Ветер перемен. Миланский Лис

      Кемпфер отсутствовал. Да, как он и сказал — дела. Не хотелось даже думать, что в этот раз произойдет. А Райсцан ушел вместе с ним. Ночью. Да, конечно, другого варианта быть не могло — дневное солнце сожжет вампира дотла. В комнате горел тусклый свет.       Вито перебирал четки. Те самые, что были с ним в склепе. Какая насмешка — с ним, заложником, обращаются как с дорогим гостем. Гладкие жемчужинки неторопливо скользили между пальцев, обрамленные с краев шершавыми золотыми завитками. Подушечки пальцев ненадолго останавливались между бусинами, словно собираясь вклиниться между ними, ухватиться за цепочку, но бусины стояли слишком близко друг к другу. Он даже не считал их, не смотрел на них — всякий раз, когда влажные от пота пальцы натыкались на граненый самоцвет, Вито понимал, что миновал десяток.       — Gloria Patri… — тихо напевает голос, застывая на высоких нотах и плавно спускаясь на октаву вниз, с новыми словами вновь взлетая вверх.       Тяжелый медальон ощутимо потянул цепочку, касаясь пальцев.       — Salve, Regina… — голос начинает низко и тепло, дальше словно величественно покачиваясь на размеренных волнах, то поднимаясь, то опускаясь. Пальцы коснулись лба, груди, плеч.       Молитва завершилась. Вторник, Mysteria Dolorosa… Вито поднялся с колен. Ткань брюк с неохотой отлипла от колен, на левой ноге даже пришлось поправить штанину пальцами. Под одеждой точно останутся отпечатки мелкого рельефа на коже. Ладонь была вся липкой от пота и по ней гулял противный холодок, пришлось в который раз вытирать ее о рубашку. Вито прошелся по комнате, нервно перебирая четки.       «Да минует Меня чаша сия…» — продолжало стучать в голове. Этот круг молитв он посвятил размышлениям о скорбных тайнах, как следовало читать по вторникам и пятницам. И первым было моление о чаше, страшная ночь в Гефсиманском саду. Не минует чаша, знал Вито. И это было известно всем. «… впрочем, не как Я хочу, но как Ты…»       Три часа ночи. До рассвета — целых четыре часа. А сколько осталось ждать? Три недели? Да что за этот срок изменится? Кого ждать? Никого, он остался один. Чего ожидать?..       Вито обессиленно прижался лбом к стене, прекращая наматывать неторопливые круги. Горло что-то душило веревкой. Он даже не успел исповедаться. Собирался… На этой неделе. Кулак впечатался в деревянную панель с громким стуком. Костяшки пальцев заныли. Сильно хотелось пить после долгого пения.       Вито повернулся, ища взглядом стол — там должна быть кружка. Жемчужный розарий издал мелодичный перестук, когда юноша опустил его на полированную столешницу. Вода была прохладной, свежей. Немного горьковатой, даже чуть солоноватой. Вито выпил ее залпом и снова вытер липкие ладони о рубашку. Слабый свет лампы играл на граненых камнях розария, глубокими красными акцентами разбивая белые ряды жемчуга. Шесть крупных пятен. Ярких, словно жертвенная кровь, пролитая на кресте.       Горло еще туже обхватила невидимая веревка. Вито зябко поежился — дом, где его держали, не отапливался. Неподвижное стояние только усугубило, он совсем замерз. На часах — три семнадцать ночи. А если…       Никого нет. Может, стоит попытаться сбежать? Куда — пока неизвестно, но вдруг получится? Его все равно убьют. Рано или поздно. Чем сидеть и ждать, молиться и надеяться, лучше попробовать что-то сделать. Да, розенкрейцеры вернутся не скоро, а утро вот-вот наступит. Кемпфер ранен, и все благодаря Тресу, а вампир же днем ничего не сможет сделать. За несколько часов можно успеть не только выбраться, но и уйти на приличное расстояние! Потом — целый солнечный день. Не успеют догнать. Он рядом с каким-то городом, там точно есть церковь… Да, удастся связаться с посольством в Риме. Нужно хоть как-нибудь дать о себе знать.       Веревка на горле ослабила тиски. Вито с шумом поставил кружку на стол и подхватил прохладный розарий, надевая его на шею. Белый добродетельный жемчуг лег на строгую пасторскую рубашку, и граненые самоцветы багровели пролитой жертвенной кровью. Крупный крест и медальон воссияли золотом славы.       В доме еще слабо горел свет — такой, чтобы не споткнуться. Освещение успокаивало, вселяло надежду. Вито не был уверен, что дом остался без охраны — должны же быть хоть какие-то технологии… Неужели его действительно оставили одного без присмотра? Да плевать. Даже если так, будет весело сорвать розенкрейцеров сигналом тревоги и заставить их вернуться, принять меры. Весело… Вито закусил губу, спешно сбегая по лестнице с черно-алой сутаной через руку и завернутой в найденную шаль едой. Мерзавец. Грудь крепко сдавило тисками. Как он только смеет думать о шалостях в такой момент! Двое суток назад столько людей погибло мучительной смертью… И Трес… мертв. И Абель, может… тоже. Все из-за него.       Сестра! О, сестра!       Дверь, конечно же, была заперта. Юноша стал на колени и достал из волос шпильку. Смешно. И он серьезно собирается ею что-то вскрыть? Да никогда он подобного не делал! Как вообще можно вскрыть дверь шпилькой?! Это только в книгах замок счастливо клацает…       Вито вставил два тонких стержня в замочную скважину. Он даже не представлял, что там можно подцепить, на что нужно надавить… Тихий скрежет металла о металл царапал уши. Сердце часто и громко стучало, лицо горело, мокрые пальцы скользили по шпильке с перламутровой лилией. Цветок, женская заколка, а он таскает эту безделушку в волосах. С него, наверное, все смеются…       Слух обострился до предела, колени дрожали — а вдруг, вдруг Райсцан все-таки в доме? Не может же быть, чтобы оставили такого ценного заложника без присмотра… Вдруг вампир вернулся, пока он молитвы читал? Вито то и дело оглядывался. Воображение рисовало суровую фигуру напротив у стены, молча наблюдающую за ним. Он знал, что никого там нет, но всякий раз тело окатывал холод, когда взгляд бегал в сторону.       Дрожащие пальцы выронили шпильку, и Вито снова вытер их о рубашку. Мерзкий пот. Юноша поднял погнутую шпильку и снова вставил ее в замок. К шее прильнули длинные волосы. Рубашка уже прилипала между лопатками и под руками. Тело в мокрой одежде знобило, зубы стучали больше от холода, чем от страха. Вито задыхался, противный холодок бежал по животу, заставляя переминаться, стоя на коленях. Он сел на пол, скрестив ноги, и продолжил ковыряться в замке.       «Господи, Господи…» — немо молил он, будто забыл все молитвы. Интересно, какому святому молятся взломщики перед тем, как ограбить дом? Он бы наверняка помог…       Ладони оставляли на деревянной двери темные и липкие следы. Мерзкий ржавый запах металла и вспотевшего тела бил в нос. Шпилька с громким стуком снова упала на пол. Вито вздрогнул и еще раз обернулся. Никого. Да хватит уже накручивать себя, в самом деле! Трусливый идиот! Был бы здесь кто — так давно бы услышал стук сапог. Никто, кроме его самого не станет красться. Да не убьют же, в самом деле, за попытку побега. Максимум — снисходительно посмеются. И то, вампир будто совсем без эмоций, он ничего не скажет, только молча потащит наверх и запрет в комнате. Это Кемпфер — змея ехидная. А Райсцан… Всегда молчит, стоит статуей. Как Трес.       Вито тоскливо замычал, одновременно кривясь от сводящих спазмов в паху. Как нелепо — всего лишь один несчастный замок преграждает ему дорогу. Сколько он так просидел перед дверью? Пустая трата времени! Может, лучше через окно? Вито глянул на часы, висящие на стене — слава богу, всего лишь без девятнадцати два ночи, а до рассвета — целых пять часов. Успеет. Он думал, что уже часа три утра, а то и больше… Шпилька нашлась не сразу на темном полу — лишь тусклый отблеск крупного рубина на навершии обозначил ее. Юноша подхватил искореженное украшение и кое-как воткнул обратно в волосы. Ноги дрожали. Он ободряюще коснулся жемчужных четок, пачкая их следами пота. Сильно хотелось в туалет.       «Трусливая псина», — вдруг вспомнилось ругательство на имперском. Мансур частенько так костерил ватиканцев.       — Трусливая псина, — хрипло повторил Вито с нажимом, сглатывая соленую слюну.       Он оставил вещи у двери и на цыпочках пробежал расстояние до комнатки. Заодно там можно умыться холодной водой. Конечно же, дом — не отель-люкс, и в туалете возле труб накопилось изрядно плесени, да и краска на трубах вся облупилась, открывая ржавчину. Текло постоянно. И воняло прилично. Вито сразу возненавидел это место, с первого раза.       Лампочка светила также тускло, как и везде — розенкрейцеры экономили на чем могли, генератор едва-едва работал, но в тесной комнатке было гораздо больше света, чем в пустых помещениях. Вито выдохнул. В конце концов… Да, окно — лучший вариант. И как он не догадался? Круглый идиот. Решеток нет, только деревянная рама крест-накрест. Есть тяжелый стул, можно им не только высадить стекла, но и постараться выбить эту раму. Или ножкой стула, как рычагом, вырвать доски. Вот только… слишком громко. Но никого же нет в доме… А вокруг — тоже никого. Решено. Через окно.       Вито брезгливо открыл ржавый кран и глухо взвизгнул вместе с натужным скрипом труб. Опять… Юноша отвернулся и пару раз пнул стену, ожидая, пока стечет коричневая вода. Это помогло, с души будто упал тяжелый камень. Точно, ему просто нужно было разозлиться. Всего лишь. Вито уставился на желтые стены и темные пятна, длинными потеками расползшиеся от труб. Сбоку фырчала вода с хриплым рычанием, да и с труб опять начало капать. Плесень и ржавчина осточертела.       Но… У него всего лишь есть сутки. Ночью вервольф-Райсцан быстро возьмет след, а потом… убьет всех, кто поможет ему. Убьет, несомненно. В назидание. Священника, весь клир… Как и произошло с базиликой в Риме… Он не посмеет так подставлять ни в чем неповинных людей. Все равно его найдут, вернут обратно. Нужно попытаться решить все как-то самостоятельно. Но как? Есть ли другой способ?       Вода с труб лилась медленно, тянулась ниточками, собиралась на сером кафеле в темные лужицы, расползалась по полу. Слишком похоже на то, что вытекало из Треса на плиты склепа, такое же густое, только не блестит слабыми масляными пленками. Тонкие ручейки и лужицы казались слишком яркими — настолько они были красными. Громкие хриплые и рокочущие звуки из крана заглушали течь из ржавых труб. Вито криво ухмыльнулся. Было бы здорово, если бы их когда-нибудь прорвало, и розенкрейцеров затопило с головой этой грязной водичкой. Утонут, точно утонут. Совсем не хотелось ее касаться — даже глаза чувствуют, насколько она липкая и мерзкая.       Плесень застыла на желтых стенах рыхлой корочкой. Высохшая. Бордовая. Ее было много на стене у потолка, а ниже, на уровне глаз, она только расцветала, сквозь нее просвечивались стены. Даже не расцветала, а просто стекала по стенам с густой багровой водой, застывая плесневыми комками с тошнотворной металлической вонью. Потом плесень высохнет и намертво прилипнет к стене, будто врастет в нее. А новая вода снова набежит… Из-за этого мерзкого запаха, от которого бегал холодок под коленями и кружилась голова, Вито и ненавидел вынужденные походы сюда. Он закрыл глаза, дотронулся до розария, перебирая белые бусины и успокаиваясь. Нужно найти выход… Он есть. Должен быть.       Бусины отозвались непривычной шершавостью. Вито перевел на них взгляд и осуждающе цокнул языком — нельзя так обращаться со святой вещью. Некогда белые и гладкие, а теперь перемазанные высохшим потом, жемчужинки покрылись багровыми разводами и стали шершавыми. А влажные пальцы развозили эту грязь и еще сильнее пачкали бусины. Совсем как та плесень на стенах. Некоторые жемчужины уже было не узнать — пота налипло много. Надо отмыть. Он глянул на кран — ржавая вода наконец-то стекла, стала прозрачной.       Жемчуг никак не хотел отмываться. Бусины только сильнее пачкали пальцы вязкой красной жижей, а прозрачная вода становилась мутной, собираясь у сточного отверстия. Чем сильнее Вито оттирал четки, тем гуще и темнее становилась чистая вода, вытекая из пригоршни, все больше и больше она напоминала цветом граненые рубины. Золотой крест потускнел, жемчуг утонул в багровой и вязкой воде, ничем не отличавшейся от той, что стекала по стене из труб.       Вито устало развел сложенные чашечкой ладони. Четки громко упали в железную раковину. Он только зря теряет время. Бежать. Юноша поднял голову и взглянул в зеркало. Лохматый, перемазанный все тем же багровым потом. Бледное лицо в застывших разводах и темных пятнах. Умыться холодной водой, сделать несколько освежающих глотков и бежать. Вода из крана на редкость освежала и приводила в чувства — руки уже замерзли от долгой возни с четками. Пока прозрачный ручеек быстро наполнял подставленные ладони, Вито еще раз глянул в зеркало, рассматривая грязное лицо. Вода начала литься через верх, и он поднял ладони.       «Ржавая? Снова? Она же только что…»       Юноша брезгливо вылил ее, не умываясь. Темная и густая вода окропила лежащий в раковине розарий, споря цветом с гранеными бусинами цвета жертвенной крови, пролитой на кресте. Резкий запах металла снова ударил в нос. Вито отшатнулся, поднял взгляд выше, увидел в зеркале свое лицо. И завопил вместе с отражением.       …Что-то ярко сверкнуло, когда Вито на мгновение приоткрыл глаза. Свет лампочки. Тусклый, но спросонья слишком яркий. Юношу трясло, словно от лихорадки. Перед глазами стояло его собственное отражение, искаженное, перекошенное, грязное. С широко раскрытым ртом.       