Неважно, сколько времени пройдет. Неважно, какими мы будем внешне. То, что внутри, остается с нами на века.
Мы выстроим вокруг себя высокие стены из самого прочного камня. Наш взгляд станет самым холодным из существующих.
И все будет. Будем мы, будет наша сила. Будет будущее, которого мы заслуживаем.
Но то, что внутри, никуда не исчезнет. Не в этом ли истина?
Чангюн очерчивает кончиком указательного пальца края полупустой чашки с крепким кофе. На него давят настойчивое тиканье часов на стене и яркий солнечный свет, проникающий сквозь панорамное окно, что позади дубового стола, за которым он проводит бо́льшую часть своего дня. Брюнет бросает короткий взгляд на календарь. Как все, черт возьми, сошлось.
Сегодня уже в восемнадцатый раз подряд они соберутся небольшой, но веселой компанией. Итак, каждое двадцать первое число месяца. Четвертый раз в ресторане, которым Кихён не перестает хвастаться. В ресторане, где по заказу Чангюна каждая занавеска сшита из дорогого атласа темно-синего цвета. Где вместо потолка звездное небо, над проектом которого Минхёк работал четырнадцать дней и ночей, не покладая ни рук, ни фантазии. Они соберутся, чтобы вспомнить, какими были и какими стали. Выпьют несколько коктейлей, а потом дешевого, отвратительно сладкого вина.
А пока Чангюн ждет встречи, которую мог предсказать, но не мог к ней подготовиться. Он нервничает, поправляя ворот светлой рубашки и поглядывая на наручные часы. И только когда в дверь вежливо постучали, парень, откидываясь на спинку большого кресла, надевает маску неуязвимости и полного безразличия.
— Входите, — говорит он бархатным баритоном, хоть внутри что-то предательски вздрагивает.
И дверь открывается. Она стоит на пороге, к удивлению, одна. Как всегда, с идеальным макияжем и без признаков старения. Угольно-черные волосы собраны в тугой хвост, а брючный костюм подчеркивает утонченную фигуру. В ее руках брендовая сумочка, а на лице ни тени эмоций. Так было всегда, когда Чангюн видел Им Сану. Женщину, которую даже в мыслях редко называл мамой. Только матерью, только в формальном тоне и без нежной детской улыбки. Но сейчас, как бы решительно не был настроен Чангюн не прогибаться под ней, он встает, прячет подрагивающие руки в карманы штанов и опускает взгляд.
— Здравствуй, сын, — холодно говорит женщина и гулко сглатывает, сказав последнее слово.
— Присаживайтесь, — в таком же тоне отвечает Чангюн и спешит сесть тоже.
На «Вы», от чего женщина кивает сама себе почти незаметно. Она вальяжна в движениях, всегда думает об осанке и кистях рук. Скупа на эмоции и, кажется, не знает об улыбке ничего. И сейчас Им Сана садится в кресло напротив Чангюна, ставит сумочку рядом и складывает ладони на коленях. Она рассматривает кабинет, ничего не говоря, а парень лишь хочет, чтобы все это скорее закончилось.
— Ты знаешь, зачем я пришла.
— Знаю, — Чангюн кивает, нехотя издавая тихий смешок, — убить репутацию нашего с Кихёном ресторана, не так ли?
Она наконец смотрит. Холодно, но укоризненно. Поджимает губы и неловко ерзает в кресле. Ну почему они так похожи? Почему их глаза идентичны? Чангюна потряхивает каждый раз, когда он в зеркале видит именно этот взгляд. Женщина продолжает.
— Значит, ты считаешь, что у вашего заведения есть проблемы, — это не вопрос, и парень понимает, что ответа его мать не ждет. — Похвально.
Чангюн в который раз убеждается, что поступил правильно, решив никогда не возвращаться в родительский дом. Он поднялся сам: без их денег и связей. Но Им Сана вряд ли это признает. Она критикует не только рестораны в силу профессии, но и все, что попадает ей под руку. И пока ее сын ждет банального «Как твои дела?», женщина смотрит в пол и, вероятно, думает, что сказать.
— Так может, Вы пойдете в зал, сделаете заказ и попробуете нашу еду? — Чангюн не настаивает, лишь хочет скорее избавиться от атмосферы, когда в кабинете буквально дышать нечем.
— Не сделаю, — после затянувшейся паузы отвечает женщина, пронзительно посмотрев в глаза сыну. — Интерьер слишком коммерческий, посадочных мест мало, и столы расставлены вопреки всем правилам. Это не то, что я хочу написать о ресторане своего сына. Так что, пожалуй, лучше не писать ничего.
— В Сеуле наше заведение одно из самых популярных среди молодежи, — отстаивая свой ресторан, резко выпаливает Чангюн, позабыв о своей отрепетированной молчаливости.
— Но это не делает его хорошим, — четко отвечает Им Сана, блеснув взглядом и давая понять, что ее мнение уже не изменить.
Когда Чангюн молчит дольше тридцати секунд, глядя на мать с раздражением и обидой, скрытой под сталью безразличия, она встает. Смотрит сверху вниз, а брюнет в глубине души рад, что совсем скоро останется один в своем кабинете.
— В любом случае я рада, что ты смог самостоятельно сделать хоть что-то. Это характеризует тебя, как перспективного бизнесмена. Но пока, только перспективного. В двадцать два года думать об успехе еще рано, согласись? — она говорит быстро, не давая Чангюну шанса что-то отрицать. — Я вернусь, когда посчитаю нужным.
Брюнет буквально прикусывает язык, чтобы не сказать: «А может не надо?», но Им Сана стремительно идет к двери, цокая каблуками и не оборачиваясь. Ее останавливает только вопрос, который Чангюн не собирался, но все же задал.
