то частью себя чувствует, будто возвращается на несколько месяцев назад. Тогда он с нетерпением ждал каждого сообщения, звонка, встречи. А сейчас даже не знает, что сказать. Чангюн мысленно готовится к ужасному, хоть и пытается убедить себя, что они давно связаны. Связаны так туго...до боли и невидимых синяков. Это же не конец, да? Солнце еще потеплеет? Блондин сидит на бордюре у подъездной дорожки, смотря на небольшой, но от того не менее красивый дом Кихёна, и чувствует дежавю, что покалывает конечности мелкими иголками. Не сделай он определенный выбор, мог купить себе жилище вроде этого и жить в нем с прислугой припеваючи. Мог бы позволить себе новую машину, не заботиться о заработке и активах, с которым отлично справлялся его отец. Быть все тем же черствым, самовлюбленным золотым дитём без забот и вселенских проблем. И вот, сделав этот чертов выбор, он опять ждет. Ждет мужчину, который одной фразой может изменить мировоззрение Чангюна напрочь. Неужели он настолько слаб? Ворота вновь освещают яркие фары. Вонхо заезжает внутрь двора неуклюже, затем глушит мотор и едва не сваливается с мотоцикла. Чангюну не нужно подниматься, чтобы почувствовать резкий запах алкоголя. Мужчина отвратительно пьян. Сильнее, чем был в первую ночь в Пусане. Подходит, шатаясь, и усаживается возле блондина. Пытается взглядом поймать ту точку на горизонте, на которую пялится Чангюн, но в итоге смотрит вниз, будто молча пересчитывает камешки на асфальте. — Думаешь, пить – лучшее решение? — тихо спрашивает Гюн, рассматривая профиль Вонхо. Он хмыкает, усмехнувшись без лишних эмоций. Глаза с пьяным блеском так и не решаются взглянуть на Чангюна. И младший думает, стоит ли пригласить его в дом, запихнуть в душ и дать отоспаться? Что-то блондину подсказывает, что в приглашении нет смысла. Вонхо не согласится на подобное. Гюн опять чувствует, что боится сказать что-то лишнее, дабы не разрушить все к чертям. Разрушить все то, что по кирпичику строилось несколько месяцев. И тогда в виски больно ударяет мысль, что, так и не построив крышу, они начинают стремительно сваливаться к фундаменту. Прямо сейчас, когда Чангюн касается колена Вонхо своим, тот шарахается, как от огня, и садится подальше, покачиваясь из-за туманного разума. — Зачем ты делаешь это?! — кричит старший так неожиданно и громко, что у Гюна волосы дыбом едва не встают. — Что? — блондин пытается оставаться спокойным, чтобы не превращать этот разговор в скандал. А потом он видит глаза Вонхо, нет – Хосока. Они влажные, блестящие. И смотрят прямо в душу с такой болью и злобой одновременно, что Чангюна тошнит. Тошнит от самого себя. Внезапно он чувствует себя виноватым за все, что даже не совершал, и обнять Хосока не кажется лучшей идеей. Гюн хочет врезать ему, накричать, чтобы тот наконец пришел в себя, а потом свалить. Свалить и ждать, пока на его пороге появится Вонхо, уплетающий за обе щеки кальмаров на набережной Пусана. Потому что Хосок разбивает Чангюну сердце. И это не то, о чем стоит молчать. — Зачем ты, черт возьми, привязываешь меня к себе?! Почему блять я чувствую себя обязанным быть с тобой?! — он неустойчиво и неуверенно поднимается на ноги, и видеть то, как взрослый, сильный мужчина яростно стирает слезы с лица, становится невыносимым. — Я не хочу этого, ясно тебе?! Чангюн плачет тоже. Хоть совершенно не хочет этого. Понимает, что Вонхо пьян в стельку. Понимает, что за него говорят эмоции. Но плачет, не стирая слез. Поднимается с холодного бордюра тоже и подходит вплотную, что запах, вероятно, дешевого виски ударяет прямо в лицо. Противно. Противно видеть человека, в которого ты влюблен, таким. Противно слышать подобное от мужчины, ради которого Гюн прямо с вершины свалился в пропасть. — Как ты можешь говорить подобное мне? Я отказался от целого состояния, выбрав тебя, — он говорит тихо, зная точно, что только так Хосок хоть попытается услышать его, а не гнуть свою линию. — Вот поэтому я обязан, — выпаливает мужчина, со злобой стирая скатывающуюся по щеке слезу грязной после мотоцикла рукой и оставляя сероватые разводы на бледной коже, — и это бесит меня. — Поэтому ты говорил, что любишь меня? — Я не говорил тебе этого. — Уверен? Тогда скажу я, — с призрачным спокойствием отвечает Чангюн, наклоняя голову и делая еще один шаг вперед так близко, что Вонхо едва может сосредоточить взгляд на лице младшего. — Мне плевать на твое прошлое и настоящее. Даже на будущее плевать. Кем бы ты ни был, Хосок, я люблю тебя. Брюнет морщится, яростно шатает головой, отрицая услышанное. Он отшатывается от Чангюна, прячет лицо в ладонях, заглушая повторяющееся «черт». И лишь спустя несколько секунд поднимает размытый и неоднозначный взгляд на Гюна. Смотрит с болью и ненавистью, от которой у младшего дыхание перехватывает. Он ведь только что… впервые сказал, что любит Вонхо. — Тебе стоило сделать другой выбор, — холодно, но все еще с тенью истерики говорит брюнет, неуклюже седлая мотоцикл и опять же не заботясь о своем пьяном состоянии. — И что дальше? Запьешь этот разговор своим дешевым виски? Забудешь его? — заикаясь, спрашивает Чангюн. — Если это поможет забыть, то и всего тебя запью чертовым виски. Рев мотора заглушает тяжелое дыхание Гюна, что граничит с истерикой. Мотоцикл исчезает из его поля зрения, и в груди становится еще более пусто. Будто Хосок вырвал и забрал то, что несколько дней так часто билось в его присутствии. И сейчас Чангюн прижимает ладонь к невидимой дыре, захлебываясь своим же немым криком. Опускается на колени и сидит посреди подъездной дорожки, пока вместо мыслей не остается сплошная пустота. Пока не приходит Кихён. Без лишних слов он помогает ему подняться, а затем говорит: — Он обязательно придет завтра. Поговоришь с трезвым Хосоком, тогда уж и страдать будешь. И Чангюн соглашается, выпивает стакан воды залпом и тянется к письму, одиноко лежащему на столешнице еще с самого утра. Он перечитывает его в сотый раз за день, пытаясь внушить себе, что ничего пока не потеряно. И если они смогут поговорить завтра, черной дыре не удастся заполнить его грудь окончательно.Мы будем бесконечно признательны, если 21 июля Вы прибудете почтить память нашего сына, брата, друга — Ли Чжухона.