***
Чангюн не ожидал оказаться на кладбище посреди ночи. Он неуверенно шагает за Вонхо, который без доли сомнения минует десятки одинаковых плит. Он идет, очевидно, по давно заученной дороге, а Чангюну не нужно быть гением, чтобы догадаться, куда именно. Когда брюнет останавливается резко и непредсказуемо, младший врезается в его спину, инстинктивно хватаясь за плечи и пытаясь удержать равновесие. Вонхо понимает это по-своему. Он накрывает своей ладонью руку Гюна и опускает голову, позволяя темным волосам упасть на лицо крупными прядями. Чангюн может только обнять его лишь сильнее. Обнять Хосока, этого одинокого, вечно мечущегося ребенка, закованного в сильной оболочке Вонхо. Блондин замечает пустую бутылку из-под дешевого виски, не к месту лежащую у одной из плит, и версия о том, что старший мог напиться со старыми друзьями в первый же день пребывания в Пусане, отпадает сама собой. Чувства Вонхо гораздо глубже. Ему намного больнее, чем может показаться на первый взгляд. Затем Чангюн обращает внимание на кривоватую надпись, выцарапанную у основания плиты. Ее едва видно из-за травы, но парню удается разобрать содержание. И его сердце разбивается опять, как тогда при виде сломленного, слабого и уязвимого Вонхо.Я не разочарую вас. Обещаю. Хосок.
Чангюну хочется произнести тысячу слов: сотни утешительных и сотни о любви. Но он вовремя понимает, что старшему это не нужно, и поэтому льнет к нему с бо́льшим желанием, с большей нежностью. Обходит брюнета, угождая в его объятия, и с трепетом слушает, как размеренно бьется сердце. — Это было моим последним обещанием, — хрипло говорит Вонхо в волосы Чангюна, глубоко вдыхая его аромат, прижавшись губами к макушке, — но я так и не сдержал его. — У тебя еще целая жизнь, чтобы исправить это, — шепчет Гюн, опаляя дыханием покрывшуюся мурашками от прохладного ветерка шею. Он не будет убеждать Вонхо, что тот не прав. Не скажет, что мужчина на самом деле хороший сын, которым могут гордиться родители. Старший не любит всю эту пыль, а Чангюн, к счастью, уже в курсе. Он, по правде, хочет скорее уйти отсюда. Хочет, чтобы тот Вонхо — уверенный в себе и иногда грубый — вернулся, а Хосок — мальчик с трясущимися руками — перестал уже разбивать сердце Гюна. — Я не готов потерять еще хоть одного человека, — хрипит брюнет, сильнее сжимая ладони на плечах младшего.***
Они едут слишком быстро. Пролетают мимо машин, что слишком часто появляются на ночной магистрали. Чангюн буквально чувствует, как Вонхо сожалеет, что остановился у кладбища. Сейчас он спешит. С остервенением сжимает руль и прибавляет газу даже тогда, когда рев мотора оглушает обоих. Брюнет смотрит на часы у спидометра, хмурит брови и сжимает челюсти до предела. Гюн не может видеть этого, но чувствует, как напрягается все тело старшего. Чувство тревоги в груди нарастает с каждым километром и с каждым знаком, на котором расстояние до Сеула все уменьшается. Удивительно, они должны быть дома уже к рассвету, а в прошлый раз дорога заняла двое суток, учитывая остановки и ночлег. Чангюну тошно и горько во рту от мыслей, ползущих в голову. Их невозможно остановить, как и ту тревогу, окружившую и запутавшую двух парней в свой липкий кокон. Он невольно задумывается, что мог бы избежать всего этого. Мог бы позволить Вонхо украсть свой телефон и без лишних разговоров купить себе новый. Он мог бы, черт возьми, забыть этого наглого вора, как вчерашний день. Чангюн мог бы и дальше жить свою идеальную жизнь. Жизнь в обмане и лицемерии. Кажется, теперь он понимает, что ненавидит больше всего. Ненавидит, когда его держат за идиота. Ненавидит, когда обманывают, водят за нос, используют. Терпят его присутствие только из-за громкой фамилии и карточки с десятком нулей на счету. Открыл ли Вонхо ему глаза? На этот вопрос сложно ответить. Для Чангюна старший по-прежнему остается тайной, только замков на ней стало меньше. Блондину надоело гадать, какие проблемы могут быть у Вонхо. Надоело ломать голову в попытках узнать, насколько темные дела они с Чжухоном