***
— Ой, Дань, бля, слушай, это Лиза, знакомься. — голос пьяной Зарыковской стоит, как сейчас, на повторке и в колонках, а лицо Неред мелькает в образах как один и тот же фильм. Она будто бы говорила выражением лица, что против всяческих знакомств, предположив, что и этот молодой человек уже изрядно пьян, как большинство находящихся здесь. Но по удачным обстоятельствам Данила только недавно приехал и ещё не успел перепробовать весь присутствующий здесь алкоголь. А планировал. Вот что верно, то верно. — Привет. Смотрел ведь тогда совершенно немыми глазами на особу, что выглядела как и большинство присутствующих здесь. Не нашёл ничего такого в ней, желая побыстрее свалить, но Даша ведь любила все эти знакомства «ни к чему», скорее к понтам собственного взаимоотношения с людьми, потому лишь продолжила: — Лиз, а это Даня! Пиздатый чувак, я тебе так скажу... Подруга городила много лишнего, и эти двое уже не вслушивались, однако всё-таки смело смотрели друг на друга, а когда познакомивший их силуэт скрылся в толпе, каким-то чудом всё же завели диалог. — Даша вот всегда говорит, что она «как Бог велел» знакомит. А я просто не пью. — её хрупкая ладошка оказалась протянута вперёд с некой неуверенностью. — Лиза. — Даня. — тогда всё прошлось лёгким пожатием, но почему-то странными мурашками по коже. За них всё заранее было написано.***
— Мне аж двадцать было, а я в любовь так и не верил. Я думал, это в книжках так пиздят. Ведь какой нахуй смысл жить в отношениях, когда ты постоянно зависим от кого-то и тебе вечно ебут мозги? Но потом появилась Лиза. Кончики пальцев почему-то стремительно начинают неметь, и руки бессильно ложатся на стол. Бутылка ведь крепкого вина, пусть и дешёвого. От него эффект до помутнения в глазах и действий, что никогда не смогут иметь логичное объяснение. Но Даня бы и так не смог долго держать в себе такую историю, такую вопиющую боль, которая приносила только ножи под рёбра и в спину. — Я тогда как с ума сошёл. Потому что как в романах ёбаных сам побежал за цветами. Это ромашки были, девять, я помню.***
Девять, не потому что жалко денег, а потому что больше и не нужно было. Этот маленький букетик рассчитывался лишь на маленький подкат, но заставил эту девочку с русыми волосами улыбнуться, словно перед ней оказался шикарный и дорогой букет, стоящий большого внимания. Кашин тогда нервно кусал губы, так сильно боялся ошибиться. — Ты откуда знаешь, что мои любимые цветы — ромашки? — она прикрыла глаза, вдохнула их аромат, пока он не мог отвести будто завороженного невольного взгляда. Изначально было понятно, что они — одно целое, что это затянется на всю жизнь. — А я угадал, да ну и это... были люди. — пробормотать ответ пришлось всё также нервно. Но та, которой был предназначен букет была необыкновенно спокойна и по виду даже радостна, что хотелось бы перенять такие же эмоции. — Угадал, да? — Неред конечно знала, что кто-то из своих помог этому невероятно милому поклоннику, которому в жизни явно было несвойственно смущаться так, как тот смущался сейчас. Однако рыжеволосый кивнул на вопрос снова и в тот же момент ощутил поцелуй где-то к скуле, хоть и планировалось в щёку, но девушка из-за роста постаралась достать до чего смогла. — Спасибо. И тогда, без приукрашиваний, мир перевернулся. Даня знал, что он купит ещё бесконечное множество цветов: любых, дорогих, дешёвых. Плевать. Лишь бы повторить её улыбку и взгляд заново, лишь бы ощутить эти чёртовые касания губами к коже, что свели с ума в один миг. Было понятно, что это навсегда.***
Даня, чёрт побери, не забыл бы этого никогда, а сейчас в пьяном бреду только лучше помнил. Память устроена слишком по-злому: самое нужно забыть пять секунд, а самое ненужное — вечность. Вечность и память вместе — мучение. Это нужно нести подобно кресту, подобно ноше на всю жизнь, либо не жить, а существовать как сейчас. — Я поверил в эту ебучую любовь. Я не знаю как... Она была не такая, как все. Она была живая, я её видел, как лучик света. Каждое утро смотрел только на подушку рядом. Она ведь со мной и всё хорошо. Только «всё хорошо» не бывает, потому что потом по-настоящему хуёво началось. Силы уходят постепенно, но говорить больше и дальше Данила почему-то готов. В голове мелькают отдалённым фоном какие-то знакомые заявления и выкрики, как следующий период в жизни.***
