***
Рык. Страшный, нечеловеческий рёв вырывается из груди тамплиера. Шэй швыряет винтовку в стену раздевалки, наплевав на то, что этот шум привлечёт внимание других людей. И кто-нибудь точно придёт и вызовет для него санитаров, чтобы угомонили эту истерику. Но Кормак не хочет, чтобы его успокаивали. Ему нужно прокричаться. Наораться так, чтобы вообще не осталось никаких сил, чтобы внутри воцарилась пустота, такая же беспощадная, как была внутри него на похоронах полковника Монро. Кормак пинает винтовку, и та откатывается с противным скрежетом под скамью, на которой валяются немногочисленные вещи тамплиера. Этот звук режет по ушам. Но Шэй не обращает на него внимания. Он ударяет рукой по ближайшему шкафчику, оставляя на нём неплохую вмятину. Этот глухой удар, кажется, слышен даже за пределами помещения. На костяшках под перчаткой проступает микроскопическими капельками алая кровь, тут же впитываясь в ткань, но Шэй не замечает этого. Эта боль — ничто по сравнению с той, что разрывает его душу. Боль словно страшный зверь вгрызается в то, что Кормак мог бы назвать душой. Он думал, что это нечто давно заледенело, прогнило или того хуже окаменело навсегда. Но нет. Его душа словно мягкая, нежная плоть чувствует эти острые зубы. К горлу подступает ком. Ещё немного и Шэй закричит. И закричит нечеловеческим, безумным криком. Вот-вот, совсем немного. Но его хватает только на глухой, сиплый выдох. Тамплиер опускается на колени. Всё его тело опускается к полу, Кормак хочет сжаться до размера песчинки, до размера атома, чтобы его никто не видел, чтобы этот груз так сильно не давил на него. Он видел её глаза. Видел этот взгляд. Она понимала всё. И, кажется, даже приняла неизбежное, что он вот так вот будет смотреть на неё, на то, как её тело падает вниз. Последний «прыжок» веры. Падение в пустоту. Она сражалась до конца. Не за их любовь, за дело ассасинов. Тамплиер касается руками лица, но тут же отдергивает руки, будто его прошивает электрический ток. Перчатки на руках пропитаны её кровью. Он так спешил в офис, нарушая все скоростные режимы, что даже не избавился от прямого доказательства своей вины. Он обнимал её тело, не позволяя себе проронить ни одной слезы. Руки трясутся, как у эпилептика во время припадка. Холодные пальцы ощущают затвердевшую от чужой крови ткань. Осознание приходит не сразу. Шэй не может совладать с собственными руками. Пальцы не слушаются, но он всё равно стаскивает перчатки, швыряет их куда подальше, чтобы не видеть. — Какой же ты урод, Кормак, — голос совершенно непохож на тот, которым он говорит каждый день. Он словно слышит себя извне. Этот хриплый, севший бас, — Ублюдок! Скотина последняя. Ты, Кормак, последний урод! — рявкает сам на себя Шэй и ещё сильнее ударяет руками по ближайшему шкафу, от чего хлипкая дверца открывается, но тамплиер вновь вынуждает её захлопнуться. Лучше бы он выстрелил в висок самому себе. Ему бы хватило сил. Лучше бы он убил самого себя, лишь бы не смотреть в эти чистые глаза, на эту понимающую улыбку. Она никогда не была зла на него. Она пыталась остановить Лиама, когда он стрелял ему в спину, но никогда не стреляла сама. Она всегда смотрела ему в лицо. Его Хоуп… Его надежда когда-нибудь вновь коснуться её губ умерла вместе с ней. У них бы никогда ничего не получилось, но он желал этого. Розовые очки бьются стёклами внутрь. Шэй рывком поднимается с пола. Это не только его вина. Это всё Кенуэй. Он знал. Он точно всё знал. Просто не могло быть иначе. И он намеренно отправил его туда, чтобы он избавился от неё, чтобы она дала время Лиаму удрать с этим манускриптом в руках. У ассасина теперь есть всё, чтобы повторилась история вновь, чтобы ещё раз погибли люди. Но какой ценой? Ценой самого дорогого, что когда-либо было в жизни Кормака. В этой полной дурацких стечений обстоятельств даже на расстояние Хоуп оставалась его лучом света. Теперь же солнце погасло. Навсегда. Но