***
«Ну, теперь-то я могу сказать себе, что мы окончательно расстаёмся.» «Всегда ведь буду любить, сама помнишь моё обещание.»Отправлено контакту «Лиза» в 3:49 год назад. Контакт «Лиза» удалён в 3:53 год назад.
***
Но та самая, которую всегда будут любить, уже не прочитает этого сообщения, лишь улыбнётся в пустоту и наивно поверит, что сможет. Сможет без его привычки будить по утрам, щекоча самые уязвимые части тела, сможет без их прогулок, в которые рыжик всё время вредничает и что-то высказывает по поводу того, что хорошо бы дома с фильмом и в тепле, сможет сама вешать шторы и доставать с самой высокой полки сахар. Сможет? Под грузом обиды и усталости от этого всего казалось, что станешь лишь сильнее. А пришлось падать, и именно тогда уже никто не жалел; падая без родных рук, не хотелось вставать. Ничего не хотелось, до сих пор в голове события апатии. Потом Юлик, всё навалилось ещё хуже... — Где же мы всё-таки проебались? А сейчас шуршание осенней листвы под подошвой девушки, которая лишь сильнее вжимается в куртку, идя рядом с до боли знакомым силуэтом. Разум хоть и затуманен, но вполне осознаёт, что Данилу может быть холодно, но он просто держится в рамках приличия, и от этого всем видом стремишься показать, что могла бы чувствовать себя нормально и без куртки, но снять её не рискуешь, не одобрит. Такая длинная, большая. Пахнет именно им. У людей же есть запах? Так вот, она его помнит. Это то ли персики, то ли ещё чего приятнее. Напоминает что-то чересчур родное, так и хочется уснуть под его теплом, но вместо этого идёшь, не понимая куда, но знаешь, что должно стать легче. Так ведь хотели увидеть друг друга. Он сейчас держит за уже согревшиеся плечи и хочет знать, что же происходит. А Неред, просто будто выпавшая из времени всех её горьких событий, не может вымолвить и слова, словно всё куда проще, и нет этого «нагнетающего» между ними. Как раньше... молчать было красивым, было традицией. — Я живу с одним парнем теперь... Это не так важно, — впервые нормально поднимает взгляд в самые карие глаза и тут же отводит, уже смотря на черты умирающего города вокруг. Тёмно и привычно, как когда выползаешь на балкон, как когда решаешься совсем тихо под звуки сопения Онешко выползти на крышу. Как обычно, но так успокаивающе, — Мы с ним поругались просто, он за шею меня схватил... Всегда так разговаривает, вспыльчивый характер... Я... Блять, не должна тебе из этого ничего рассказывать. Прости, устала просто, да и... Забудь. Мои проблемы. Потерянная. Никогда бы не позволил, чтобы его девочку кто-то трогал, всегда бы на тысячу замочков и только с тёплыми поцелуями. Должен был всегда, но охрана оказалась недолговременной и исчезла так быстро, будто убила, поразила острозаточенным копьём и заставила выдохнуть это якобы глупое понятие счастливой жизни. На смену пришло больное желание бороться, даже инстинкт. А ещё так и хотелось всегда оскорбить друг друга под теми самыми «бывшими», наговорить много всего колкого, но работало это словно всегда по аксиоме. На деле оба стремительно тонули, не желая и грубого словечка друг о друге сказать общим знакомым, считая это полной клеветой от банальной ненависти, однако, вместо этого ещё глупее допускали полное погружение в воду и теперь, так желая опуститься, не смогли найти сил вернуться. Вот и сейчас, смотря друг на друга, не узнают, будто бы такие чужие всегда были. Как изменились, как прогнулись под тысячью ударами разочарования, что только что-то ещё живое внутри и говорит о том, как же они близки. Скучали, нуждались ведь, места себе не находили, а сейчас и слов не осталось. Разве не тишина так много значит? — Он тебя бьёт? — только сейчас доходит полностью вся суть. Быть униженным — самое худшее, что с нами только может быть, а когда кто-то якобы «любимый» может спокойно причинять тебе боль — это уже вовсе не любимый. Это нельзя терпеть, а надежду нужно уметь отпускать, когда совсем очевидно, что она умерла раньше всех, — Не молчи так долго, пожалуйста. — Нет, я же сказала, пару раз было, — реагируешь грубее, когда по сути хочется иначе. Прижаться бы, зарыдать, не сдерживая слез и не боясь их, рассказать как же больно выворачивало, как нелюбовь и нехватка каждый раз прижимали к стене. Но захочет ли слышать? Так внезапно появился, что лучше бы ушёл. — И что, любишь его? — они останавливаются у знакомого места, пока до Лизы только доходит, что прошли они немало, но вся нервная система напрочь выключила разум, да так, что тяжело соображать, как и врать. Вранья довольно. Раз она начала изначально свою правду о том, что на деле улыбчивый образ, то должна постараться закончить. — Нет, хотя пыталась, много раз пыталась. А ты что там? Говорят, девушка красивая, счастлив, наверное... — Я не люблю её и никогда не смогу полюбить, — взгляд устремляется вверх, небольшая пауза. Они останавливаются у знакомой девятиэтажки, — А прошёл ведь ебучий год. Помнишь эту крышу? Конечно помнит. И закаты, проведённые там, и рассветы, первый поцелуй, признание в любви. Такое разве просто забывается? Любимые песни, неуловимые чувства, обещание всё пережить, умереть в один день. Да, как малые дети были всегда, особенно там. Он — представлялся рыцарем, она — принцессой. Смеялись, сходили с ума, и казалось, что сказке никогда не придёт конец, либо придёт, но такой счастливый и простой, чтобы не хотелось прыгнуть вниз, закрыть книгу. Вышло неудачно, конца не было — был провал промежутка времени. И именно он сгубил писателя, позволил сжечь поэму. Но в ней остались герои. Вот они: уже побитые временем, но всё ещё выживающие. Горят и скоро превратятся в пепел. Им нужно написать свою историю самим, не отдавать в чужие лапы. — Помню. Как можно забыть? Я, когда мы были тут на месяц отношений, одно желание загадала, — тяжёлый вздох, шаг вперёд, — Чтобы ты всегда был рядом. — Прости, я... — Дань, ничего не говори, мне хуёво без тебя, — ещё один шаг до его объятий. Такой свой теперь окончательно, что даже не веришь. Для миража слишком красиво, для реальности — едва понятно. — Мне не легче... Я понял, блять, знаешь, какие мы всё же придурки.Мы любили, но всё, что любили — убили. Какие мы всё же придурки...
