Чангюн поправляет ворот черной рубашки. Застегивает удлиненный пиджак на все пуговицы. Завязывает шнурки на дорогих лаковых туфлях и поправляет нелепые широкие штанины. Кихён настоял на костюме, без спроса купил его и принес за час до выезда. Наверное, так будет лучше, если Чангюн будет выглядеть как подобает в глазах всех тех людей. Он смотрит на себя в зеркало и мысленно возвращается на несколько месяцев назад. Еще ранним утром он покрасил волосы в черный, снял серьги и пирсинг. От мысли, что это не он в отражении, что роскошная комната, зеркало в позолоченной рамке и кровать с балдахином за спиной — всего лишь жалкая иллюзия, начинает тошнить. Разве мог он вернуться к тому, с чего начинал?
Кихён пробегает мимо открытой двери в коридоре и наспех бросает, что машина, которая должна их забрать, уже у ворот. Чангюн усмехается горько и хрипло, потому что вот чей это мир. Кихёна. Роскошный дом, пять человек прислуги для одного двадцатилетнего парня. Все это так ему подходит. И новый светло-каштановый цвет волос тоже, а Чангюн как голограмма посреди этой комнаты. Немного пустой, слишком прозрачный. Он в последний раз смотрит в зеркало, поправляя темную прядь, выбившуюся из аккуратной укладки, за ухо.
На улице слишком хмуро для середины лета. Ночью шел дождь, от которого остались разве что лужи посреди вымощенной камнем подъездной дорожки, и Чангюн по невнимательности угождает в одну, злобно чертыхаясь и отряхивая обувь от воды. Он все еще не отображает происходящее, либо отказывается отображать. Кихён кладет руку на его плечо и ободряюще кивает. Нужно сделать вид, что это помогло. Они садятся в машину, и Чангюн дергается, как от огня, увидев лицо водителя в зеркале заднего вида. На него смотрит Хёну, – тот самый начальник охраны Господина Има – который знал больше, чем ему было положено. Он кивает Чангюну с уважением и некой обеспокоенностью в глазах, а парень лишь удивленно моргает, переводя взгляд на Кихёна.
— Мой водитель отпросился на сегодня, так что я попросил Хёну подвезти нас, — шепчет Ю, усердно пытаясь застегнуть запонку на рукаве.
Таковы обычаи. На мероприятия вроде сегодняшнего едут только с водителем. Чангюн кивает сам себе и почему-то боится посмотреть на Хёну еще раз. Так продолжалось полпути, пока начальник охраны не решил сам спросить тихо и слегка неуверенно:
— Как вы, молодой господин? — он опять смотрит на Чангюна в зеркало заднего вида, опять обеспокоенно и неравнодушно.
— Зови меня по имени.
Хёну коротко кивает, следя за дорогой. Очевидно, он не ждет ответа на свой вопрос, и это хорошо. Даже прекрасно для Чангюна, который смотрит в окно. Они подъезжают к назначенному месту: небольшому парку с ограниченным входом, что расположился на скале над большой рекой. Долго не могут припарковаться из-за огромного количества уже прибывших людей. Чангюна подергивает от всех этих гостей, которых собралось около трех сотен. Среди них есть знакомые лица, прищуренно следящие за парнем. Они смотрят исподтишка, но слишком очевидно. Это напрягает Чангюна, вызывает легкую тень паники на его лице. Брюнету приходится ухватиться за предплечье Кихёна, чтобы опустить взгляд и не смотреть на дорогу. Кажется, его вырвет через считанные секунды.
Прохладный ветер с обрыва не дает расслабиться. Он напоминает, зачем сюда пришел каждый из присутствующих, и Чангюну требуется бокал терпкого красного вина, чтобы попытаться забыть. Он извиняется перед Кихёном, что собирается подойти к своему знакомому, и направляется к большому шатру. От запаха закусок со шведского стола тошнить начинает лишь сильнее. Гюн берет бокал и возвращается на свежий воздух. Оглядывается по сторонам в поисках лишь одного человека, а затем запивает свое разочарование одним большим глотком. Он морщится, прикладывая к губам тыльную сторону ладони, и только потом чувствует на холодной коже руки горячую каплю. Чангюна опять охватывает паника. Он начинает задыхаться. Брюнет вытирает неконтролируемо стекающие слезы дорогущей тканью пиджака и вспоминает, как правильно дышать.
Гюн ненавидит этот день. Ненавидит то, что уже произошло, и то, что произойдет позже.
Кихён возвращается к нему такой же бледный слегка. Его кожа отдает серым при блеклом дневном свете и вовсе не сияет, как раньше. Каштановые волосы выглядят так правильно с тонной лака на них, а темно-синяя рубашка оттеняет угольно-черный цвет костюма. Сегодня Ю Кихён, как и все присутствующие, лишь темное пятно.