Кенуэй виноват. Он мог выбрать кого-нибудь другого. Гиста, может ещё какого-нибудь парня из того же самого штурмового отряда. Да даже любой бы агент Abstergo сгодился бы. Это мог бы быть другой человек. Кто-нибудь, только не он. — Прости меня… Пожалуйста, прости меня! — дрожащим голосом шепчет тамплиер. Слезы всё же стекают по его щекам до самого подбородка, капают на окровавленную футболку. Он снял куртку, но кровь пропиталась даже сквозь него, оставив пятна на одежде внутри, оставив пятна на его душе. Какой же он урод. И Кенуэй не лучше. Тамплиер готов рвавнуть к нему в кабинет, чтобы разбить этому напыщенному петуху лицо. Чтобы его холодная маска спала. Ведь он всё знал. Он выносил этот смертный приговор не только ей, но и самому Шэю. Да кто вообще дал ему подобное право?! Кто позволил ему распоряжаться чужими жизнями?! Кормак хочет бить его до тех пор, пока лицо Кенуэя не превратится в кровавое месиво, пока его руки не будут измазаны в чужой крови и слюнях, пока Хэйтем не захлебнется собственной кровью. Да что этот Кенуэй понимает вообще? Шэй рычит ещё громче, чем раньше. Опрокидывает скамейку ногой, сдирает с себя грязную футболку, бросает на пол. Быстрее, снять всё это. Снять её кровь с себя. И принести Кенуэю, ткнуть ему в лицо этой окровавленной тряпкой, чтобы он видел, чтобы он знал всё. Кормак сделал это. Он убил её! Её больше нет. Она скоро будет гнить в земле. Вместе с ним. Вместе с душой Шэя.***
Одна за одной. Кормак вливает в себя очередную стопку с сомнительной жидкостью, которую так любят пить все русские люди. Как сказал бы любой американец: Россию знают по трём вещам — балалайка, медведь и водка. Вот Шэй и пьёт эту водку, чтобы перед глазами потемнело, а голова закружилась. Пусть ему станет хуже, чем есть сейчас. Он не должен всё это помнить, не должен помнить её лицо. Но каждый раз, когда он закрывает свои глаза, то видит её взгляд. Эти пронзительные глаза, в которых до конца горел огонь борьбы. Она воин. Она сражалась до последнего, до последней капли крови, как завещал кто-то когда-то давно. И этот огонь горел бы и дальше, если бы не он. Если бы не Кормак. Шэй просит ещё одну стопку. Бармен уже сомневается, стоит ли этому совершенно пьяному человеку наливать ещё что-то. Но пока тамплиер не буянит, так что пусть лучше осилит ещё одну и уснёт за стойкой. В любом случае, Шэя в «Зелёном драконе» знают все, знают его начальство и близких друзей, значит, это пьяное тело можно будет без труда отправить домой. Но он не поедет домой. Не сейчас. Голова уже идёт кругом от количества выпитого, и мир рябит, как изображение на экране при плохом сигнале кабельного телевидения. Бармен ставит перед Шэем ещё одну стопку. Из внутреннего кармана кожаной куртки тамплиер достаёт мятую сотню и кладёт на стойку. Эта купюра такая же мятая, как и он сам. Её тоже потрепала жизнь. Её, кажется, даже однажды постирали, но она всё равно не утратила своих свойств. В отличие от Кормака. Он не чувствует себя человеком. Вообще никак. Тамплиер опрокидывает в себя содержимое стопки. Без закуски, без запивки, чтобы опьянеть окончательно, чтобы желудок сводило от всего того, что он выпил. Ему должно быть плохо. Но вряд ли будет хуже, чем сейчас. Хочется забыться болезненным сном, но страшно видеть её в своих мыслях. Страшно вновь переживать эту картину. Тамплиер зацикливается на всём этом. Они столько прошли вместе, сколько раз она спасала его шкуру. А теперь он убил её. Собственными руками прикончил, словно между ними никогда ничего не было. Сердце разрывается на части. Или это только так кажется? В висках стучит, а чувство опьянения не приносит никакого облегчения. Становится только хуже, только больнее. Кормак готов закричать. Он сжимает стопку в руке, ещё немного и она не выдержит подобного давления, вонзится острыми уголками осколков ему в ладонь. Но чужая рука не очень мягко похлопывает его по плечу. Кормак