— Иди нахуй, просто иди нахуй! — Лиза впервые прокричала реплику настолько сердито, взглянув совершенно чужим взглядом. Это была далеко не новая тема между ними в последнее время: находить повод для скандала из ниоткуда. Сейчас они только целыми часами находили придирки друг для друга, и никто не собирался успокаиваться и предотвращать конфликт. Ещё чуть-чуть, и девушка была готова по-банальному начать бить посуду, пока жизнь в этой квартире превращалась в замкнутый круг, наполненный только оскорблениями и предъявами. — Это всё, что ты можешь мне сказать, да? — Даня специально с громким отзвуком облокотился ладонями о стол, пальцами сжимая до бугорков старую и потёртую постеленную скатерть. Но Неред только отвернулась к подоконнику, скрестив руки на груди, что говорило о том, что она больше не скажет ни слова. — К чему доебаться больше не нашла? Ну и отлично! Замечательно! Потом Данила уходил куда-нибудь подальше, и их молчание и существование в отдельных комнатах затягивалось всё на больший и на больший срок. И отрицать, что они просто-напросто устали больше не было сил. Как раньше «просто пойти спать» прекратило своё действие.***
— А потом Лера появилась... Мы просто с ней познакомились в клубе, я тогда от Лизы ушёл после очередного скандала, больше не мог так. Лера ведь полезла целоваться, но я сказал, что я не могу. Только номер свой зачем-то ей сказал. Тогда похуй было, я спешил куда-то. Всё внутри сжимается снова-снова, будто бы тысячными пульсациями пробивая насквозь и непонятно: хватит ли сил рассказать историю до конца?***
— Лиз, прости, пожалуйста... Я это... Нагородил, виноват. На. — зататуированная ладно протянула несколько ромашек вперёд, пока в глазах всё только мутно плыло. Ну конечно, в тот день он чересчур перепил и долго при себе гордость держать не мог. Напридумывал тысячу отмазок и извинений, лишь бы она его простила. Но это было даже лишним, потому что она и так простила, вернее сделала вид, молча обнимая, но обиду полностью, как раньше, подавить не получилось. Это и станет новым поводом их завтрашнего скандала.***
— А потом мы поссорились ещё раз, сильно... Я уже ничего не смог ей сказать, собрал шмотки, ушёл... Снял дешёвую квартиру на последние деньги. А там Лера появилась, как будто бы, Сука, чувствовала, что я больше недели один не продержусь. Потому что Лизу в каждом переулке видел, на всех срывался, скандалил, как с ума сошёл. Даня только по привычке тянется к сигарете, но курить не хочет, только бы продолжать говорить стало легче. Ему-то рассказать свои чувства — не проблема. Дело в чём-то физическом. — А потом секс, как она говорила, дружеский, абсолютно. Вот только я понял, что один долго пиздец как не протяну, Лерка этого только и ждала. Я думал, что получится её полюбить, как Лизу, но не вышло, блять, не вышло! Его кулак летит куда-то по плану в стол, но вместо этого попадает на лежащую вертикально в стороне ту самую виновницу пьяного состояния — бутылку, которая, видимо, каким-то образом упала до этого, слегка прокатившись. А когда Кашин злится — это самое роковое его состояние, потому и сейчас он неизраненными костяшками второй руки сейчас заставляет бутылку разбиться пополам, а нескольким осколками впиться прямо в кожу. С такой нехилой силой бил, и сейчас не сразу понял ситуацию, наверное, перестал ощущать боль.***
— Лер... Он слабо и беспомощно тихо произнёс её имя, лишь осторожно оттаскивая её от себя за волосы и сглатывая слегка накопившуюся слюну, возвращая собственную голову, что была слегка приподнята назад, в ровное положение. Девушка лишь покорно отогнулась за рукой, улыбаясь и, кажется, даже тяжёло дыша. Так старалась, словно очевидно знала, что рыжеволосый мальчик бросится от безвыходности к ней. Но он делал это невольно, ощущая, что тонет и будет тонуть. Пальцы проворно подняли штаны, пока Мидлер, поправляя собственные волосы, хоть те и были уже до невозможности потрёпаны, собиралась подняться с колен, но её опередили. Кашин положил собственные ладони на хрупкие плечи и слегка придерживаясь, опустился также на пол. В его глазах сейчас было столько боли и разочарования, что те словно заменили кровь