Вены.

      Металлический вкус ещё надолго остаётся на губах, оказавшись лишь сильнее растёртым грубыми, сейчас уже дрожащими пальцами. И дрожащими не от нервов, как случалось обычно, а от понимания того, что что-то не так со здоровьем — это точно. И это «точно» не ограничится обычной простудой или по аналогии чем-то простым. В голове все признаки сами собой складываются: тяжелое, сбивчивое дыхание, приступы по ночам и вечные недосыпы, хотя раньше спал как убитый — убитый горем и разочарованием, но с иными теперь как раз иначе делит собственную участь, с ними смотрит в одну стену, строя в мечтах то, чего никогда не случится, но в это же так же сильно и верит.       Ещё как-то в страхе на себя пару минут смотрит, не отводя взгляда, который устремлён в одну точку. И внутри кажется, что жить осталось так мало, что завтра и не проснётся уже, а стресс всё забрал из последнего, заставляя теперь только тело носить каждое утро, из раза в раз. Об этом и раньше думалось, но сейчас настолько масштабно, видя, что не только душа сгнила, но и внешний вид параллельно. Нельзя теряя одно, удержать другое, потом всё пропадает — аксиома. Одним падением трудно вставать и идти дальше, а, толкнув одну фишку, можно уронить целую пирамидку.       Кашин выйдет из ванны, уже за телефон хватаясь и, несмотря на то, что фактически раннее утро, всё равно талон себе бронируя на нужного врача — пульмонолога. Думается, с дыхалкой что-то не так. Но в шутку ли, в опустившихся в прямом и переносном смысле руках, сигарету выкурит снова, то ли добить желая, то ли разъясниться. При этом всё равно воды много успевает выпить, помня и о дурацком правиле того, что жидкость прочищает организм. Хотя, всю ту гниль, что сейчас в нём, трудно будет вычистить, даже скорее нереально.       Фотографии с тамблера Лизы на кончиках пальцев останутся. Он так с интересом засмотрится, что и о происходящем совсем забудет. У неё много снимков, но почти ни на одном нет её лица: природа, места знакомого города. А всегда ведь её учил — не бойся открываться этому миру, ведь мир один и жизнь одна, а сам себе же противоречит. По-идиотски, конечно, но не тот человек этот рыжеволосый мальчик с мечтами, чтобы сейчас вот так вот правильно жить, по своим же выводам и советам.       А как там сейчас его девочка? Легла ли спать, не плачет ли слишком много?       Но его девочка в душе насидится, и слёзы вроде как будут заканчиваться. Отчего больнее стало — непонятно совсем. Ведь самый нужный позволил быть рядом — это было так желанно, хоть на немного, да и общаться с ним есть возможность. Но это, к сожалению, всё только ухудшает, ведь видеть, быть запредельно близко, но настолько же далеко — нереально. То же самое как сгорать в огне потерь, пытаясь затушить чем-то муторно-приторным, подливая только больше бензина — вовсе идиотизм. И убеждения смогли появиться за один день.

Время лечит.