вздрагивает и отпускает стопку. Он нервно дергается, резко оборачивается назад. Весь мир словно смывает волной. И Шэю требуется чуть больше минуты, чтобы понять, кто стоит за его спиной. Это не полковник Монро, не даже Гист. Это тот человек, которого он меньше всего ожидал увидеть здесь. Да ему даже опасно появляться в этом логове, где отдыхают тамплиеры и другие товарищи, работающие на фармацевтического гиганта, скрывающего под собой подпольную организацию. Лицо Лиама Шэй узнает всегда. Бывший лучший друг, видимо, настолько оборзел, что у него уже нет чувства самосохранения. Конечно, никто не будет вязать или избивать этого человека здесь. Но он нежелательное лицо номер один, поле Девенпорта, конечно. И многие, если не все, знают его. Так что, скорее всего, бармен уже нажал тревожную кнопку под стойкой и сюда едет машина, чтобы вывести нежеланного гостя, а потом избить где-нибудь в одной из глухих и полностью изолированных комнат. Конечно, ассасин так просто не сдаст позиции, но и там будет группа обученных людей, которые готовятся каждый день по несколько часов. Так что мужчине придется очень туго. — Какого чёрта ты припёрся сюда? Тебе здесь не место, проваливай, — музыка заглушает слова, но Лиам достаточно близко, чтобы услышать то, что говорит этот пьяный вдрызг тамплиер, — Давай уебывай отсюда. — Может, выйдем? — спокойно произносит ассасин, хотя он заметно хмурится. И, кажется, тень недовольства легла на его лицо, — А то мне здесь, действительно, не рады, — он кидает взгляд на бармена, который смотрит на него в упор и даже не пытается это скрыть. Он, кажется, даёт ему время уйти, чтобы не было проблем ни у кого. Либо он просто ждёт, когда стеклянные двери распахнутся и сюда влетят мужчины в масках с оружием наперевес. — Ну, давай выйдем! — с вызовом бросает Шэй и поднимается со стула. Он чуть не падает обратно, но всё ещё держится на ногах. Земля уходит из-под ног, но он не собирается падать перед человеком, который для него теперь хуже врага. Тамплиер направляется к выходу следом за этим незваным гостем на их территории. Бармен не без удивления смотрит ему вслед. Это что, предательство? Этот момент почти никому не ясен. Даже сам Кормак не понимает, зачем он это делает, зачем касается руками ручки двери и покидает помещение. Он полностью пьян и действует так, как велят ему его эмоции и чувства. Ему нужно выйти сейчас. С этим человеком. Холодный уличный воздух ударяет в лицо. Прямо как там, на той самой крыше, откуда она падала вниз. Летела до самой земли. Как же Шэй себя ненавидит за это. Он убил её. Убил ту, которую любил. А все те люди, окружающие его, даже не подозревают, как внутри у него разрывается сердце, каждый удар отдается болью. Кормак никогда не думал, что душевная боль может стать физической. Мужчина смотрит в спину своему бывшему лучшему другу. Лиам крутит в руке монету номиналом в один доллар. Перекатывает её между пальцами, выполняя нехитрый трюк, а потом засовывает руку в карман и обращается к Кормаку: — Я бы прикончил тебя прямо здесь и сейчас. Но здесь слишком много людей. Тем более ваш бармен уже видел меня в лицо. Так что ничего не буду делать, но это пока. До пьяного Шэя слова долетают словно из какой-то параллельной вселенной. Шум от проезжающих и сигналящих машин он слышит лучше, чем речь человека, стоящего рядом. Но смысл он улавливает. — Ты думаешь, я хотел её смерти? Что я хотел её убивать? — Кормак достает пачку сигарет и вытягивает одну. Он долго хлопает по карманам в поисках зажигалки, пока Лам не протягивает ему свою, давая прикурить. Шэй поджигает кончик сигареты и втягивает терпкий дым, чтобы в следующий момент выдохнуть его слишком шумно, слишком обреченно, — Я не желал её смерти. Никогда. — Знаешь, — ассасин кидает взгляд на тамплиера, — Я верю тебе. Верю, но не могу не сделать этого, — Лиам сжимает руку в кулак. Он вкладывает в удар, кажется, всю свою