Вены.

      — Я спросил, блять! Любишь меня, тварь, любишь!?       Грубыми движениями руки словно намертво вжимаются в плечи чуть ли не до боли. Об оскорблениях как-то не думается вовсе, пугают в основном агрессивные действия. Ведь главным желанием и по сей день остаётся это для Юлика непосильное — «лишь бы не трогал». С ним в любом случае нужно найти время и поговорить о том, что же с ними в конце концов происходит, перестать мучить саму себя и по словам Онешко его же самого.       В такой уже холодной и дико сжимающей каждой стеной комнате хочется буквально прокричать до боли проникшее в правду «нет» но что-то глухо и намертво вбивается противоположным значением. Это что-то звучит твёрдо, уверенно, будто адресовано роботу, которые никак не отстанет.       — Люблю, — громко и чётко, чтобы слышал, чтобы наконец разжал словно цепкие лапы зверя. Но зверь только слегка дёргает на себя, оставляя неприятное, но всё такое же тёплое дыхание чуть выше уха. — Юлик, ты бутылку разбил, давай я уберу.       Она ведь впервые в жизни отвечает ему это «люблю» не в силах по привычке отмазаться, заткнув поцелуем. Так странно и страшно, как будто что-то проезжается остротой.       — Хуйня, — кусает за ухо даже резко, видимо не рассчитав «нежность», но его явно чуть утихомирил и устроил ответ. Однако, на больной жест Лиза молчит, наконец чувствуя чересчур отталкивающий запах алкоголя в чёткости, — Я так соскучился по тебе.       Руки наконец выпускают плечи, даже снимая половину явного напряжения, но возвращают его так же быстро, когда обнимают где-то в районе бедёр, словно явно расставляя все пошлые приоритеты над «i» Ничего другого, кроме похоти, наверное, уже не осталось — всё вывелось, выгорело. Если вообще горело, а ведь скоро отмечать целый грёбаный год, как они вместе. Чем думала тогда Лиза? Любил ли и любит её Юлик по-настоящему?       — Лиз... — чуть приподнятое и смятое ладонями худи — всегда думал, что так расслабляет, но, проще говоря, это была одна из любимых манипуляции зверя.       — Я очень сильно устала, ты тоже, наверное. — руки Неред спокойно, но с настойчивой уверенностью опускаются на ладони Онешко, что всё-таки заметно не собирается прекращать свои действия. Её пальцы останавливают, можно уже догадаться насколько она против, вот только остановит ли это всё ещё того же зверя с постепенной появляющийся пенной из-за рта.       На телефон, лежащий на тумбочке в коридоре, оставленный там случайно, приходит уведомление. До боли знакомый «щелчок» айфона даже заставляет слегка вздрогнуть, но вздрогнуть от того, что Юлик, пошатываясь, отходит в сторону. Так просто?       — А отчего ты, блять, устала? От чего? Я пять дней въёбываю на работе — не ты. — вновь «щелчок» айфона, новое сообщение. Чувствуется что-то важное, потому что уведомления у русоволосой практически на всё отключены, но сейчас не время проверять, осталось только успокоить и успокоиться.       — Юлик, послушай меня, пожалуйста... Я...       — Ч-ч-ч, подожди, — пьяным, уже едва разборчивым шёпотом прижимает палец к собственным губам, доходит до телефона, даже без включенного света в коридоре. Они стоят как раз в его центре, а единственным источником света служит включенный свет на кухне — он оставляет некий отсвет, даже слегка прорисовывая некоторые черты лица, если всмотреться. — Кто, блять, тебе пишет так поздно, а?       — Не трогай мой телефон! — его рука уже держит телефон, собираясь включить, но Лиза всё-таки не позволит настолько сильно лезть в её пространство, хотя, когда начинались их отношения сама же дала пароль от устройства — якобы высшая точка доверия, спокойные и с полным взаимопониманием отношения, скрывать нечего. Сейчас жалеет. Да и вспомнит ли он нужную комбинацию цифр по-пьяни?       — Нашла уже кого-то себе, да? — Онешко делает шаг назад, поднимая руку. Сейчас кажется явно неадекватным таким поведением. Теперь в игры играет? — А скрывать нам друг от друга нечего, да?       Это двойное «да» говорит о его состоянии. Не формулирует речь, значит, и не может вести себя адекватно.       — Отдай мне мой телефон! — Лиза говорит каждое слово чуть не по слогам, только сама протягивая насколько возможно руку вверх.       — Посмотрю и отдам. — теперь смотрит ещё хмурее, но не может нормально даже включить телефон, она не позволяет, так яро цепляясь за чувство собственного достоинства, которое давно уже прогорело всеми возможными способами. Как-то слегка бьёт по локтям, пытается вырвать из поднятой руки.       А Юлику безупречно всё равно и наплевать на всё возражение, делает по шагу назад, даже в бреду посматривая на пол, но ведь только девушка, находящаяся напротив, никуда не смотрит, только на собственный телефон. Он перешагивает, слегка пошатываясь, осколки от бутылки и её саму разбитую, наконец вжимаясь в дверь балкона. И Лиза делает шаг вперёд с полными глазами возражения, абсолютно не думая, только на эмоциях.       Один шаг и какой-то невольный то ли крик, то ли вперемешку с писком. Она встаёт на стекла от ранее разбитой бутылки, и один осколок впивается ей в босую ногу, кажется, даже наоборот останавливая кровь. Неред отпрыгивает чуть в сторону, хватаясь за коленку, пока острой болью проходятся рефлексы и уже чуть не падает от столь резкого отпрыгивания.       — Лиза! — тот разъярённый, нетрезвый молодой человек, оставляет забранный телефон, чуть ли не отшвыривая, на столе. А после поднимает хрупкое тело на руки, уже направляясь в спальню, пока Лиза только пытается сдержать слёзы. Трудно, не получится, потому что такая боль — и реакция на неё словно чересчур привычна.       Он кладёт её на покрывало, которое впервые за долгое время заправлено. Слишком в хорошем настроении была утром девушка, потому и привела дом в какой-никакой порядок, когда в обычные выходные, чаще всего иначе с апатией, пролёживала весь день. Юлик спьяну ошарашен быстро происходящим, явно сейчас не соображает сделать, да и Лиза далеко объяснить не в состоянии. Болевой шок и к тому же настоящий испуг накладываются на ситуацию, полностью выбивая её.       — Подожди-подожди-подожди, — Онешко садиться на край и тянет руку к среднего размера стёклышку, резко вытаскивая его. Момент, буквально секунда, щелчок, но ещё бóльшая боль, вскрик, всхлип. — Ч-ч-ч-ч...       — Блядская перекись водорода, Юлик! — вдыхает глубже и старается спокойнее перетерпеть, навыдумывала сейчас много, не нужно настолько казаться слабой, тем более при том, о котором в плохом контексте не забываешь ни на мгновение. Поднимает голову, зажмуривая глаза. Неужели всегда было так больно?       Неред сама обрабатывает себе рану, пока Онешко, кажется, только откинув заправленное покрывало засыпает прямо в одежде. И то радует: не хочет слышать этого грубого голоса, не хочется его видеть вообще. Противен до ужаса. Хотя раньше цеплялась только за одного его, терпела каждый скандал, закрывала на всё глаза, а теперь даже веки сомкнуть сил закрыть нет, выдохлась.