в организме и какие-либо иные чувства, потому Даня и был обязан хоть как-то найти себе спокойствие, потому и заговорил сейчас также на полтона тише: — Я не знаю, что дальше, правда. Останешься у меня до утра, нет? Его слова означали словно просьбу остаться на гораздо дольше, чем на одну ночь, заменить эту особу, что Лере была на тот момент совсем незнакомой, но кажется, такой важной этому мальчику с веснушками. Но это и правда так выглядело тогда: как совсем мальчишка, ребёнок, который потерял что-то чересчур важное для себя, любимую игрушку или что-то типа того. Но даже розововолосая никогда не смогла до конца понять состояние и чувства, как бы не предполагала. Ведь тогда вскрыться хотелось, ведь тогда всё приобрело иной смысл. — Молчи, Дань, — его имя осталось в её отголосках ласково и нежно. Она будто бы мать сейчас готова была прижать к себе и успокоить, — Молчи, — не дав и правда сказать и слова, её губы коснулись его, пусть и не впервые, но так страстно и пошло, что увлекаясь, можно было и хоть немного забыться. — Я останусь, даже на дольше останусь. Её ногти, словно как у кошки, зацепились за его футболку, стараясь её снять, прерывая поцелуй лишь на мгновение. Та, подобно ненужному куску ткани, полетела в сторону, и теперь зубы пошли в ход, ведь Лера дико и страстно один за другим оставляла засосы на груди, почти что даже не смотря в глаза, но потом всё-таки вернулась к губам, с невозможностью насытиться. — Я люблю тебя. Она сказала это быстро протараторив, словно сыграв игру или отмахиваясь козырем в карты. Даня знал, что с этой фразой не играют, знал, что это неправда, и что любовь у него всегда будет одна, но сделал вид, что поверил. А потом ненавидел себя, ненавидел джинсы на ней, ненавидел её имя и часто даже во сне шептал ошибочное: Лиза.***
Он так стремился помнить, так не хотел забыть, что теперь, вот: смывает кровь с рук, а на дрожащих пальцах, как и прежде, застыло то самое прочное стекло. На трансляции хорошо видно раковину на кухню, потому и зрители беспокоятся. Но на это Дане больше всего всё равно, ведь он сядет обратно. По виду словно весь избитый, обиженный, не понимающий, что происходит, а на деле просто проигравший битву. — Я всё проебал. Я опять проебал... У меня был шанс, но нет же! Я так не умею. Никому. Ничего. Не за что. Никогда. Эта ненависть к себе как будто бы была всегда. Каждый человек ведь способен решить на кого пойдёт учиться, как будет выглядеть, выбрать комфортный круг общения, но научить контролировать свои чувства и свою такую живую и невероятную любовь к человеку никогда. Это ведь самое обидное: если тебе нужно полюбить, но ты не можешь, то тебя ничто и никогда и не заставит; если ты любишь, но тебе нужно отпустить — ты ни сразу сможешь это сделать. Подобное просто-напросто не поддаётся чему-то организованному и продуманному. Ведь Даня так много пытался забыться в рутине будней, что и правда иногда мог прийти и обессилено рухнув на кровать, забыться. Однако, самая необходимая всё равно появлялась во сне, улыбалась, много говорила, потому что такой виделась в жизни. Даже если заработавшись, Кашин не вспоминал, то его любовь ни на минуту не угасала, а казалось, что стоит обернуться и Лиза стоит совсем близко, готовая прижаться всем телом и повести за руку пить забавного зелёного цвета лимонад. Любовь, на деле, ёбаная болезнь, в которой ты, как пёс, которого бьют под бок жестокие люди на улице, заставляя отчаянно скулить и задыхаться. А болезнь никогда не была ничем хороша и приводила только к негативным последствиям. Но выздоравливая, всегда можно заболеть снова. Но рыжеволосый же, кажется, даже не выздоравливал, настолько был бездумно окрылён. Он закончит трансляцию совсем поздно, даже успевая слегка протрезветь, ведь нечем было напиться дальше, да и идти в магазины было уже бестолку из-за позднего времени и жутко ужасного состояния. Разве только доползёт до кровати совсем ватными шагами, ощущая первую боль в руках от порезов и ран. И сжавшись клубочком, накроется одеялом с головой, пытаясь не думать об одном и том же. Больно будет морально, но так сильно, что даже засыпая, тело будет поддаваться судорогам. Но Даня заснёт, потому что привык, думая, что так заткнёт любую боль и невзгоду. Но