Нет, это неправильно, так нельзя.
И Неред вырвалась, хотя и готова была растаять, жадно считая глазами веснушки, пока губы поглощали бы безупречно родные, однако всё равно пришлось просто стремительно выбежать, оставляя за собой лишь громкий хлопок двери, мгновенно находя глазами запасной выход на лестницу того же самого чёртового коридора, чей неоновый цвет останется в памяти навсегда. Дальше работают только рефлексы. Ступенька, за ней другая, их совсем немного, но кажется, что они — какой-то вечный путь, не приводящий ни к чему хорошему, но стараясь взять себя в руки, уже хватаешься за ручку двери, что ведёт на улицу, выбегая и мгновенно прижимаясь спиной к стене здания, в надежде, что свежий воздух поможет вновь вернуть разум, если в нём осталось хоть какое-то составляющее, что вряд ли. Ведь голова потерялась года три назад, когда до боли наивная и поломанная временем девочка, прочитала на татуированной руке «DARK» и поняла, что любит слишком, по-настоящему. И если бы можно было тогда, она бы не пришла на ту самую крышу по приглашению, не наступила на то, что убило одним разрядом тока, заставляя делать какие-то тяжёлые отдышки, но не задыхаясь полностью, что лишь ведёт к мучительной смерти. В целом бы, всё сложилось лучше — это точно. Даня же чувствует себя гораздо хуже, ведь поверил, что одиночество и прокуренное почти двенадцатью месяцами горе уйдёт окончательно. Хотя, даже не об этом особо думалось, а о том, что столь нужное сердце совсем близком, а не на расстоянии, что невозможно преодолеть ни одним вокзалом, ни одним подъездом и ни одним отрезком времени. И это сердце даже, так показалось на минутку, чувствует собственное, соединяясь в единое целое. Но, видимо, душа не хотела того самого целого, поэтому словно окончательно и придавила, не позволяя счастью промелькнуть здесь хоть на минутку. Он сделал что-то не так? Если бы только знать в чём ошибка — исправил бы мгновенно, дотянулся бы до самых небес, да всё что угодно. Но ответ здесь можно поставить чересчур уж простейший: любит русоволосая совсем другого, а тут только лишь не могла сопротивляться, шепча столь кружащие голову слова, падая в руки к самой доверчивости. Слишком резкий удар кулаком о стену маленькой ладошкой, и Неред молчит, смотря на части пальцев, из которых со столь стремительной скоростью капает алая кровь. Слёз нет и совсем не больно. Разве не о подобном мы все так мечтаем? Нет, все мы имеем такой талант, как только нас разбивают. Изначально мы выплескиваем все остатки от старых обид, а после лишь видим свою способность, видим, что всё такое холодное около нас, сделанное будто бы искусственно, как цветы на кладбище, да ещё и в чётном количестве. Звонкая трель собственного айфона ломает любые мысли, заставляя рукой еле-еле, далеко не с первой попытки, вытащить устройство из кармана и не увидеть там ничего нового — лишь белые четыре буквы: «Юлик», слегка откашливаясь, дабы нормально ответить: — Алло, Лиз, я тебя обыскался везде уже. Ну, ты где? Онешко. Кому же ёще такая осталась нужна? Любая речь словно пропала и даже адекватный ответ в голову пришёл спустя пару мгновений. — А я... Я на улицу вышла, что-то нехорошо стало. Я скоро приду. — Жду тебя на первом этаже. У тебя такой дрожащий голос. Всё в порядке? Может мне выйти? — Да пустяки... Кнопка сброса. И мгновенное закрытие рукой рта, в попытках удержать громкий истерический крик, который, подобно острому лезвию ножа, разрезает горло вдоль и поперёк; всё равно слышен заглушенным пищанием. Значит, остались какие-то эмоции и дранные чувства, что подавляют любые шансы схватить хоть чью-нибудь ладонь. Русая что-то ощущает, а значит, к сожалению, она жива. — Всё пройдет, всё пройдёт... — шёпот этой фразы, что имела ниточку, которую запросто смогли порвать. Но даже она раньше успокаивала, однако сейчас делает лишь хуже. Ведь ничего не пройдёт, не будет в порядке и не выветриться в пять утра, когда бессонница злобно обнимает со спины всё тело, а рассвет кажется чем-то постепенно тебя убивающим. Год назад ведь эти два слова звучали ежеминутно, когда пришло понятие, что рыжик навсегда исчез из квартиры, навевающей привычное для обоих тепло. Он больше не будет пить тот самый крепкий кофе, запах которого всегда проходил даже в самую дальнюю комнату, больше не погладит по русой голове, не будет смеяться так, что самой кажется, что мир скоро упадёт из-под ног, и больше, в конце концов, не покажется, что они знакомы всегда пару дней и так наивно влюблены. Так почему же прошло так много времени и ничего не забылось? Почему не стало легче?Потому что ничего и никогда уже не пройдёт.