Танцы на стеклах — танцы не для слабых!

Танцы без правил, ты так не смогла бы!

Танцы на стеклах — я бы не исправил!

      Лежит на своей стороне кровати, пока слёзы всё льются и льются из глаз. Скорее не от физической боли, а от моральной, ведь как же хочется, чтобы рядом оказался сейчас Даня, чтобы прижал к себе и уже не отпустил, но ведь они себя же мучают, когда видятся, когда всё ходя вокруг да около тех тем, о которых хотят поговорить, когда скидывают всякие фотографии и желают банальное «спокойной ночи»       Кстати, которое в сообщениях они всё-таки не обусловили, но вставать нет никаких сил, да и спит наверняка тот «самый необходимый», даже не думая.       Но Кашин думает. Думает даже в тот момент, когда обнимает Леру, пока та так льстиво шепчет, что так заждалась и буквально виснет на плечах. Они что-то в последнее время мало видятся, да и не надо особо. Видимо, Мидлер устала ебать мозги и теперь выносит их кому-то другому, раз сейчас скандалы не закатывает, ничего. Ну и хорошо, так гляди, и разойдутся мир-миром, о чём думается впервые. Ведь как же просто прекратить мучать друг друга, всё строя «идеальную пару» в обществе друзей и знакомых.       Он курит ещё пару сигарет, пока розоволосая особа только сидит на коленях и прижимается к шее покорной кошкой. И молчание между ними довольно уютное, не так напрягает. Но думает о Лизе, только о ней. Написал сообщением спокойной ночи ещё по дороге домой, но уведомления ответом не слышит. Наверное, она там Юлику нужнее, наверное, им там хорошо. А ему дышится тяжело, но не изменяя принципам, курит.       — Дань, я соскучилась. — голос противен, как тогда, когда наступали первые холода, и когда эстетика тела Мидлер выветрилась, когда стало очевидно, что её слова о любви не заставляют сердце биться быстрее, и что она просто глушит боль и ошибки.       — Я тоже. — голос холодный, потому что Кашину самому холодно, потому что близко приоткрыт балкон, да и атмосфера накалена. И врёт по привычке, очевидно же.       — А где ты был весь день? У тебя же выходной, вроде. — она обнимает за плечи, оставляя где-то тёплое, но неприятное дыхание под ухом.       — Гулял. — так же безразлично отвечает, наверное, так скоропостижно желая вновь помолчать.       — А где?       — Лер, чё тебе надо? — Даня нервно тушит сигарету, уже по её одной интонации понимая, что что-то да потребует, просто растягивает время.       — Денег, — девушка резко и будто недовольно откидывается спиной к столу, убирая руки с плеч. — Немного.       — Это сколько?       — Ну тысяч пять, десять...       — Куда тебе, блять, столько? — всё заглядываешь в телефон в надежде, что придёт то сообщение, что успокоит и возможно даже поднимет настроение, но этого не происходит.       — Мне нужно на одежду там...       — Нам за квартиру платить, а твоих шмоток дома дохуя. — хочется спать, пока в голове мутит.       — Дань, хотя бы пять, пожалуйста.       — Завтра на карту перекину. Спокойной ночи. — Кашин привстаёт, тем самым говоря, что собирается спать, и возлюбленная, получив своё, покорно отходит.       Какой же он наивный дурак всё-таки: вновь начал верить во что-то, видимо, не оставляя границы дружбы далеко границами, захотел вернуть те события, что были частью повседневной жизни год назад, но забыл об одном — всё как раньше и так просто не бывает. А потом понял, что когда-то очень обидел Юлика, когда увёл ту милую даму, в которой души не чаял бывший друг. Тот, кажется, отомстил невольно, но даже сильнее, чем умышленно. Теперь, наверное, счастлив. Ведь тот, кто находится рядом с Лизой не может быть несчастливым. От неё слишком много заботы и искренности. Она особенная, таких больше не бывает.       На одном человеке зацикливаться опасно — это болезнь даже, вредная привычка. Один человек его среди самой огромной толпы найти можно, а остальные спешащие в никуда люди будут как затуманенный фильтр, как взгляд близорукого человека. И человеком, в конце концов, можно заболеть. И Даня по-прежнему болен. Не пневмонией, а Лизой.       Быть рядом — не значит вылечиться. Быть рядом — не значит любить. Быть рядом — значит, мучаться.

я обещал сам себе сотню раз,

что тебя позабуду и выкину с памяти.

дни пролетают, ты вцепилась ногтями за сердце и держишься:

так не бывает ведь.