на деле, это не так. Жуткий приступ кашля словно вывернул все лёгкие наизнанку, и Даня откинул голову назад, пытаясь проглотить какое-то количество крови, считая, что так будет легче. Но голова после вчерашнего и так невыносимо болела, потому боль и дала о себе знать, неприятно отдаваясь в висках несильными ударами. Он даже пожалел, что проснулся, не желая продолжать весь этот кошмар с мучениями в придачу. Болели и руки, на которых были заметны довольно немаленькие порезы. Однако, удивиться не пришлось — так не в первую снимается стресс, следовательно, стало бы, сколько таких разов ещё повторится. Смывая оставшуюся кровь, взгляд Кашина не оторвался ни на мгновение от собственного лица. Такой неживой человек, страшный, и подобный трупу. Сколько можно ещё носить своё тело, когда очередная ошибка буквально кричит, мол, «достаточно!»? Данила пытается не задаваться подобными вопросами, пока умывается холодной водой, пытаясь взбодриться и подумать, как организоваться дальше. Но невыносимо даже без фальшивого поцелуя Мидлер по утрам, который она оставляла на щеке с пожеланием «доброго утра», невыносимо от осознания того, что стадия вернулась к той, что и годовой давности — одиночество. Одиночество: неисправимое клубами и алкоголем, только поглощение — сплошное и бесконечное, ведущее только к летальному исходу. Даня тянуть больше не может, ведь рано или поздно его начнут губить стены и какая-нибудь психическая болячка. Что-нибудь вроде шизофрении или прочих пагубных расстройств. Он хватается за телефон и снова набирает номер, всё тот же ведь: «Лиза». Но гудки и тот голос за трубкой снова, что рыжеволосый словно не добавлен в чёрный список, а убит начисто морально, вычеркнут навсегда. Значит, ему не показалось вчера. И вся эта длинная трансляция, все эмоции и пойманные воспоминания — не сон и не выдумка пьяного разума. Жизнь всё это время казалось чем-то необыкновенным, ценным, тем, что нужно обязательно вынести. Однако, слишком много попыток и шансов ушло, чтобы попробовать по-настоящему жить, а не просто раз за разом откидывать от себя одеяло и ставя ноги на пол, думать: «Когда же это всё закончится?» Больше и пытаться не нужно. На эмоциях мозг совсем выключен, иначе не объяснить, почему рыжеволосый паренёк с тяжёлым дыханием так быстро и умело связывает узлы на верёвке, словно учился этому всю свою осознанную жизнь. Ещё и чуть-чуть ведь и завоет снова, как под вчерашним градусом алкоголя, потому что существование без самой нужной всё ещё невозможно. Не зря у них осталась люстра ещё аж девяностых, с тем самым уголком, под который удобно ложится верёвка. Но Кашину почему-то до безумия смешно, пока из окна падает приятно приторный дневной свет. Его дрожащие руки еле позволяют сохранить равновесие, стоя на стуле, а виной всему то ли похмелье, то ли со временем пришедшее, нервное. А на привычном Тамблере, после вчерашнего эфира, так много сообщений, так много комментариев. Люди выражают искреннее сочувствие, говорят, что со временем всё пройдет, и раны внутри и снаружи затянутся. Но Даня ни одному слову, прочитанному мельком, не верит, потому что ложь всё это, потому что когда любишь — самолично в гроб готов и спешить есть куда. Спустя несколько минут на профиле появляется пост, кажется, что последний. На фотографии петля и широкие окна на заднем фоне вместе с комнатой. Пусть смерть и не самая красивая, но та самая, что ходила попятам. А запись с одним обращением, и весь тамблер знает к кому:«Прости меня, солнце. Будь счастливой, как я тебя учил»
Телефон выключен, отброшен в сторону. Это всё как-то неправильно, ведь и правда так хочется купить ромашек, на сколько хватит денег, а потом бежать-бежать... Бежать до одного человека, адреса и дома, бежать, даже задыхаясь, из последних сил. А потом целовать не останавливаясь, потому что и любовь безграничная, что значит без границ. Но сейчас наверху Данилу ждёт кто-то более взрослый, и он давно строил на него другие планы. Только хочется сказать ему спасибо, ему за это отдельная слава; за то, что всё вышло не некрасиво в момент, когда сильный стал слабым. И теперь, чтобы всё исправить не осталось попыток. А стало бы, один шаг обратно на стул, верёвка в нужном положении, закрытые глаза.Пора.