      Оно проводит свою терапию, заставляет пить лекарства в виде новых людей, чего-то другого по необходимости, и нарушить лечение можно только ядом. А яд этот — видеть причину болезни рядом. Она не вылечится. Никогда.       Неред, оставшись в одном худи Юлика, что спускается практически к коленям, взяв его просто с полки шкафа по комфорту, всё-таки решится тихо в комнату пробраться, чтобы соврать в случае чего, что пришла гораздо раньше, а тот и не слышал. И правда, беззвучно всё происходит, мышка не будит кошку, а в кошке не просыпается агрессия. Только кровать предательски скрипит и одним скрипом прогибается. Онешко чуть шевелится.       — Спи-спи-спи, — в лёгком испуге, ложась на край, прошепчет Лиза, уже примолкая окончательно, словно веря, что всё ещё прокатит.       — Где была? — спросит строго, даже отчасти с некой агрессией. Значит, спасти ситуацию, хоть как-то уменьшив её ущерб, не получится.       — У Даши ночевала. Она ещё не уехала.       — Она уехала. Прежде чем врать, проверяй хотя бы, — Юлик перевернётся в удобное положение, специально громко выдыхая. — Я повторяю вопрос в последний раз. Где ты была?       Лизе так хочется почему-то спрятаться хоть куда-то, подобно маленькому котёнку, забиться в безопасный уголочек, но она и так на самом краю кровати. Смотрит прямо в стену, на которой батарея располагается, и почему-то так трудно становится из-за мыслей о Дане. Не слишком ли он много курит, заснул ли спокойно? С этим и об ответе на вопрос собственного молодого человека забываешь, холодным взглядом вперёд как читая.       — Я тебя спросил! — Онешко толкает в бок просто движением руки резко. Раз такой энергичный в раннее время суток, то не спал фактически. Хотя сегодня ему на работу, вроде, совсем скоро вставать, может и пораньше проснулся — совсем неважно, да и плевать ровным счётом, лишь бы сейчас не трогал.       — Юлик, я тебя прошу, давай не будем. Я нашла подъезд за углом, в нём всю ночь просидела. Ждала, когда ты успокоишься, — девушка не двигается почти, словно чего-то боится, одной рукой обнимая себя и сомкнув усталые веки.       — Тебе лечиться надо, слышишь меня? — он встаёт с кровати, что по скрипу кровати ощущается, да и слышно, видимо собираясь на кухню, — Ты ебнутая на всю голову становишься.       Странно, но совсем не задевают такие слова. Пусть сколько хочет говорит, кричит, главное — пусть не трогает, на остальное, ей-богу, безразлично. Такая беззащитная и навсегда наивная даже и не заметила, как произошёл момент, когда приходилось просто на балконе запираться и смотреть на кричащий силуэт через дверь с пустотой в глазах и в голове. Раньше ведь плакала, боялась обидеть, боялась потерять последнюю ниточку поддержки. Но со временем колом, как в самое сердце, вбилось: не поддержка это — её полное отсутствие и слишком уж большие утраты.       И так ведь хочется встать, пойти за Юликом, взять за руку и, уже не думая, не боясь, наконец попросить:       — Давай расстанемся. У нас ничего не получится больше.       — Давай, —голос Дани.

Нет!

      Вместо этого по привычке закусанная губа, а в голове полностью осознание правильное: последний ведь уйдёт, не оборачиваясь. И даже не любя задержишь, потому что в этом огромном мире, где миллионы-миллиарды людей есть, всё равно никому не нужен и только, может быть, в каждом конце света где-то твой человек ходит, сводя концы с концами и веру любую утрачивая в счастье. Хотя, Лиза до последнего знает. Её человек — Даня. Его можно теперь проще найти, подорваться.       Но как раньше уже ведь не случится. Он не будет так близок, никогда не сможет будить по утрам, целовать маленькие и аккуратные щеки... И это отпугивает, так же как и год назад, это заставляет лишь больше забиваться от какого-то неприятного ощущения в комочек, а ещё шаркание шагов Онешко по квартире... А ещё...

Только не снись мне, пожалуйста.