Он пытается улыбнуться поникшему Чангюну. Получается глупо, криво и натянуто, совершенно бесполезно. Они прячутся под шатром от редких капель дождя, что так и не перерастает в ливень, и ничего не говорят друг другу. Думают о своем, хоть мысли их идентичны. В парке и вовсе тихо. Кто-то шепчется, кто-то обсуждает погоду и политику, чтобы отвлечься, а кто-то просто слушает дождь. Хёнвон тот, кто слушает. Чангюн видит его в другой стороне шатра и едва не спутывает с привидением. Волосы парня вместо привычного серебристо-розового оттенка теперь черные. И глаза, кажется, тоже. Он смотрит в никуда. Лицо Хёнвона бледное, даже мертвенно белое. Чангюну от этого не по себе. Им с Кихёном нужно подойти к парню. Но что, если Гюн опять услышит то, что ментально убьет его в который раз?
Кихён следит за взглядом Чангюна, а потом молча кивает сам себе. Он смотрит на траву под ногами, долго колеблется, а потом наконец поднимает голову, глядя на друга.
— Идем, — тихо говорит Ю, ненавязчиво беря брюнета под локоть, — нужно поддержать его.
Им молча следует за Кихёном, не поднимая глаз. И даже когда они останавливаются рядом с Хёнвоном, Гюн продолжает унизительно смотреть вниз. Ему бы главное сдержаться, не взболтнув лишнего. Че здоровается шепотом, будто его голос сорван, и смотрит по-прежнему вдаль, где над высоким обрывом поднимается негустой, полупрозрачный туман. От редких капель дождя не остается и следа. Люди выходят из-под шатра, расходятся кто куда, подальше друг от друга.
— Мне так… — хрипит Хёнвон, пока туман все еще растворяется в отражении его влажных, блестящих глаз, — так плохо без него. Так пусто.
Кихён кивает молча, опуская ладонь на плечо Че и сжимая его несильно, потому что сказать им нечего. Слова «все наладится» будут звучать так нелепо, так наивно. «Наладится». Разумеется, наладится, но не завтра и не на следующей неделе. Внутри каждого
он оставил такие разные, но все же слишком значительные следы.
Чангюн наконец поднимает голову. Смотрит на профиль Хёнвона, разглядывает едва заметные красные пятна, которыми покрывается шея парня, когда он гулко сглатывает и сдерживает эмоции. Он сильнее, чем кто-либо мог предположить.
Минхёк появляется из ниоткуда. Он кивает парням, поджав губы, и предлагает Хёнвону воду, от которой парень отказывается. Так странно видеть Ли таким. Вечный ураган, теперь он молчаливый, будто боится произнести хоть что-то своим громким, жизнерадостным голосом. Минхёк не такой потухший, как остальные, его огонь слишком сильный. И то, с каким усердием он пытается помочь, пытается поддержать других, вызывает у Чангюна приступ невероятного уважения. Он подходит к Ли, шепотом прося его «пройтись и развеять мысли». Парень с выбеленными до светло-пшеничного цвета волосами кивает, и они покидают шатер, оставляя Кихёна с Хёнвоном наедине.
Чангюн долго молчит, смотря вперед, где в другом шатре для близких родственников женщина в строгом черном платье, скрывающем почти что каждую часть её тела, ломается, снимая свою воображаемую стальную маску. Её лицо искажает боль, а ноги подкашиваются в бессилии. Теперь она не мать, а лишь опустошенная женщина. И когда Чангюн застывает, смотря на это в ужасе, Минхёк одергивает его и ведет в другую сторону, к парковке.
— Что бы там не случилось, ты не должен винить себя или Вонхо, — говорит Ли.
Он облокачивается на капот своей машины, жестом приглашая Гюна сделать то же самое. Но парень молча кивает, прячет руки в карманы брюк и смотрит в сторону въезда в парк. Он все еще ждет, даже если это не имеет смысла.
— Как тебе в Пусане? — неловко спрашивает Минхёк, сводя брови к переносице и надеясь не быть посланным куда подальше. — У меня там родственники. Красивый город, да?
Чангюн криво и натянуто ухмыляется. Он поднимает на Ли свой мягкий, выражающий понимание взгляд.
— Я в порядке, правда.
Он врет. На самом деле, Чангюну до порядка еще слишком далеко, но старания Минхёка не могут остаться незамеченными. Ли кивает, поджимая губы. Он тоже неглупый. И ему, судя по всему, тоже непросто. Непросто пытаться поддержать каждого в подобные моменты. Чангюн видит, как его глаза медленно тухнут, наполняясь усталостью.