Губы слиплись. Хотелось пить. Дико. Когда же он успел заснуть? Он ведь читал молитву… Да еще умудрился привалиться боком к стене.       «Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна», — вспомнились слова, обращенные к апостолам после первой молитвы в саду.       В руку будто вонзились иголочки, когда Вито пошевелил ею. Пальцы крепко сжимали четки, до боли. Красные стеклянные бусины и шесть крупных рубинов в звеньях ярко блестели на светлом деревянном полу, соединенные золотой цепочкой. Вито хрипло рассмеялся, но сквозь смех явственно слышались слезы. Потом закашлялся, когда на него снова накатила тошнота. Он боялся вида крови. Его всегда мутило от нее. А сам связал свою жизнь с мечом — Микеле настаивал, ведь ему надо уметь себя защитить. Мало ли что случится…       Только измученное страхом и виной воображение могло придумать такое — окрасить розарий кровью. Да не были его четки жемчужными. Никогда. Он вправду хотел жемчуг, но Борджиа настаивал на том, чтобы использовать драгоценное багровое стекло, под цвет перстня кардинала и шести рубинов в четках. Жемчуг бы слишком контрастировал, а на алой одежде, шитой золотом, однотонный розарий выглядел бы застывшими каплями крови. На черной же сутане с алой каймой бусины сверкают еще ярче… Нет, не во славу Господа и не ради защиты Святого Престола прольется его кровь. А во искупление его же грехов.       Сестра, о сестра! Как же так…       Сон никак не уходил из головы. Только сейчас Вито осознал, что постоянно вытирал он ладони вовсе не от липкого пота… Кровь. Это была кровь. Руки, лицо, одежда… жемчужный розарий… Крик ужаса хрипел в груди, никак не хотел вырваться наружу. С губ срывались обрывки молитв. Кровь. Невинная кровь. Он был весь в ней. И чем же он отличается от розенкрейцеров, в самом-то деле?..       Mysteria Dolorosa, вторник. Вито хотел всю ночь провести за молитвой, перебирая розарий, обращая мысли в скорбные тайны, как и следовало по вторникам и пятницам. Он знал, что его ждет смерть. Она уже не так далеко. Осталось лишь немного подождать. А он недостойно уснул, вместо того, чтобы бодрствовать всю ночь. И во сне он не хотел мириться с судьбой, хотел сбежать. Не хотел пить из этой чаши…       »…если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя», — всплыли в голове слова второй молитвы в саду.       Три недели… Осталось чуть больше трех недель. Кемпфер сказал, что его убьют… накануне. В тот самый священный день, в пятницу. Кемпфер сказал это с едкой змеиной ухмылочкой, а Вито снова пронзил ужас. Нет, страшила больше не смерть, а то, что таилось извращенным замыслом в совпавших датах. Ватикан содрогнется.       «Как… как так вообще возможно?! Что же они творят?!»       Юноша с трудом поднялся на ноги. Стоило отложить чтение, нельзя было начинать с такими мыслями, да и не успел он завершить первую тайну — предсмертное борение в Гефсиманском саду. Просто заснул, сжимая в кулаке первый десяток бусин, продолжил молиться во сне, даже дошел до конца цепочки, до последней бусинки.       Губы слиплись от жажды. Взгляд заметил стакан на столе, и Вито с жадностью схватил его, давясь прохладной водой. Он не жаловал кипяченую воду, от нее оставался противный привкус во рту, но пить хотелось жутко. Он выпил залпом, потом налил еще. Даже плеснул себе на руки и отер заплаканное лицо. Оно пылало. Может, у него в самом деле поднялся жар? Вито скривил губы. Не будут с ним возиться, это точно. Подождут пару недель… и все.       Но… Кемпфер в самом деле прав. Да, розенкрейцеры, несомненно, пролили немало крови. Но в его словах был резон, был. Разве есть иной выход, кроме как присоединиться к Ордену? Стать марионеткой, но защитить Алека, защитить и весь Ватикан… Это его долг, как кардинала. Разве после всего случившегося возможно избежать войны? Если бы его не похитили, он бы настоял, надавил на брата, подал бы запрос в Империю, выяснил бы все! Ди Медичи сейчас уцепится за эту малейшую возможность, а в Ассизи — жемчужины вооружения… Война будет слишком тяжелой даже для Империи. Об этом его предупреждали, когда он покидал Византиум.       Коварная обманщица. Да он и так — марионетка. Ее марионетка, Императрицы. О нем заботились лишь потому, что в нем якобы текла метоселанская кровь отца, какого-то изгнанного имперского аристократа. А потом воззвали к чувству благодарности, послали в Ватикан, будто простили обман. Чтобы сдержать угрозу. А сами велели казнить Микеле, его опекуна и наставника, когда всплыла правда… Сколько раз он твердил себе, что никогда не примет помощи из рук Ордена, не предаст дело сестры. Сколько раз клялся перед ее гробом. Однако…       »…если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя», — снова всплыло в голове. Да, так и звучало это, дважды, завершая третий круг той молитвы в страшную ночь. Но сама тайна еще не постигнута.       Розарий богато мерцал на столе красными искрами. Вито скривил губы. Ну да, потом он сбежал по лестнице, вскрывал дверь… Не было там Райсцана, как же! Он ведь ни на секунду не отлучается, стоит за дверью, охраняет. Цербер. Адский пес. Юноша подошел к двери и открыл ее. Так и есть — вампир поднял уцелевший золотой волчий глаз и молча уставился на него.       — Герр… Кемпфер еще здесь? — хрипло вырвался вопрос. Вито кашлянул и добавил: — Мне нужно с ним переговорить. Если возможно. Он не ушел?       Райсцан еще раз молча смерил террана суровым взглядом и хрипло бросил, словно пролаял на ломаной латыни:       — Внизу.       Вито в спешке бросился по лестнице, может, еще успеет? И не нужно Кемпферу уходить — что он там собирался в городе-то сделать? В любом случае, новых жертв не должно быть. Повод исчезнет. Разговор предстоит серьезным, нужно поставить свои условия… Кемпфер вроде бы относится к нему неплохо, должен понять…       Он как раз уходил. Бледный от потери крови, еще не оправился от ран. Розенкрейцер кривился и прижимал руку к груди, где под одеждой ныли следы от пуль. Завидев его, Кемпфер устало вздохнул, и морщины на строгом лице разгладились.       — Что вы хотели, юноша?       В глаза бросилось черное пальто с серебряными булавками на воротнике. Розы в терновом венце. Вито машинально поднес руку к своей груди, хотел перебрать бусы и взять распятие — обрести хоть немного уверенности. Пальцы коснулись лишь пасторской рубашки. Розарий остался там, на столе. Кемпфер устало и уже недовольно смотрел на него, повторяя вопрос. Но Вито слышал другие слова:       «Вот, предаётся Сын Человеческий в руки грешников. Встаньте, пойдём; вот, приблизился предающий Меня…»       Первая скорбная тайна была постигнута.        — Нет… ничего, я… я просто… — Вито попятился. — Да, ничего…       Плечи Кемпфера дрогнули. Потом еще раз. Розенкрейцер рассмеялся. Бархатистый голос разлился по комнате, а тени, выползшие из-под его ног, совсем как тогда, в склепе… Нет. Совсем не так. Это была не бурлящая черная смола, а… кровь. Она накатывала, быстро заливала пол, поднималась по стенам, ползла по потолку. Вито видел, как под своей тяжестью она собиралась над его головой, обвисала… и падала на него тяжелым водопадом, топила.       …Вито открыл глаза, задыхаясь.       Он лежал на полу, крепко сжимая розарий. Заснул. Опять. Второй раз. И хорошо, хорошо, что заснул… Господь уберег его от ошибки. Нельзя, нельзя было этого допустить. Страшный грех. Клятвопреступление. А потом… кто знает, сколько бы крови он пролил, желая отомстить? Тяжкий, смертный грех. Совершенный с полным осознанием и с полным согласием. Не убий… Ему не будет прощения. Никогда.       Вито с трудом поднялся с пола. Сильно хотелось пить. Он подошел к столу, взял чашку, налил воды… И уронил ее. Вито прижал розарий к груди и попятился. Неужели начнется новый круг, начнется вторая скорбная тайна?.. Что же ждет его? Новый кошмар? Какая боль обрушится на него в этот раз? Чьи удары?       — Нельзя пить, нельзя… Я никуда не пойду… Я останусь здесь, — бормотал он.       В страхе Вито упал на колени и начал нервно перебирать четки. Хвала всем святым, бусины были по-прежнему красными. Те самые, граненые из багрового стекла. Такими, какими и должны были быть. Да, он собирался читать молитву розария со скорбными тайнами, но сегодня вовсе не вторник, а утро пятницы! Осталось не двадцать дней, а всего четырнадцать, две недели!       Выходит, молитву он так и не начал читать… Уснул. Вымотали дни ожидания в плену. Дважды пытался читать во сне, но каждый раз кошмары обрывали молитву. Нужно прочитать, нужно. Ему станет легче. Господь не оставит его в беде. Вито поднес к губам крест. Руки дрожали. Пальцы коснулись лба, груди, плеч.       — Credo in Deum Patrem, — начинает хриплый голос. О пении и речи быть не может. Даже сиплый шепот звучит непослушно. Слова глотаются, частое дыхание рвет их. — Et in Iesum Christum, — звучит вторая строчка. Она длинная, очень длинная. Голос все также дрожит. Но к концу строчки дрожь постепенно уходит. — Credo in Spiritum Sanctum… — начинается третья строчка. Голос звучит увереннее, изнутри будто льется тепло, и вступительная молитва завершается. — Amen.       Пальцы скользнули к первой бусине. Их пять на свисающей цепочке от медальона.       — Pater noster qui in celis es… — Вито прикрыл глаза, касаясь крупного рубина возле распятия. На душе становилось легко. Он верил, искренне верил, что Господь не даст впасть в искушение. И закрепил свою веру словами молитвы. Голос окреп. Может, даже получится спеть… И Вито решил попробовать: — Аve, Maria, gratia plena…       Голос, конечно же, дрогнул, начало распева вышло фальшиво. Дыхание все еще рвалось, воздуха в груди не хватало. Но он старался, пытался ровно и глубоко дышать. Первый распев получился скомканным, но начало второго, когда пальцы взяли следующую бусину, уже зазвучало мягко, голос начал литься. Вито со спокойной улыбкой повторил слова заново, потом взял следующую бусину и снова запел то же самое…       Вера, надежда, любовь… Три добродетели. Перед внутренним взором стояла статуя молодой женщины с младенцем на руках. Синий покров на голове, золотой венец из лучей и звезд, царская корона… На душе было спокойно, радостно. Выход есть. Конечно, выход есть всегда. Как он мог позволить себя захлестнуть этой кровавой яростью? Вито счастливо улыбался, голос иногда начинал подводить, и тогда он переходил на дрожащий шепот, читая молитвы.       Бусины из драгоценного стекла скользили одна за другой, блестя гранями. В их ультрамариновой синеве можно было утонуть. Такой же глубокий цвет, как у покрова, и хрупкая серебряная цепочка… Слезы на ресницах дрожали, теплый свет лампочки мерцал, будто превращаясь в неверные огни свечей. Вито смахнул слезы рукой и открыл глаза. В комнате по-прежнему спокойно и тихо. Он увидел красивые росписи на стенах: святые, небо, ангелы, звезды… Горело множество свечей. Капелла?       Четки повисли на влажных пальцах. Вито запрокинул голову, смотрел в светлый потолок с облачной дымкой и золотой краской, молил, не ведая, о чем. Было жарко, рубашка пропиталась потом, а руки… Он замер. Дрожащие руки никак не хотели соединиться, пальцы натыкались на манжеты рубашки, вместо того, чтобы ощупать кожу. Он боялся ощутить не пот, а мерзкую, липкую кровь.       Но пальцы были горячими и влажными. Только и всего. Вито неверяще опустил взгляд. Руки его чисты.       А впереди — поток света. Он лился из глубины коридора. Сияние затмевало дрожащие огоньки свечей. Вито зачарованно встал с колен и побрел вперед, рассматривая настенные росписи. Они казались знакомыми. Где же он их видел? Неважно, главное, он сейчас не в плену. Он в Ватикане! Он свободен! Он спасен!       Вито улыбался, осторожно касаясь пальцами прохладной стены. Сочные, но нежные краски. А здесь, в нише, нарисована красивая девушка. Белоснежные одежды, серебряные украшения, нежные бело-розовые цветы у босых ног. Похожи на лилии. Длинные волосы. Очень знакомые. Они обвивали ее хрупкое тело, текли, словно ручьи. Темный сурик с багряным отливом. Видна каждая тяжелая прядь, ниспадающая к ногам. Виден каждый синий цветок на бронзовой коже. Черная Святая, которую он высоко чтил.       Вито улыбнулся. Он вспомнил. Он давно рисовал эти цветочные узоры ультрамарином. Учился рисовать волосы. Белил одежду. Наставник же потом набрасывал тени, рассказывал, показывал, исправлял… Под его рукой громоздкие серебряные украшения на голове и руках оживали и сверкали бликами. А как же прекрасны шесть синих крыльев, почти в тон цветам… Видно каждое перышко, каждая жилочка в нежном опахале, каждый тонкий светлый мазок лазурью на глубоком и сочном синем тоне… Четыре крыла закончены, а вот на нижней паре — только наброшена основа и тени.       Но ведь… Вито озадаченно коснулся не прорисованных крыльев. Он же закончил роспись два года назад! Юноша отлично помнил, сколько дней ему пришлось потратить, чтобы отрисовать каждое перышко! К тому времени он настолько наловчился, что Микеле просто наблюдал за его стараниями и по-доброму посмеивался, когда Вито просил дать возможность сделать все самостоятельно с нуля. Он сначала учился на крыльях и одеждах ангелов, дорисовывал за учителем, а потом…       Он разве… не в Ватикане? Разве не идет по коридору капеллы?       