— Лер, поехали домой, пожалуйста. Тебе хватит на сегодня, — до сих пор невозможно опомниться. Вдруг просто удалось сойти с ума, и Лиза просто мираж, что-то недостижимое, до чего так трудно дотянуться, но можно лишь ощутить холодок. Ведь вспоминая какие-то глупые цитаты психологов — в мире каждые семь секунд один человек сходит с ума. Может и седьмая секунда на этот раз не пожелала пройти мимо парня, что так забвенно сводит концы с концами. — Ну, Дань... — её руки обводят шею Кашина, слегка задевая кожу ногтями, а в нос даёт неприятный запах не поймёшь какого алкоголя, — Мы только разговорились. — Я сказал, поехали домой, — что-то грубое медленно протекает даже внутри. Но внутри, по щелку пальца, на ровном месте, вспоминается, что такой тон давно не соскакивал с языка, да и сейчас чувствуешь лишь подавленность, между которой хочется удержать агрессию, — Я люблю тебя и соскучился, — на лице быстро появляется наигранная, но добрая улыбка, означающая продолжение вечера дома. А с Неред было не так пошло, но единственный повод утащить Леру домой именно этот. «Утащил шлюху с трассы» — говорили и говорят многие, и сейчас Кашин понимает, что всё именно так, ведь девушка, мурча кивает, шепча что-то невнятное, оставляет резкий поцелуй в губы, и уже встаёт, практически всем телом наваливаясь в руки рыжеволосого. — Мы поедем, Кать... — Мидлер еле выдавливает из себя даже эти три слова, утыкаясь носом в грудь собственного парня, на что тот лишь делает тяжелый вздох. Вряд ли остаток этого дня пройдёт спокойно. Домой не хочется. Эта квартира пахнет чем-то чужим, таким испорченным и измотавшим временем. Почему-то именно в ней приходили понимания того, что лучше уже не будет при любом раскладе, почему-то именно в ней до сих пор можно наступить на стекло от посуды, что каждые два дня разбиваются о пол с громким отзвуком с одними и теми же словами «Я тебя ненавижу», почему-то именно в ней ни в одном уголке не удалось откопать счастье, как бы не приходилось стараться. В ней всё мертво, в ней хочется расставить везде гробы, спать в них по очереди каждый день и пить остывший горький чай, что стоял где-нибудь на подоконнике больше двух дней. Именно здесь хочется погибнуть. И это даже трудно объяснить, ведь прошло столько времени... В машине друзей, что так любезно согласились подвезти парочку до дома, Даня старается отвлечься, пытаясь выкинуть из головы события, произошедшие чуть больше часа назад, но вместо этого в мыслях крутится лишь тот взгляд, что словно рассказал каждый прожитый триста шестьдесят пятый день с какой-то горечью, и теперь явно перестало казаться, что счастьем Лиза была наделена, скорее кто-то наоборот крал у неё это самое главное чувство, нежели отдавал, поэтому отпустить это всё было невозможно. Всё время Лера заставляла даже сгорать со стыда своим шёпотом, содержащим слишком уж развратные фразочки, пока со стороны молчащих знакомых слышались исключительно усмешки, да и с каким всё-таки трудом приходилось пытаться затыкать обладательницу в хлам пьяного и неконтролируемого собой состояния, которую тут же хотелось и убить. Но вместо этого слышалось что-то лишь по типу: «Дома, всё дома, помолчи, не сейчас», и молчание наступало, но хватало того минут на пять максимум, дальше всё сначала. Как же трудно было вытерпеть дорогу, а пробки в городе как назло сыграли не лучшие шутки. — Даня! — крик на весь дом, буквально даже какой-то изголодавшийся стон, пока руки крепче цепляются за бедра, а губы оставляют грубые засосы, которые не пройдут очень долго. — Заткнись... — совсем тихо выдаёт Кашин, проводя носом по ключице. Ему не хочется слышать её голоса, ведь представляется рядом кое-кто другой. Хочется отдаться лишь рефлексам, забыться хоть на немного. Губы сплетаются, а маленькие ручки пробираются под футболку, просто поглаживая спину. От ощущения холодных пальцев слегка отдёргиваешься, но быстро привыкаешь, прижимаясь лишь ближе. От девушки жутко несёт алкоголем и целовать её не доставляет ни малейшего удовольствия, поэтому лишь стремительно вновь прилегаешь к шее, не желая оставлять кожу чистой. А с Неред правда было не так развратно и романтики побольше, самой банальной, самой простой. Но сейчас этого всего нет — лишь инстинкты и привычки, животная похоть, разврат. Кашин и сам забывает как это — покупать цветы и мятный чай в ближайшей кофейне просто так, забывает, что такое любить не по расписанию, а каждую секундочку. Футболки обоих уже летят куда-то на пол и кажется, что лучше ничего сейчас нет, как избавиться от остальных элементов одежды, однако всё словно по мгновению меняется, и рыжеволосый резко отдёргивается назад, закрывая глаза. — Ты чего? — улыбается красноволосая особа, буквально сразу удивляясь происходящему, но показывая всем видом, что хочет прильнуть обратно. — Не сегодня, Лер, я устал, — молодой человек встаёт, направляясь на кухню. — Но... Ты же... — Нет. Чужая. Как он сдержал желание не оттолкнуть её со всей силы — остаётся загадкой. Её руки чужие, глаза странные, какие-то едкие, противные, сама какая-то раздражающая, словно первая встречная, тело такое, словно кукольное, некрасивое. Нет, чужая. Чужая. А родная... Родная сейчас громко плачет на балконе, держа из последних сил дверь, дабы чужой, её чужой, не услышал всей разбитости. — Я всегда буду любить только тебя. — Я только тебя всегда-всегда... Люблю. Всегда-всегда... И падение.