***

      — Молодой человек, много курите? — строгий мужской голос пробивается небольшим эхом в помещении, разрывая странно нависшую тишину, — Хотя, бесполезно спрашиваю, по снимкам очевидно. Алкоголь как часто употребляете?       — Да я не часто особо. Ну... раз в неделю бывает, — Даня не нервничает совсем, себя всё пытаясь как-то оправдать по поводу нездорового образа жизни. Он ведь совсем сбился со счёта дней, когда в руках не оказывалось чего-нибудь покрепче. Напивался лишь когда действительно слишком воспоминания выводили, начиная слова на костях трещины оставлять. А воспоминания для него всё ещё — гости нередкие, — А как это соотносится вообще?       — А вы хоть знаете, что их одновременное употребление ухудшает последствия появившегося заболевания?       — Заболевания? Это что-то серьёзное?       —Я бы не сказал, что всё просто. Судя по всем признакам, острая первичная пневмония у Вас, причём на предпоследней стадии. Жить будете, но если о здоровье не подумаете, то уже никакой серьёзности не надо. Дыхательная система — не шутки, Данил, поверьте мне, — врач садится напротив, уже с каким-то хмурым видом перелистывая бумаги.       — Что это такое?       — Повреждение тканей лёгких. Обычно так и происходит: первые стадии — обычная нехватка воздуха, а последние — как раз выделения из кашля кровью. Так, о курении забудьте вообще, об алкоголе в том числе. Антибиотики и все необходимые вам аппараты по рецепту пропишу с режимом и определённой диетой. А ещё очень желательно каждые два-три дня меня посещать — контролировать процесс лечения будем в обязательном порядке.       — Это смертельно? — много вопросов в голове прокрутится, но далеко не главный будет интересовать Кашина в первую очередь. Просто по глупости своей не ожидал, хотя масштаб того, что это не шутки, понимать должен был изначально на каких-то там первых стадиях. Но настолько всё равно на себя было, настолько плевать со взглядом в одну точку, что и не думал вовсе, а теперь одёргивается. Вот только не страшно, не пугающе, никак, разве что в непривычку удивительно.       — Любое заболевание смертельно, если вовремя не устранить, — непонятным почерком мужчина средних лет дописывает всё необходимое, оставляя в конце довольно-таки замысловатую подпись. — Вот, держите. В случае чего звоните мне, визитные данные прикрепил. И не забывайте всё-таки всё необходимое принимать.       — Да, спасибо. До свидания, — рыжеволосый в какой-то непонятной спешке несколько скрепленных листочков схватит, глазами лишь подмечая синие печати. Ему почему-то становится слишком некомфортно находиться в кабинете, а стены действительно непривычно сжимают черепную коробку.       Захочется воздуха и немного охлаждающего ветерка. В горле пересохнет, как будто чем-то перекрыло артерии, а ладони словно полумраком покроются, вспотев. И уже не разберёшь ведь: от болезни ли это или так, как обычно то происходит, от более привычного, стягивающего душу состояния, держащего в себе тонны боли и самобичевания с разочарованием одновременно.       И уже на улицу выйдя, голодно вдохнет воздуха побольше, голову даже как-то тяжело откинув назад. Даже не заметит, что куртку не застегнул, а температура ведь уже давно минусовая. Не заметит, потому что какие-то обстоятельства сгибают, потому что неожиданно как-то в голову события придут.       Да, он явно нездоров — болен, того даже не отрицает.       Но болен Лизой. Лизой.

Той самой девочкой, у которой в глазах так много хорошего собрано и по-настоящему искреннего. Она была домашней и тёплой, слишком даже уютной. А сколько раз Даня повторял, что он её не достоин?