— Чем ты занимался все это время? — пытаясь отвлечь и себя, и Минхёка, спрашивает Гюн.
— Да ничего особенного. Сдал экзамены, потом пошел работать флористом в магазин матери, — говорит Ли, теребя незастегнутые пуговицы темно-серого пиджака. — Нас с Хёнвоном хотели нанять для украшения всего этого, — он обводит взглядом парк, — так глупо. Его родители даже не догадывались о том, какие отношения были у их сына с Хёнвоном. Думали, он так убивается из-за чувака из другого факультета.
Минхёк молчит какое-то время. Смотрит на Чангюна из-под челки, а потом добавляет нерешительно:
— Так много лжи вокруг, да?
Гюн поджимает губы, опустив голову. Топчется на месте, как идиот.
— Да, многовато.
***
— Больше всего
он ценил свободу. Любил дышать воздухом, не пропитанным чьим-то навязчивым присутствием. Любил сам принимать решения и следовать только собственному разуму и сердцу.
Чангюн кивает сам себе, слушая проповедника, говорящего текст, заученный с листочка. Что бы не говорил этот мужчина с каменным лицом, он прав. И вот, к чему привела эта чертова любовь. Гюн смотрит на Хёнвона, их разделяет внимательно слушающий Кихён, и наверное, это к лучшему. Че изо всех сил сжимает руку Минхёка в своей ладони, а на его шее опять расцветают красные пятна. Чангюн не слышит то, что бормочет Хёнвон себе под нос, и это правда к лучшему.
— Почтим же его память с уважением. Подумаем о том, что значил для нас этот свободолюбивый паренек. Произнесем мысленно все, что не успели ему сказать, пока ветер не развеял его прах, пока его душа еще здесь, среди нас.
Все опускают головы. Кто-то прячет слезы, кто-то плачет навзрыд, и каждый думает о своем. А Чангюна все мысли приводят к одному. К одному человеку, из-за которого он здесь. Из-за Вонхо, который даже не пришел.
Он вновь смотрит на Хёнвона, вслушивается, как тот судорожно и невнятно шепчет «Я люблю тебя», опустив голову и крепко закрыв глаза.
Вот, черт возьми, к чему приводит такая любовь.
Кихён кладет ладонь на плечо Чангюна, смотрит на него неоднозначно. А Гюн с последней надеждой поворачивает голову, смотря на пустующий въезд на парковку, и думает, стоило ли оно всей этой боли. Не было бы ему легче, не знай он Вонхо вовсе?
Чангюн с горечью вспоминает, как Чжухон говорил, что Им понятия не имеет, во что ввязывается. Как он пытался предостеречь его еще в начале, когда шаг назад был возможен. Сложилось бы все по-другому? Чангюн окидывает взглядом молчаливую толпу еще раз. И хоть считает это полным абсурдом, но со влажными глазами и комом в горле шепчет:
— Прости, что ослушался тебя однажды.
***
Ночью обрушивается настоящий шторм. Он создает много шума. Раскаты грома каждый раз заставляют вздрогнуть, а дождь за окном, кажется, смывает все подряд. Свет отключили из-за непогоды, и Чангюн бесстрастно пялится на свечу, грея руки об чашку крепкого чая. Он чувствует на себе внимательный взгляд Кихёна. Даже чувствует каждое слово, которое хочет, но не решается сказать Ю. Все же он стал мудрее. Перестал рубить с плеча все, что считает нужным. Возможно, понял, что есть другие мнения, помимо его.
Иногда Чангюн все-таки скучает по ворчливому Кихёну, считающему себя умнее всех на свете. Скучает даже по его нотациям, которые никогда не воспринимал всерьёз, но слушать даже любил. Сейчас именно такая помогла бы Гюну отвлечься.
Потому что абонент вне зоны доступа уже три с половиной месяца.
— Может, ну его, этот универ? — внезапно бормочет Кихён, нелепо почесывая свою пятку. — Ну вот какие из нас юристы?
— Тебе настолько лень завтра на лекции идти? — усмехается Чангюн, смотря на часы, что показывают второй час ночи.
— Гюн-а, подумай, — тянет Кихён, развалившись в кресле, — все лучшие идеи приходят ночью. Можем открыть магазин, а?
— Давай тогда сразу секс-шоп, они ведь популярны.
— Идиот, ты рушишь крутизну моих идей.
Чангюн мычит наигранно понимающе, а затем увлекается чаем опять, не мешая Кихёну предаваться мечтам. И пока Гюн допивает обжигающий напиток, Ю мечется по комнате, озвучивая кучу бессвязных мыслей, а потом выдает, широко открыв глаза и остановившись прямо перед Имом:
— Начнем с закусочной!