      Спят убитым сном. Никогда не желая, вероятно, просыпаться, но жизнь просит заснуть навсегда только тех, кто по-настоящему счастлив. Несчастных треплет из стороны в сторону, пророча наперёд только целую вечность.       Лиза просыпается раньше Юлика, у которого, вроде бы, сегодня выходной. В ноге у неё остаётся вся та же боль, когда она наступает на стопу, но эту боль приходится яро игнорировать, пытаясь думать о чём-то своём, пока убирает осколки от разбитой бутылки и остальные следы якобы «отдыха» Онешко. А потом негромкий звук поставленного чайника, звук льющейся воды из раковины в ванной, которая будучи ледяной словно застывает на пальцах. И наконец, эта улыбка от его вчерашнего: «Спокойной ночи» Доброе утро.             9:32. Лиза. Доброе-доброе)             9:33. Даня.       Рыжеволосый не спит, как и его якобы пассия, что сидит за столом напротив, поглядывая изредка нечитаемым взглядом. Он, странно, но тоже улыбается и выглядит подобно сумасшедшему, но когда ведь чувствуешь плевать, что творится вокруг, когда любишь больше жизни всё равно, что будет после... Как ты?             9:33. Даня.       Эти два слова, порой, могут вытащить из самого глубокого океана, даже если ответ придётся печатать далеко неправдивый, заключая всё двумя глотками горячего зелёного чая. Всё хорошо. Только погода на улице отвратительная, жуть.             9:33. Лиза. Бля, а я вчерашнее повторить предложить хотел...             9:34. Даня. А звучит заманчиво) Тут погода не причём же.             9:34. Лиза. Два этажа, которые мы не прогуляли?             9:35. Даня. Да.             9:35. Лиза. Тогда через полтора часа где-то, буду ждать вас у вашего подъезда, мадам)             9:35. Даня. Окей, сэр, буду на месте)             9:36. Лиза.       — Блять, как же хуёво...       Юлик появляется на кухне слишком уж неожиданно. От него всё ещё неприятно несёт каким-то алкоголем, да и примесью сигарет, хотя много-то и не курит... Но, видимо, вчерашний отдых дал о себе знать во всех проявлениях: но только какой на него повод?       — Таблетки где? — рука Онешко начинает исследовать ящик наощупь, где лежат обычно все их лекарства в небольшой аптечке. Вот только все его попытки прерывает девушка, что оставляет чашку и выключает телефон, подходя к шкафчику и довольно быстро находя нужное лекарство, буквально по памяти, потому что только порядком часа назад разбирала всё по своим местам после вчерашних поисков перекиси водорода и бинта Юликом, что адекватно-то сообразить не мог. О чём речь?       Тянет ему в руку и возвращается за стол. На улице погода и правда апатичная, всё такое серое, кажется, затяжное. Что сейчас бы спрятаться за одеялами: и не думать, не видеть, не существовать. Но погода совсем неважность, когда совсем скоро она снова может посмотреть в эти глаза, цветом солнца.       — Меня с работы вчера чуть не уволили, без премии в этом месяце. Так что, за квартиру платишь ты. — он выпивает стакан воды из раковины залпом, видимо, понимая, что в чайнике вода будет горячей, да и с похмелья всё равно.       — Заплачу.       Вновь глоток чая. Из окна падает только какой-то тёмный свет, утро может и ранее, но не время, чтобы было настолько темно. Они сидят напротив друг друга, и Неред вновь чувствует, как же далеки они стали между собой, пока делили постель и думали, что обыденность вернётся. А потом возник Даня и пришлось совсем перестать думать. Тот поцелуй, который не случился самым страстным, та крыша, тот самый спокойный сон на лестнице. Онешко стал подобно ничем, но и тем, кто должен быть рядом постоянно; тем, кто ещё может снимать футболки и целовать в щёку. Он казался спасением, но никогда им не был. Спасением был только Даня, никто другой.       — Нам поговорить надо. — сидящий напротив прерывает тишину первым, но когда русоволосая уже привстаёт, собираясь найти дела себе дома, да и привести себя в порядок перед прогулкой.       — Давай потом.       — Нет, Лиз, сейчас.       И она тоже знает одну из тем для разговора – расставание. И больше не придётся мучаться, кричать до беспамятства, ненавидеть, словно никогда не ценя.       — Я очень люблю тебя.       Его голос в какую-то знакомую фразу заставляет вздрогнуть, остановиться, но не сделать больше и движения. И ответила бы Лиза взаимно, прокричала бы даже. Но сейчас стоит спиной, пока руки только дрожат, и понимает, что это не Даня, а значит в ответ и ничего не выйдет, потому только и молчит.       — Просто, ну… перепил вчера, ты же знаешь, такого больше не повторится, обещаю.       В ноге где-то покалывает, видимо, от вчерашней травмы, а кричать хоть и хочется, но никаких сил. Сколько раз он обещал, что больше не повторится? А потом готов был и ударить, и оскорблял последними словами, и чуть ли не заставлял уходить из квартиры. А проще говоря, причинял боль. Долго так продолжаться не может.       — Всё хорошо, Юлик, всё хорошо. — Лиза всё же поворачивается, подходит к Онешко и целует того в щёку, только слегка наклоняясь. Пусть думает, что в очередной раз прощён, когда на деле всё с давно затаёнными обидами. Он их не покрыл почти ни разу, только наоборот создал ещё больше.       Они поговорят прямо завтра. А сегодня молодой человек не в лучшем состоянии. Хотя, откровенно говоря, Неред просто-напросто тянет время и боится говорить, ведь когда-то так же случилось и с Даней. И теперь, в голове звучат те самые, будто на повторке с пластиной, слова:       — Давай расстанемся. Давай расстанемся. Давай расстанемся.       — Давай. — опять голос Дани.