Юноша оглянулся. Вокруг были родные стены той комнатки, где он проводил в молитвах целых десять лет. Империя. Как хорошо… Значит, того ужаса еще не произошло. Что же ему делать? Скоро должны явиться Абель с Вацлавом. Их пришлет сестра, и они заберут его в Ватикан. О, в этот раз он не примет слова Императрицы близко к сердцу. Он поставит условие, потребует забрать Микеле с собой! Ей нужен свой кардинал в Ватикане, поэтому она не посмеет отказать ему. А потом он прикажет Вордсворту отбыть в тот же день из Карфагена! Они все приедут на день раньше! Он успеет свидеться с сестрой! Ничего страшного не произойдет! И даже, можно помешать розенкрейцерам, защитить базилику! Никто не погибнет! Кровь не прольется, и войны не будет! Как же он не додумался до этого раньше! Он теперь сможет выполнить свою клятву! Как все просто, все просто…       — Благодарю Тебя, Боже!       Вито улыбался и корил себя за страшные мысли. Ах да, точно. Надо предупредить Микеле об отъезде. Да, вот он — сидит на стуле, смотрит на стену, где они так и не дорисовали святую Элиссу Карфагенскую. Яркие оттенки охры, светлые и темные, словно зной южной песчаной пустыни, где упокоилась эта святая с разноцветными крыльями, отливающими золотом и бронзой. Его черные одеяния простого слуги контрастировали со сверкающей стеной, на голове повязан рабочий серый тюрбан — наставник вечно вытирал кисточки о его длинные концы.       Вито подошел к нему, положил на плечо наставника ладонь.       — Нам пора идти, Микеле.       — Куда?       — В Ватикан, — коротко ответил юноша.       — Разве? — прозвучал смешок. Микеле даже не обернулся. — Это тебе нужно в Ватикан. Не мне.       — Ну, куда я без тебя… Придумал, тоже мне. Пойдем вместе, решено. Я так решил, — заспорил Вито. Тот промолчал. — Эй, ну, идем же!       Юноша поджал губы и встал перед ним, закрывая собой роспись. Лицо спящего Микеле выглядело уставшим, но счастливым. Он улыбался во сне. Устал годами расписывать стены, понятное дело. Вито настойчиво потянул его за одежду, случайно выбил коленом палитру из рук. Да еще и открытую баночку с киноварью опрокинул, которой рисовали муаровые шелка одеяний. Он было начал прибираться, но вспомнил, что есть дела поважнее.       — Микеле? Эй… — Вито потянул его за одежду, похлопал по щекам. Пальцы оставили темный след краски на коже. — Ой, прости…       Юноша осекся. Мокрый доломан наставника испачкал руки. И это была не киноварь. Вито сделал шаг назад, еще один. Шагнул в темную арку, возникшую на месте сверкающей росписи. Споткнулся. Ступеньки?       Позади лежал человек в черной одежде. Длинные серебристо-седые волосы, перетянутые знакомой полинявшей до серого лентой, смешались с короткой накидкой форменной аксовской дзимарры.       — Абель…       Вито поспешно присел на колени, поворачивая священника лицом к себе. Как же так… Неужели… Что же теперь будет? Его оставят здесь одного? А как же сестра… Он должен ей помочь, она ждет его!       Здесь было мрачно и сыро, но свет из комнатки, где остался истекающий киноварной кровью Микеле, позволил увидеть мертвенно-бледное лицо. Серые и черные тени легли широкими мазками, резче и глубже очерчивая рельеф истощенного скуластого лица и мешки под глазами. Черная одежда оставляла на руках такие же киноварные следы. Под телом, на гладком холодном полу, начали расплываться большие пятна, где-то неподалеку замерли неподвижные очертания серых крылатых фигур. Свет позади померк, а вместо него в спину ударили порывы ветра, раздался отчетливый свежий запах грозы. Ветер принес и отзвуки грохота — вдалеке звучали разряды молний. Вито узнал это место — склеп.       Сестра, о, сестра…       На его руках лежал мертвый Абель. И где-то на выходе лежал Трес. Они погибли. Но разве их жертва оправдана? Да и защищали совсем не его, они защищали кардинала и Церковь. Это их долг. А что он сам сделал-то? Разве он не должен был делать то же самое? Кого он защитил? Кого он спас? Никого. Он только проливал кровь… Сколько еще людей прольет свою кровь и погибнет, защищая кардинала? А сколько людей из-за его, кардинала, бездействия жестоко убьют?       Белые фигуры ангелов угрожающе качнулись. Ах, нет, это всего лишь слезы. От них плывут статуи, плывут стены и потолок. Лучше бы Кемпфер бросил его в базилике, камни обрушились бы на него, похоронили вместе со всеми. Но его имя останется навсегда в реестре. Рядом с именем сестры. Никакой огонь не выжжет память людей. На лицо упала высокая тень. Юноша поднял голову и…       …увидел только алые глаза, услышал хриплое рычание. Над его головой ангел Самаэль занес свою огромную косу. Яркое сияние, и молния, словно гнев Божий, взметнулась над угольными крыльями карающего ангела, грозящего смертью. По ушам ударил долгий неразборчивый вой, от которого леденели внутренности.       «Сдохни!!!»       Он умрет. Он сейчас умрет. Вито зажмурился, крепко сжимая в руках черную сутану. А потом почувствовал, как его что-то подхватывает под пояс и тянет в сторону.       — Отступаем, — тихо прозвучал голос над ухом. Больше похоже на заглушенный воем громкий приказ.       Юноша молча вцепился в чьи-то плечи, не открывая зажмуренных глаз, попытался послушно перебирать ногами вслепую. Это бесполезно, поэтому его тут же закинули на плечо и куда-то потащили. В живот и ребра больно уперся жесткий и массивный наплечник.       Вито не мог понять, что происходит. Он слышал громкие выстрелы, потом его и вовсе отшвырнули в сторону. Жесткий пол вышиб остатки воздуха из легких, и юноша открыл глаза. Он находился в какой-то темноте, но на расстоянии руки виден коридор. На полированных мраморных стенах сверкнуло огненное зарево, будто кто-то щедро плеснул ярким кадмием и светлой охрой из баночек. Раздался громкий выстрел. Последний.       Вито осторожно выглянул за угол, кашляя и стараясь вздохнуть. На полу неподвижно лежало четыре человека, а пятый стоял к нему спиной, срывая с себя горящую одежду. Черная дзимарра с белой каймой. Как у Абеля…       — Идемте, — коротко бросил невысокий мужчина. — Скорее.       Он оглянулся, и Вито узнал Треса по алому отблеску лазера в левом глазу.       — Ты… как? — юноша едва выдавил из себя вопрос, выползая и поднимаясь с пола.       Он не один, не один… Трес не погиб! Да и Абель тоже жив — сражается с Кемпфером! Они сейчас сбегут от Ордена, все будет хорошо, никто не погибнет…       — Стоять! — вдруг раздался крик. Вито замер. — Осторожно! Это напалм. Он прилипнет к коже, будут сильные ожоги. Держитесь за моей спиной на расстоянии. Я пойду первым.       