силу. Сигарета Кормака падает на грязный асфальт. Тамплиер хватается за переносицу. Хруст был, а, значит, нос сломан. Тонкая струйка крови медленно начинает стекать вниз. Капли крови попадают в рот. Шэй облизывает губы. Боль сразу отрезвляет, ровно настолько, чтобы можно было понять — никто сейчас шутить не собирается. — Решил просто взять и вмазать мне? Умно! — рявкает тамплиер, вытирая кровь тыльной стороной ладони и только больше размазывая её по своему лицу. Его глаза отражают весь спектр чувств, которые сейчас испытывает Кормак. Это всё, что только может быть. И боль, и бессильная ярость, и даже отчаяние. — Решил напомнить зазнавшемуся ублюдку, что она до последнего умоляла не трогать тебя. И что она любила тебя до самой последней минуты. И никогда не желала тебе зла. — Вы все хотели моей смерти. Ты, Ахиллес, Шевалье и она. А ты стрелял мне в спину! — Шэй переходит на крик. Алкоголь основательно ударил ему в голову, так что сейчас ему всё равно что могут подумать люди вокруг. Несколько человек отшатываются в сторону, слыша этот крик. Кто-то крутит у виска. Тамплиер уже было делает шаг вперед, хватает Лиама за плечо, но тот отталкивает его от себя. — Шевалье стрелял тебе в спину, Кормак, а не я, — мужчина разворачивается и уходит, оставляя Шэя стоять одного возле входа в бар. Ему хватает ровно нескольких секунд, чтобы исчезнуть в этой огромной толпе людей, идущих неизвестно за кем и неизвестно куда. Кормак ещё раз проводит под носом, пытаясь убрать кровь и осмыслить то, что он только что услышал. Бывший лучший друг нашёл его просто для того, чтобы двинуть ему по лицу? Разбить нос из-за чужой смерти? Кормак не верит в это, не верит, что в спину ему стрелял Шевалье, хотя это больше походит на правду, чем то, что это мог сделать Лиам. Выстрел, возможно, скосил, а Лиам никогда не промахивается. Он лучший стрелок Братства. И если бы стрелял он, то попал бы наверняка. Да и стрелял бы он в голову, чтобы до земли Кормак долетела уже трупом. Тамплиер смотрит туда, где только недавно стоял ассасин. Он плюет себе под ноги, давит сигарету, которую даже не успел нормально скурить. Что вообще чувствует О`Браен? Какие эмоции он испытывает, зная, что та, которую Шэй любил, теперь будет лежать в могиле. Наверняка он уже видел её полностью изуродованное тело, ставшее чуть ли не кровавой кашей. До земли она долетела уже мертвой. Шэй в этом уверен… Хочет верить в то, что уверен. Никто уже не узнает наверняка. Если она действительно любила его? Может она и не предала тогда. Шэй не знает что думать. Он едва ли смирился тогда с той мыслью, что ее больше нет в его жизни, что она теперь навсегда его кровный враг. Но теперь её нет и в жизни Лиама, в жизни Братства ассасинов. Шэй возвращается в бар, хватает со своего стула у барной стойки куртку и спешит вернуться на улицу. Он на ходу натягивает кожанку, застегивает её, достаёт ключи. Мотоцикл стоит в соседней подворотне у чёрного входа в бар. Тут никто ничего не будет воровать, потому что стальной конь находится ровно под камерами. Слишком твёрдым шагом для пьяного человека он подходит к мотоциклу и берет в руки шлем. Мысли безостановочно носятся в голове, сталкиваются друг с другом, становясь жуткой кашей из разномастных частей и кусочков. Хочется избавиться от этих мыслей, перестать думать, обрабатывать информацию. Хочется заткнуть всё, что звучит в голове. Голоса. Бесконечные голоса. И, кажется, где-то на задворках лепечет совесть. Кормак надевает шлем и седлает своего «коня». Он не знает, куда поедет. Просто куда-нибудь отсюда. Конечно, было бы лучше уехать из страны, бросить все и исчезнуть. Но вот только от работы Кормака никуда не денешься, никуда не уйдёшь от Ордена, да и Братство ассасинов тоже достанет тебя везде. Если Лиаму потребовалось всего несколько часов, чтобы добраться до него и разбить нос, то что будет, если он покинет свою территорию? Всё же «Abstergo» управляет