проворачивают. И когда он выбрал тактику «не лезть, а ждать», кажется, не ошибся. Стало легче, но только слегка. И все же, чувства, что разливаются в груди теплом, не дадут Чангюну бросить Вонхо. Не дадут ему бросить Хосока. Никогда. Он надеется на это всем своим горящим сердцем. Чангюн прижимается к мужчине настолько сильно, насколько может позволить надетый шлем. От пронзительного ветра младший дрожит, тогда как Вонхо горячий до невозможного. Складывается впечатление, что у старшего жар, и это вовсе не греет Гюна. Скорости на спидометре уже некуда расти. Обочины уже не могут сильнее размываться перед глазами. Вонхо зажимает тормоз так сильно, что мотоцикл едва не встает на переднее колесо, когда телефон в кармане его куртки начинает сильно вибрировать от входящего вызова. На меньшей скорости брюнет сворачивает на обочину, останавливается и моментально спрыгивает с мотоцикла, оставляя Чангюна в ступоре сидеть с поднятым визором. — Я уже подъезжаю! — Вонхо кричит громко и с рыком, от чего Гюна слегка передергивает. — Сам никуда не иди, ты понял?! Мужчина топчется на месте, сжимая челюсти, и всем своим видом показывает, как его раздражает разговор. Грудь Вонхо часто вздымается от глубоких нервных вздохов, а Чангюну остается лишь царапать сиденье короткими ногтями. Чертова тревога. Чертово неведение, в котором блондин остается до сих пор. — К шести утра я буду в Сеуле, Чжухон, — брюнет делает паузу, выделяя тоном свое превосходство в возрасте, — прекрати, твою мать, орать! Мы всё вернем к рассвету! И если ты, блять, сунешься к ним один, я сверну тебе шею, ясно? Вонхо прячет телефон обратно, в карман куртки, ставит руки на пояс и поджимает губы, смотря на Чангюна исподлобья. Он все еще тяжело дышит и выглядит слишком устрашающе под тусклым светом фонаря со спутанными волосами и расширенными зрачками. Чангюна от этого взгляда пробивает мелкая дрожь. — Я не должен был впутывать тебя в свою блядскую жизнь. — Прекрати. — Ты сам знаешь, что это так. — Замолчи и садись за руль. У нас — полчаса до шести. И пусть это уверенное «у нас» согревает парня изнутри, оба знают, что это будут тяжелые полчаса. Быстрые и ветреные. А Чангюн впервые осознает, что все происходящее более, чем реально. Более, чем просто небезопасно. Когда над ними проносится огромная вывеска «Сеул приветствует вас!», Гюну кажется, что они не уезжали отсюда вовсе. Вонхо здесь другой: напряженный и осторожный. Он движется маленькими улочками, выбирая их вместо главных дорог, и все время оглядывается по сторонам. Пропускает два звонка подряд и просто прибавляет скорость, игнорируя телефон. Чангюн от нервозности готов на ходу спрыгнуть с мотоцикла, послать все это к черту и разбить шлем о ближайший мусорный бак. Нет-нет, он справится. Он же не слабак. И все будет хорошо, ведь Вонхо превосходно справляется с трудностями. Третий звонок заставляет брюнета материться так громко, что даже сквозь материал двух шлемов Чангюн слышит это. Его ладонь касается кармана куртки старшего, и чертова вибрация даже Има уже доводит до бешенства. Он дергает Вонхо за руку, громко просит остановиться, надеясь, что старший услышит и отреагирует. К счастью, это все же происходит. Мотоцикл оставляет после себя длинную тормозную полосу, а брюнет опять раздражен и встревожен одновременно. Берет трубку и, хмуря брови, готовится накричать на собеседника. И стоит лишь Чангюну отметить чувство дежавю, как Вонхо замирает. Он нервно прикладывает ладонь к спадающим на лоб волосам и приоткрывает рот в попытке выдавить из себя хоть слово. У Гюна перехватывает дыхание от стеклянных глаз старшего. От того, как его рука, держащая телефон, медленно сползает вниз. Блондин спрыгивает с мотоцикла, скидывает шлем на асфальт, не заботясь о его целостности, и подлетает к Вонхо. Сжимает ладонями его плечи и трясет. Трясет, громко повторяя имя мужчины, который будто потерялся в пространстве. — Да очнись ты, мать твою! — кричит Чангюн, встряхивая Вонхо так сильно, как только может. — Что случилось?! — Я… я опоздал.