Вито осторожно обогнул пышущие жаром брызги на полу, закрыл себя с головой длинной мантией, чтобы не вспыхнули длинные волосы, когда он шел мимо адского огня на каменной стене. А потом они быстро пошли дальше по пустым коридорам, почти побежали. У каждого поворота Трес тормозил, коротко выглядывал и лишь потом продолжал быстрое движение. Перед глазами Вито маячила горевшая спина. Языки пламени уменьшились, остались только огромные прилипшие оранжево-золотые пятна, словно на тело плеснули расплавленным металлом. А кожа вокруг этих ярких пятен краснела, плавилась, чернела… Вито успел заметить, что точно такое же происходило и на груди, ногах. Будто язвы разъедали, пожирали кожу и смердили горькой вонью. В горле начало саднить.       Они были уже у выхода из склепа, когда на них набросились какие-то тени. Вито на автомате сделал танцующую связку шагов, привычно заходя за спину напавшей тени и одновременно выхватывая меч под звуки ритмичных выстрелов — это Трес. «Только не…» Быстрые шаги позволили ему закрутиться и обрушить на спину врага мощный удар мечом. А потом пришлось срочно прыгать в сторону, когда вторая фигура замахнулась на него тяжелым двулезвийным топором. Вито ударился об стену — тесно, негде развернуться.       »…не пристрелил бы меня…» — мелькнул конец мысли, когда над головой сверкнул второй топор, вонзаясь в стену. Это первый из напавших обернулся и атаковал вновь, будто не по нему только что пришелся мощный удар мечом. Вито поднырнул под него, закрываясь им же от второй фигуры — тесный коридор тут сыграл на руку — и перехватил двуручный меч параллельно полу. Быстрый шаг вбок, и тело само прошлось по длинному бритвенно-острому лезвию животом, когда решило продолжить атаку.       «Что за…»       Противники не хотели погибать. Пришлось делать быструю перебежку спиной назад по коридору, разрывая дистанцию. Вито даже не успел взмолиться — только бы позади ничего не попало под ноги. Эту мысль он закончил, уклоняясь с замахом. Клинок опустился тому на голову, легко разрубая какую-то маску вместе с черепом. А потом блеснувший металл завершил свою пляску, разрубая шейные позвонки второго, ставшего не таким прытким после двух ударов.       Противник упал, открыв дергающиеся фигуры возле угла. Откуда-то продолжали звучать выстрелы, и потому силуэты так смешно дергались, как марионетки. «Что они…       …делают?» Вито осознал это, когда набросился на них сзади, рубя одного по затылку. Второй обернулся и тут же упал, когда крупнокалиберная пуля разнесла череп. Вопреки ожиданиям, ничего не брызнуло. Крови у них не было. Только резкий запах формалина и сладковатой гнильцы.       — Вы слишком быстро и непредсказуемо двигаетесь, я не мог точно прицелиться и снять ваших противников, — раздался спокойный голос. — В следующий раз постарайтесь не бегать, а то попадете под пули.       Откуда звучит этот голос? Снизу?       — И вам не стоило потом бежать ко мне. Я едва не пристрелил вас, — добавил голос у его ног. — Но мне следует сказать вам спасибо.       У Вито подкосились колени, и юноша осел рядом с лежащим Тресом. На обгоревшем теле ярко блестел покореженный металл, из ран вытекала… кровь. Или машинное масло? Но оно так похоже цветом на кровь… Внутри корпуса что-то шипело и звонко клацало.       — Вы слышите меня?       — А?       — Выход из склепа. Потом — прямо, первая поперечная аллея, она с аркой, повернете направо. Чугунные ворота и проспект — налево. Агенты вас встретят. Они почти прибыли.       — Ч-что… зачем?       Трес поднял руку, отсоединил от своей шеи рацию и попытался надеть на его ухо. Что-то внутри тела натужно подвывало и искрило сквозь пробоины, конечность нелепо дергалась, будто управляемая неумелым кукловодом. Вито вслепую взял витой проводок и вставил наушник, как и хотел того Трес. Его лицо с идеальными пропорциями вызывало эстетический экстаз. Светлый беж, тонкие черты, тени. Зазубрина от удара топором проходила через правую глазницу и углублялась в висок, края раны ярко блестели не окисленным металлом, объектив в виде глазного яблока разбился. Уцелевший карий глаз, левый, будто прорисованный темным суриком с расплывающимся алым пятном в зрачке, внимательно смотрел на Вито.       — …чугунные ворота и проспект — налево. Повторите.       — Прямо, аллея, направо, ворота, налево… — хрипло пробормотал Вито.       — Positive. А теперь — бегите. Сестра Кейт сориентирует при необходимости по рации.       Бежать? Зачем? Все уже кончено. Он не может оставить его здесь.       — Трес, ты… Как же…       — Бегом!!!       Юноша едва не вскочил от вопля. Крик отрезвил и заставил застывшее сердце бешено забиться.       — Я сказал — бегом! Живо! — киборг даже приподнялся на стонущей механической руке. Казалось, он угрожающе надвинулся на него, словно недобитый зверь норовил укусить приблизившегося человека.       Вито на подгибающихся ногах поплелся спиной к выходу из склепа, не отрывая глаз от растекшейся масляной киновари на серых камнях. Страх придавал силы убежать от этого ужаса. Но когда шею обхватил крепкий локоть, юноша в этот раз даже не стал сопротивляться. Он уже знал, что это все равно бессмысленно, потому позволил себя задушить…       …Воздуха не хватало, когда Вито открыл глаза, содрогаясь.       Он заснул, обнимая себя за плечи. Тяжелая рука легла на шею, оттого и приснилось кошмарное удушье. Кулак по-прежнему сжимал четки, но уже на втором десятке бусин. Вторая скорбная тайна и невыносимая боль. Ни один удар плети не мог сравниться с хлесткой виной.       «Моя вина, моя вина, моя величайшая вина…» — с новой силой запилили слова уже другой молитвы. Покаянной. Из глаз потекли жгучие слезы. Неудержимо, ручьем. Вито плакал и плакал, крепко сжимая розарий пальцами в кулак, и бил себя им в грудь. Он даже не мог стать на колени, выпрямиться. Тяжело, страшно, больно. Он так и лежал ничком на полу, пылая всем телом. Душно, жарко, мерзко…       Зачем он проснулся, зачем? Всей душой он желал остаться в том кошмаре рядом с Тресом. Почти так, как и произошло в реальности. Киборг точно также кричал на него, велел бежать… Вито крепко сжимал розарий, молил лишь об одном — чтобы тот изменил свой цвет, и череда бусин увлекла за собой в новый сон. Должна была начаться третья декада бусин, третья тайна… Юноша плохо помнил, на какой молитве он остановился. Славословие? Он вроде читал это, завершая вторую декаду… или снова не успел? Что сейчас читать? На какой именно бусине он остановился?       Руки дрожали, счет был утерян. Молитву не удастся дочитать. Ни во сне, ни наяву. Вито поднялся с пола и уселся на кровать, глотая вязкую слюну. Нужно заснуть. Хоть как-нибудь, вдруг удастся снова увидеться с Тресом? Юноша улегся на мягкую подушку и посмотрел на бусины четок. Пальцы монотонно перебирали их, движение успокаивало, подушечки пальцев нежно приминались. А какого цвета четки были изначально? Он никак не мог вспомнить, сколько бы ни пытался.       