Никогда это не закончится.

***

      Лиза решается будто в последний раз. Она выходит из подъезда и совсем тихими шагами подходит к Кашину, стоят позади к нему. Выжидает где-то несколько секунд, слушая его дыхание, что странно, но довольно громкое. Но об этом как-то не думается, ведь момент, и она прижимается к его спине насколько возможно, обнимая руками. Данила тоже по тому мгновению вздрагивает и резко поворачивается, видимо, не ожидая подобного рода поворота, но с испуганными глазами только смеётся, когда видит ту, о которой только и думал. Тушит почти целую сигарету, наплевав на неё совершенно. И смеётся. Курится в последнее время совсем без удовольствия, начинаешь задыхаться, однако и проститься с привычкой не можешь, совсем немного никотина необходимо – как лекарство.       Обнимает двумя руками, прижимает к себе, даже чуть приподняв от земли. Они как будто двое возлюбленных, что давно не виделись и радуются встрече. А вдруг так и есть, несмотря на то, что виделись только вчера, и не прошло и суток.       — И тебе привет.       Его голос, словно самое настоящее солнце среди неба, что смог остановить дождь, а сейчас лужи и небо не такие уж и мрачные, как казались совсем недавно. И всё плохое не так плохо. Да даже то, что между ними ничего нет думать не хочется. Ведь всё безмятежно и бездумно, когда они рядом, но по сути чужие. Только вот понимание другого: когда-то бывшие родными едва могут стать чужими, потому что переживали что-то больше, чем обычный отрезок собственной жизни.       Они не думают сейчас совершенно, когда всё ещё смело хватаются за руки, сплетая их крепко-крепко, когда говорят о чём-то совершенно неважном и долго ходят по магазинам, в каждом всё что-то высматривая. Но дело не в интересе, дело в том, сколько они хотят быть рядом с друг другом, растягивая время.       На четвёртом этаже торгового центра с одной из подругой гуляет Мидлер. И просто не увидеть она не может. У Кашина рост приметный, да и привычки. Как мило. Лера даже не злится, останавливается, улыбается. Но играется он, как мальчик, с бывшей, любит-то только её всё равно. А Лиза эта, вроде бы, встречается с давним знакомым, парень есть: а как он отреагирует, что его девушка сучка в каком-то плане?       Пару фотографий достаточно. И скандалов в общественных местах не надо, да и дома едва хочется, толка ведь не придёт. А тут всё интереснее: может, Кашину и кулак прилетит, давно бы надо ему, помучаться, раз слова не учат.       А найти Онешко в сети проще простого. Через саму Лизу, которая у Кашина в друзьях, не удалял ведь. Лера не умеет долго думать, решает всё сразу, но гуляет только где-то ещё час, давно потеряв из вида «парочку», которая сейчас уже выходит на улицу. Юлик, привет. Не отвлеку?             14:24. Лера Мидлер. [Вложение] [Вложение]       А у Лизы невольно подкашивается нога, что вчера оказалась пораненной, видимо, укололо где-то, неловкое движение. А Даня не даёт упасть, перехватывает, приподнимая с испуганным взглядом.       — Ты в порядке?       Он наклонён слегка, а она касается его губ, притянув его щёки к себе ладонями. Это действие, как в тумане, но в довольно чётком, раз сейчас затягивает в поцелуй. А он уже становится самым счастливым снова... Хватается за её плечи, боясь и правда потерять, и... Её шаг назад... Теряет.       — Нет-нет-нет, прости, я не подумала... Я в порядке. Я знал, что она сука, блять...             14:30. Юлий Онешко.

Крик где-то в тишине,

Не зови меня — я не повернусь.

И прости меня,

Больше не вернусь.