      Она была в конце концов его.       И когда они пропадали друг от друга, когда ломали симки и начинали якобы «с чистого листа», они всё-таки ошиблись в одном. А должны были перевернуть немножко изрисованный листочек на нужную сторону, а ещё лучше взять ластик. Стереть какое-то количество случайно совершенных ошибок и, улыбнувшись, продолжить жить дальше. Вместо этого стремительно открыли новые альбомы, покрыли чёрной, гадкой краской, от которой по сей день отмыться трудно. И только на чёрном фоне где-то мелькает что-то уж слишком светлое, подобно капельке воды, случайно попавшей туда, и так и не засыхавшей почти, прорисовывая и оставляя грань между надеждой и окончательным пониманием безнадёжности.       Почему-то нет сил ругать себя за то, что, даже когда всё стало хуже, всё равно беспокоишься только о Лизе. Несмотря на то, что так постоянно происходит, хочется всё равно спрятаться куда-нибудь и решить, стоит ли буквально кончиками пальцев за что-то держаться.       Наверное, когда его родная несчастлива, а дойти до её подъезда пешком двадцать минут — держаться всё же стоит. Упасть же можно, когда мелькнёт где-то её улыбка, но она не позволит быть рядом. И он будет держаться. Лиз, не спишь? Привет. Это Даня. Ты как там дома?             13:07. Неизвестный номер.       Уберёт телефон, уже покидая территорию больницы окончательно. С измученным состоянием и затуманенными мыслями будет себя карать по-настоящему за то, что написал. А если разбудил или отвлёк от каких-то дел? А что, если не рада Неред совсем его сообщениям и отвечать даже не захочет? Но успевает лишь только пару улиц пройти, как все эти доводы в миг развеиваются, а пальцы поскорее разблокировывают экран. Нет, не сплю. Дома всё в порядке, особо мозг никто не ебал, вот в тишине сижу, кофе пью. У тебя-то как?             13:10. Лиза. Да тоже всё обошлось вроде. Погулять вышел. Кстати, помнишь нашу старую традицию фотки друг другу кидать? [Вложение]             13:11. Неизвестный номер.       Даня фотографирует какой-то дом, находящийся по правую сторону, через дорогу от него, даже не заморачиваясь по поводу аккуратности фотографии. Ой, это у первой городской что ли? Подожди секунду. [Вложение]             13:11. Лиза.       А в ответ фотография кружки с налитым кофе, сделанная тоже без особых стараний, но с какой-то возникшей из ниоткуда улыбкой. Блять, опять этот растворимый за десять рублей пьёшь?             13:12. Неизвестный номер.       Можно вспомнить, что Кашин всегда был против того, что девушка пьёт этот дешёвый кофе из пакетиков, стремился всегда покупать молотый подороже, однако это не выбивало привычку, да и запретить бы на данный момент было как-то по-идиотски. Да и кто он сейчас такой в целом, чтобы запрещать? Кризис в стране, знаешь ли)             13:14. Лиза. Так, ладно. Ты днём занята?             13:14. Неизвестный номер.       Даня печатает это с огромной неуверенностью, но знает, что бояться и терять уже нечего. Не-а, у меня сегодня выходной вообще, скучно.             13:14. Лиза. Ну давай я тебя нормальным кофе напою, а ты взамен со мной часик по городу пошатаешься?)             13:15. Незвестный номер. Давай конечно. Когда я ещё так на халяву кофейку попью?)             13:16. Лиза.       И улыбки возникают на лицах обоих с готовностью рассмеяться.

Бабочки в животе взлетают и оживают.

Мир по-прежнему вертится.

А огоньки надежды по-прежнему не гаснут.

Где встретимся?             13:16. Неизвестный номер. А где тебе удобно?             13:16. Лиза. Да хоть к твоему дому подойду.             13:16. Неизвестный номер. Блин, а ты точно так сможешь? Просто мне собраться ещё надо, а то я как домашнее чучело, если честно.             13:17. Лиза. Да смогу, домашнее чучело. У тебя точно минимум минут двадцать. Буду тебя ждать тогда)             13:17. Неизвестный номер. Эй!             13:17. Лиза. Давай-давай)             13:18. Неизвестный номер.       Забывая о том, (вернее, только стараясь игнорировать) что минут десять назад Данила слышал у врача, он берёт в руки сигарету, думая, что ничего и не будет от какой-то там одной, а этим только успокоит эндорфины и просто замнёт непривычку.       Вот только пепел словно обратно захочет выйти при первой же затяжке. Сигарету выкинуть придётся, уже рукой рот прикрывая от невыносимого кашля. Да, тяжело, но не думал, что настолько. Вот только как назло, как в каком-нибудь криминальном или печально драматичном фильме, придётся глотать кровь и замечать её остатки на ладони совсем в небольшом количестве.

А он по-прежнему болен только Лизой.

А он по-прежнему дышит только ей.