Глаза слипались, веки боязно дрожали, приоткрываясь, взгляд украдкой смотрел на бусины — вдруг изменили цвет? Нет, еще не изменили, все такие же черные, с металлическим серым блеском. Эта страшная ночь когда-нибудь закончится, непременно. А утром ему будет дан ответ, юноша был уверен. Он почти нашел его. Почти. Осталось немного. Совсем чуть-чуть.       До ушей донеслись звуки хора. Детские голоса. Кто-то молится. Распевы без сопровождения звучат так легко… Вито вскочил с кровати и выбежал за дверь. Апостольский дворец. Здесь Алек, его младший брат. Наконец-то! Юноша в спешке бежал вниз по ступеням лестницы, устланным алым ковром. Белая обувь с коваными узорами ослепительно сияла, а выше колыхался подол сутаны, увитый золотым шитьем.       «Известно ли тебе, что означает цвет одежды, которую ты скоро будешь носить?» — когда-то спросил Франческо.       — Этот яркий пурпур означает кровь. Кардинал должен быть готов пролить всю свою кровь во славу Господа и ради защиты Святого Престола… — отозвался Вито в унисон с прозвучавшим в мыслях голосом старшего брата.       Юноша поправил тяжелую широкополую шляпу. Господи боже мой! Он ведь опаздывает, опаздывает! Месса уже началась! Какой же позор! Коридоры, лестницы. В них же легко запутаться… Жалкое оправдание. Он ведь собирался присутствовать на отпевании несмотря ни на что, хоть и здоровье едва позволяло. Ведь сутки-двое назад его отравили… Отравили? Кто же? Вито остановился. Да где же он находится? В каком крыле? А похоронная месса звучит со всех сторон.       Сестра! О, сестра!       Ему не удастся с ней проститься, если он не поспешит! Кажется, это тот самый коридор. Он соединяет собор Святого Петра с дворцом. Вито толкнул резные двери и…       На деревянных ступеньках лежал мужчина. Юноша зажал себе рот, чтобы не завопить. Убийство? Да кто же посмел осквернить пролитой кровью священное место?! Надо позвать на помощь. А вдруг он еще жив? Вдруг он может сказать, кто на него напал? А вдруг и вовсе удастся спасти его жизнь? Вито поспешно подобрал подол сутаны и присел рядом. Тело было одето в грязную и рваную одежду. Как же над ним издевались, такие страшные увечья… Белоснежные перчатки с расшитыми крестами выпачкались, когда он попробовал перевернуть мужчину. Крик застрял в горле: на лбу виднелось отверстие от пули. Ему уже не помочь… Вито опустил ладонь поверх мертвых глаз и закрыл их.       — …Requiestcant in pace. Amen, — пробормотал он конец молитвы. Душа несчастного да обретет покой в мире…       Нужно бежать, предупредить всех. Бумага? Мужчина выхватил какую-то важную улику? Вито осторожно вытащил скомканный лист из сжатого кулака.       — «В виду неопровер… защиты Ватикана… приговорить… к смертной…»       Кровавые пятна отпечатались на бумаге, смазали чернила, но слова еще можно различить, как и подпись… Вито глухо вскрикнул. Это же он писал! Но имени осужденного он уже не помнит, а на бумаге не прочесть из-за пятен. Юноша прислонился к стене и закрыл глаза, слушая скорбную мессу и пытаясь вспомнить имя.       — Энрико Фаббри! — вспомнил Вито, распахивая глаза. И умолк.       Апостольский дворец исчез. Но тело все еще лежало перед ним. Юноша поднялся с бесконечного каменного пола, мощеного серыми и черными плитами, и устало побрел вперед. Туда, где вдалеке виднелся черный купол Святого Петра. Его хорошо видно на закате, когда солнце садится позади. А за спиной Вито ночное небо расчерчивали тонкие светящиеся лучи. Подсвеченные тринадцать башенок-минаретов дворца Императрицы и почти такой же купол, только пологий, невысокий, раскинувшийся почти на всю крышу.       Похоронная месса уже гремит во всю мощь. На закате? Нет, это зарево пожара освещает ночное небо. Рим целиком утонул в жарком пламени. В новолунии исчез привычный серп на небе, лишь маленькая вторая луна-близнец сверкает кровавой искрой в зените. Вампирская, нечистая луна, как говорят ватиканцы.       Вито шел вперед, хоть и сложно было идти, утопая по щиколотки в багровой воде. Это льется кровь умерших в войне. Это по ним гремит реквием. Вито нес с собой пастырский посох с крестом, длинная мантия волочилась по земле, впитывала в себя кровь. Его алые одежды кардинала потускнели, налились багрянцем. Тяжелое галеро натерло лоб.       Начали встречаться еще тела. Вито опускался на колени, закрывал им глаза, читал заупокойную молитву. Это его долг. Он не может молиться и просить за себя. Черные четки оковами обвили запястье и постукивали от каждого движения.       А вот и Трес. Юноша болезненно улыбнулся, опускаясь рядом с ним на колени. Какие же у него красивые глаза… Светлые-светлые, серо-голубые, словно качественная и редкая сталь для клинков. Когда-то они холодно смотрели, словно резали бритвой наживую. Даже дотронуться боязно, чтобы закрыть их. Стальная гончая. Верный, преданный пес.       Слезы не хотели литься — он их все выплакал. Месса звучала уже вдалеке, и Вито услышал позади себя шаги. Кто-то шел за ним. Скорее всего, это его убийца, Кемпфер. Он обещал убить и прислать труп. Далеко идти не придется — Рим уже в двух шагах. Юноша смиренно опустил голову, ожидая последний удар.       Но вместо этого чьи-то руки обняли его. Тошнотворный запах крови рассеялся, и Вито вдохнул сладкий запах орхидей.       — Сестра… Ты пришла… Ты все-таки пришла, — устало прошептал он, прижимаясь к ней спиной. Катерина молчала, только нежно обнимала. Это хорошо, столько всего нужно рассказать ей. Спросить совета. Вито сплел свои пальцы в кровавых перчатках с ее тонкими пальцами и поведал о сомнениях и страхах, гневно обвинял себя и молил о прощении…       — Что мне осталось?       Катерина молчала, даже не шевельнулась за все это время. Они так и сидели вдвоем на бесконечном каменном полу, расчерченном большими серыми и черными квадратами.       — У меня нет выхода, — Вито с трудом повернулся, ведь кровь уже поднялась на пару ладоней, почти залив ноги, а мокрая сутана их оплела. — Я не смогу выполнить данную клятву. А еще страшнее, я даже не смогу защитить всех, кто мне дорог. И я замарался в невинной крови…       — Ты убийца? — наконец, спросила Катерина. Голос прозвучал холодно, совсем без эмоций. Она даже не смотрела на него, словно презрительно отвернулась. — Да, эта кровь на тебе. Но в большей степени и на тех, кто подтолкнул тебя и ввел в заблуждение. Ты искренне раскаялся, и нет на тебе греха. Однако, ты согрешил в ином…       Теперь молчал Вито, сидя неподвижно перед ней на коленях и склонив перед сестрой голову. Катерина грациозно поднялась с колен, коснулась его подбородка, осторожно, но крепко потянула за собой. Юноша качнул головой и остался сидеть. Взгляд скользнул по белоснежным кружевным юбкам и яркому алому платью-сутане. Алому, а не кровавому, как у него…       — Встань.       