— Как отец?
Парень сглатывает подступивший ком, смотря на застывшую в дверном проеме фигуру матери и не зная, какого ответа ожидать. Она молчит какое-то время, а затем, повернув только голову, говорит:
— Много работает, как и всегда, — голос Им Саны звучит непривычно тихо, и менее уверенно она добавляет, — о Чонсоке не спросишь?
— Нет, — коротко отвечает Чангюн, ведь ему же… плевать на чужих людей, абсолютно плевать.
— До встречи, сын.
— До встречи.
На душе Чангюна горько и противно. Он запивает свое отвращение несколькими глотками виски и отчаянно ждет вечера, чтобы вспомнить, ради чего он все еще улыбается, хоть и изредка. Через окно брюнет видит, как множество посетителей заходит в ресторан, а некоторые уже выходят со счастливыми лицами и фотографируются на фоне мерцающей вывески. «Звездные ночи» — гласит она, а ночи Чангюна уже восемнадцать месяцев только с одним эпитетом.
Одинокие.
***
Когда музыка становится громче, а уставшие посетители уступают свои места тем, для кого ночь только начинается, они наконец собираются за дальним столиком. Минхёк наливает уже давно полюбившееся всем дешевое вино, купленное в супермаркете напротив. Кихён активно что-то рассказывает, и Чангюн даже не вслушивается. Он сверлит взглядом звездное небо, которое в ночном освещении выглядит еще лучше, чем днем, и думает о многих вещах. О матери, о ресторане… о семье. О том моменте, когда вся его жизнь перевернулась вверх тормашками. И вроде давно уже пора перестать копаться в этих мыслях, но даже тот факт, что они восемнадцатый раз подряд собираются двадцать первого числа каждого месяца, хоть и не обсуждая причину, намекает, что есть вещи, забыть которые невозможно.
Они не говорят о Чжухоне и пустоте, которую вряд ли кто-то сможет заполнить, но эти мысли читаются во взгляде каждого из парней.
И только взгляд Чангюна печальнее всех.
Так уже восемнадцатый месяц подряд, и разве нужны причины, чтобы прекратить эти встречи?
Хёнвон приходит чуть позже. Он улыбается, как никогда до этого. Искренне и так радостно, что других парней передёргивает от непонятного предчувствия. А потом парень достает билет, на котором большими буквами написано «Сеул — Лос-Анджелес», и они впервые пьют за что-то. А именно, за успех и признание, в котором Хёнвон нуждался, как никто другой.
— Да ты шутишь! Это же лучшая студия дизайна, о которой мне известно! Черт возьми, в твоих шмотках будет ходить сама Мадонна! — выкрикивает Минхёк чуть пьяно и неразборчиво, но до безумия искренне и радостно.
— Прекрати, ну же, — пыхтит Хёнвон, пытаясь выпутаться из жадных объятий друга, — тут такое дело…
Они напрягаются, но это приятное волнение. Ведь Че улыбается, явно довольный собой. И на лице Минхёка застывает удивление вперемешку с полным непониманием. То ли в глазах каждого из парней двоится, то ли Хёнвон правда разворачивает билет, доставая изнутри еще один.
— Я явно не шучу, потому что ты будешь практиковать дизайн интерьеров в той же студии, — Че дергает бровями, протягивая Ли второй билет.
— Чтоб меня…
***
Это случается как-то быстро и неожиданно. Неделя на сборы чемоданов и подготовку нужных документов, последние три дня беспорядочных пьянок и танцев на барной стойке странного клуба для взрослых. И вот они уже стоят в аэропорту вчетвером, обнимаясь и не пуская ни одной слезы. Хотя последнее, наверное, наглая ложь. Минхёк садится на чемодан и подъезжает к стойке регистрации с радостным, заливистым смехом. Хёнвон бежит позади, запыхавшись, с тяжелым удлиненным пуховиком в руках. Он несколько часов причитал, что никуда не полетит, если легкий снегопад не прекратится. Но небо уже чистое, даже солнце светит так ярко, как ни в один из дней этой зимы. Значит, все сошлось. Значит, все так, как должно случиться. И Кихён закидывает руку на плечи Чангюна, смотря вслед парням точно так же, как их родители, стоящие рядом. С гордостью и ноткой печали. Он цокает языком и переводит взгляд на брюнета, думая, что сказать.
— Буду скучать по ним, — говорит тихо, но без лишней печали, — и по нашим вечерам тоже.
— Может, это хороший повод прекратить возвращаться в прошлое? — Чангюн спрашивает неуверенно, кутаясь в объемный шарф, и не смотрит на Кихёна, чтобы не встретить его осуждающий взгляд.
— Думаешь, оно так легко нас отпустит?
Ю хмыкает, вновь обращая взор туда, где Минхёк и Хёнвон сдают чемоданы и, помахав руками в последний раз, исчезают за автоматической дверью, которая символизирует нечто бо́льшее.
— Только если мы сами этому позволим.
Они отпускают водителя, решив прогуляться снежными дорожками. Недавно прошедший Новый Год еще пахнет цитрусами, тёплыми напитками и уютом. Теперь Чангюну кажется, что уехать из Сеула — прекрасное решение. Хёнвона с Минхёком правда ждет новая жизнь. А они с Кихёном останутся здесь развивать бизнес, что предрекает им большой успех, и жить на десять процентов прошлым, на десять — будущим, а остальные восемьдесят отдавать настоящему. И кажется, все не так уж плохо. Время перемен для каждого из них. Кихён может только подпортить момент лирических мыслей глупой фразой, которая несет неплохую идею.
— А шатеном тебе было лучше, — бормочет он, цепляя кончики темных волос Чангюна, украшенных блестящими снежинками. — Это так, не к слову.