Как такое может быть?
Маленькая ладошка берёт уже непривычно тёплую и большую ладонь в свою совсем неуверенно, боясь какого-то осуждения, непонимания. Но этого не следует, берут лишь крепче, переплетая пальцы. Совсем как раньше, словно ничего и не изменилось. На лице теперь вместо слёз лёгкая улыбка. Они без слов решили, что им нужно преодолеть девять этажей, дабы посмотреть на звёзды, загадать кучу желаний... И вновь расстаться? Об этом думать не хочется. Дане вновь становится тяжело. А бешеная одышка берёт своё уже на пятом этаже, в горле пересыхает, и что-то колет ближе к сердцу. Этому в какой раз приходится удивляться, скидывая на обычную неожиданную нагрузку, хотя ещё месяц назад было не так трудно подняться на все двадцать пять, чувствуя себя более чем нормально. Да и резко как-то пришло подобное проявление, что кажется глупостью, на которую вновь не обращаешь внимание. Пройдёт. Кашель вырывается приглушённо и невольно, когда двое оказываются у двери на крышу, на что молодой человек старается не обращать внимания, но Неред, как и раньше, останавливает. — Ты болеешь? — Да так, хуйня. Простудился где-то. — И даже не лечишься? Так нельзя, — девушка мгновенно снимает куртку, видимо собираясь её вернуть, но чувствует лишь, что тепло одним движением сильных рук возвращается на плечи. И не решается возразить. — Лиз, перестань, сама простудишься, а ты раньше это дело любила, постоянно умудрялась где-то что-нибудь да подцепить. — А ты покупал мне плюшевые игрушки каждый раз, когда я болела, помнишь? — русая вновь улыбается и поднимает глаза, видя такой же тёплый взгляд в ответ. — Помню. Кашин всё-всё помнит и, наверное, всегда старался не забывать. Ему не хотелось начинать новую жизнь, хоть и были попытки. Верил ведь до сих пор и даже сейчас старается поверить, что все сны и поломанные мечты совсем скоро воплотятся в жизнь. И на деле совсем ничего не надо — хватило сполна по горло того, что Лиза была бы рядом. И рядом теперь уж по-настоящему: без страха, чувства ничтожности и полного непонимания. Но сколько шансов под поток сломанных звёзд? Темнота уже давно раскрыла свои объятия, будто напевая балладу печальным и погасшим людям в городе. Вот одни из них, одни из самых важных падающих и быстро гаснувших огоньков. Выходят на территорию крыши, наконец выпуская руки. Девушка ежится в куртке, чувствуя, как значительно холодает, а Данила словно полностью отдан другому. Садится к краю платформы, стоящей в центре территории, прижимаясь спиной, и слегка откидывает голову назад, теперь будто окончательно всматриваясь в весь вид. Вскоре и Лизавета, осмотревшись вокруг и совсем немного постояв у края, садится рядом, замолкая и тоже начиная будто исследовать каждую звёздочку. — А помнишь, мы придумывали созвездия? Вон там — звезда счастья, а там... — проходит больше тридцати минут перед тем как Неред решается прервать столь трепетное молчание, наверное, желая услышать только его голос. Быть спокойной о том, что всё хорошо. — А там созвездие печали. Ты всегда говорила, что не будешь часто смотреть на него, потому что боишься чего-то плохого. — А я на него и не смотрела много, правда-правда, — ещё тише произносит, а сама, как обычно, наивный ребёнок, верящий в такое большое количество примет и всяких прочих придуманных штук. За это часто мог не понять раньше, а сейчас понимает, какая же это ценная черта может быть в человеке. — Я верю, Лиз. Тут причина в другом, понимаешь? — Да, я... А помнишь те многоэтажки? Мы тоже любили там... А помнишь, играли в прятки? Точно... — она произносит каждое слово всё тише и тише, на что рыжеволосый пугается, но чувствует, что та прижимается лишь сильнее и засыпает в расслабленном состоянии. — Помню, всё помню. И никогда не забуду, — он неуверенно шепчет последние слова, уже крепко обнимая и накрывая курткой. Русые волосы отчасти раскидываются на более-менее восстановившей дыхание груди, пока он сам и не пытается сдержать улыбки. А через десять минут заходит в подъезд, к теплу, потому что сам немало промёрз, с Лизой на руках. Садится на лестнице, старается осторожно уложить девушку около себя, и когда это удаётся, сам слегка смыкает веки, думая обо всём хорошем на свете.Многоэтажки. Именно в них они потеряли что-то важное. И кажется, тем самым важным была их любовь.