Громкий холодный окрик ударил по ушам, будто плетью. Вито, спотыкаясь, кое-как встал, но взгляд не решался поднять.       — Смотри мне в глаза.       Видимо, так звучал голос Стальной Леди, когда она была жива. Алек рассказывал, что порой ему было страшно слышать голос сестры, когда она спорила с Франческо. Ледяной голос, непреклонный, редко повышался, но все молчали, когда она говорила. За это ее враги ненавидели, а союзники обожали. Голос, такой же острый, как и взгляд светло-голубых глаз под цвет качественной стали для клинков. Глаза эти будто режут наживую. Так когда-то сказал Алек.       Вито робко поднял голову. Но ее глаза в этот раз смотрели мягко. Теплые глаза. Карие. С алым проблеском в зрачке.       Сестра что-то говорит ему, но он не слушает ее. Видимо поэтому она отвешивает пощечину, от которой он падает в кровавую темноту, и ее голос гремит в ушах…       …Вито приоткрыл глаза. Рядом зазвучали отчетливые шаги, а потом показался Райсцан. Он, проходя мимо, замер на секунду, смотря сверху вниз. Сверху? Юноша повернул голову и громко застонал от боли. Шея так сильно затекла, что даже повернуться невозможно. Вампир молча что-то поставил на стол и ушел. Дверь снова громко хлопнула.       Жутко хотелось спать. Глаза слипались. Взгляд заметил четки, сжатые в кулаке. Ему что-то снилось. Что-то очень важное. Надо, надо вспомнить. Там была какая-то очень важная вещь… Какая-то тайна…       Скорбные тайны. Mysteria Dolorosa. Он хотел прочесть их сегодня ночью, но заснул, так и не прочел. Ему снился долгий кошмар.       Вито распахнул глаза. Вязкая и липкая дремота разом слетела. Он поднял затекшую руку и посмотрел на четки. Розарий сверкал золотом и белизной. Жемчуг и крупный граненый хрусталь. Тот самый розарий, что он перебирал в склепе у могилы сестры.       Сестра, о, сестра!       Вито улыбался. Он читал молитву только во сне, прочел первые три тайны. Смирился с непреклонной судьбой, подготовился нести свой крест. Четвертую же тайну он прочтет наяву. Это будет долгая и тяжелая дорога. И он уже решил, что следует делать.       Сестра отвесила ему пощечину, от которой он упал, но громкий голос вовсе не был гневным.       «Встань и иди». _________________ Немного (много) пояснений. Розарий — это католические четки из пятидесяти девяти бусин (шестидесятым выступает медальон). Пять рядов по десять бусин разделены четырьмя крупными бусинами-разделителями, которые соединены в круг и замыкаются медальоном. От медальона опускаются вниз пять бусин (крупный разделитель, три обычных и снова разделитель), а заканчивается цепочка распятием. Молитву Розария, собственно, читают по этим четкам, размышляя над одним из видов тайн согласно дню недели. Есть радостные (о тайне Божьей любви), светлые (о земном служении Христа), скорбные (о тайне распятия Христа) и славные (в них прославляется Христос). Каждый вид тайн содержит пять тайн (по пяти десяткам бусин). Mysteria Dolorosa — это «скорбные тайны». В них входит: предсмертное борение в Гефсиманском саду, бичевание Иисуса Христа, увенчание терниями, крестный путь (путь на Голгофу) и смерть на кресте. Теперь вы сможете оценить, как Вито прилично помотало по кошмарам, чьи сюжеты несут символику и атрибуты этих тайн. Кроме того, сны отражают стадии принятия неизбежного: отрицание (нежелание принимать), гнев (злость на окружающих и обвинение их в несчастьях), торг (воодушевленная попытка исправить все и вернуться к прежней жизни), депрессия (разочарование в себе, полная беспомощность от осознания, что ничего нельзя изменить), и после этих снов Вито приходит к принятию ситуации. Теперь сами молитвы, которые цитируются в тексте. Сначала целуют распятие, потом осеняют себя крестом (причем не тремя пальцами, а пятью, по числу ран), и произносят «Апостольский символ веры». В тексте упоминаются лишь начала трех строчек: Credo in Deum Patrem (верую в Бога-Отца), Et in Iesum Christum (и в Иисуса Христа), Credo in Spiritum Sanctum (верую в Святого Духа). Далее берется первая крупная бусина возле распятия и читается «Отче наш» (Pater noster qui in celis es — Отче наш, сущий на небесах). Причем, у католиков есть разница в последней строчке, на что и указано в тексте: «Он верил, искренне верил, что Господь не даст впасть в искушение», т.е. слова «не введи нас в искушение» заменены на «не дай нам поддаться искушению». Далее трижды читают «Радуйся, Мария» (Аve, Maria, gratia plena — Радуйся, Мария, благодати полная), потому как есть три добродетели (вера, надежда, любовь), после на бусине-разделителе читают славословие (Gloria Patri), т.е. «Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу, и ныне и присно, и вовеки веков». Затем переходят на круг бусин, и начинают снова с разделителя, на котором уже читают «Отче наш». На десяти бусинах снова читают десять раз «Радуйся, Мария», размышляя над одной из пяти тайн, потом снова на разделителе «Славу» и «Отче наш», и так до тех пор, пока круг не замкнется. После этого переходят на медальон, читают «Славься, Царица» (Salve Regina) и осеняют себя крестом. Молитва завершилась. Цвет и материал розария во снах и наяву также неслучаен. Жемчуг является символом праведности, любви к Богу, символом Христа и Марии, а также слова Божьего. Хрусталь тесно связан с Девой Марией, символизирует чистоту помыслов и невинность, а поскольку хрусталь прозрачен, но ощутим, то он представляет из себя «бестелесное в телесном». Рубин — символ пролитой крови и страданий Христа, а также символ божественной любви и преданности вере. Красный цвет имеет такую же символику, что и у рубина, а также означает пламя веры, мученичество и царство справедливости. Синий цвет снова связан с Девой Марией (синий покров), еще означает цвет небес, смирения, благочестия, мудрости и истины (потому цвет одежд херувимов, ангелов мудрости, тоже синий). Черный, помимо связи со злом и грехом, связан и со смертью, трауром, а также из концепции смерти исходит цвет монашества — черный (символичная смерть для мира). Иногда черный означает и божественную тайну. Золото является символом славы Христа и символом истины, а также золото отражает божественный свет. Серебро же символизирует не только божественную мудрость, сам процесс выплавки серебра символизирует очищение души через испытания.