Нью-Йорком, так что Шэй в относительной безопасности здесь. Но даже под наблюдением видеокамер, под наблюдением сторонних и очень важных лиц, здесь творятся бесчинства. О которых лучше не знать и не думать. Тамплиер выезжает на проезжую часть, легко вливаясь в общий поток автомобилей. Даже несмотря на плотность движения, он всё равно умудряется продвигаться вперёд. Он давит на газ, лавирует между другими участниками дорожного движения, уверенно набирая обороты. Ему всегда становилось легче, когда он брал свой мотоцикл и гнал вперёд по хайвэю, чувствуя, как ледяной ветер пробивает до самых костей. Ему нравилось, как немели пальцы от холода, но дорога все равно его уносила вперёд. Всегда уносила. И чем дольше он ехал, тем больше ему хотелось гнать вперёд. Это было для него персональным наркотиком, его отдушиной. Сейчас на этой пыльной, грязной дороге в центре города, где раскалённый асфальт плавится под колёсами, но вот уже готовится застыть в предверии ночи, его душит дым. Надо выбраться подальше отсюда. И вновь удрать, улететь. Алкоголя в крови слишком много, чтобы что-то останавливало Кормака. Он хочет выжать весь возможный максимум по скорости в этом городе. Хочет пронестись среди машин, не останавливаясь ни на секунду. Ему нужно расправить крылья, которыми за столько времени он разучился пользоваться. И лететь вперёд, словно он свободен ото всех проблем, словно завтра ему не придётся собирать себя по кускам из груды неровных осколков. Шэй никогда не думал, что он может быть таким хрупким. Все люди изготовлены из разного материала, но он никогда и не подозревал, что его материал бьется так же легко, как стекло, стоит только случайно махнуть рукой. Почти перед самым носом тамплиера загорается красный огонь. Светофор меняет сигнал на запрещающий. И лёгкий призрак свободы, который своей невидимой рукой едва коснулся Кормака, улетает. Шэй жмёт на тормоз, чтобы сбросить скорость, остановиться до белой линии, начерченной заботливыми служащими, встать в неровный ряд вместе с другими участниками движения, словно он на какой-то гонке. И ждать старта — холостого выстрела в небо. Но мотоцикл не останавливается, как бы тамплиер не давил на рычаг, как бы не пытался совладать с управлением. На полной скорости красная молния-мотоцикл выезжает на перекрёсток. Ни запрещающий сигнал, ни сам водитель не могу остановить взбесившегося стального «зверя», который больше не хочет прислушиваться и жить по указке своего седока. Шэю остаётся только надавить на газ в два раза сильнее, чтобы безболезненно проскочить поперёк потока двух машин. Мотор грозно рычит, говоря Кормаку, что его вождение давно минуло отметку «небезопасно». Сегодня всё идёт против него. Стрелка спидометра минует сто десять миль в час. Возможно ли вообще развить подобную скорость здесь, в городе? Шэй не успевает даже понять, что с ним происходит. Отравленный алкоголем мозг отказывается соображать. Он лишь видит в одно мгновение, как летит чёрный автомобиль. Кажется, это Шевроле. Водитель в ужасе дёргает руль в сторону, давит на тормоза до самого упора. Но это не спасает, не помогает даже минимально. Всё происходит слишком быстро. Машина шла на обгон, на такой же бешеной скорости, что и Кормак. И вот она летит вперёд. Летит и останавливается. Но не так, как хотелось бы. Глухой удар. Это, кажется, видят все: и водители, и пешеходы. Мотоцикл отбрасывает в сторону, словно он совершенно ничего не весит. Он катится по идеальному асфальту, с противным скрежетом царапаются лакированные бока, сминается железо. А мотор всё ещё угрожающе рычит, напоминая о том, что этот «конь» пока жив. Он тяжело дышит чёрным дымом и медленно истекает «кровью» — бензином. Последние секунды его жизни. Они утекают сквозь пальцы. Кто-то в толпе взвизгивает, да так, что хочется закрыть уши руками. Люди разбегаются в стороны, лишь бы уйти подальше от этого куска искореженного, изуродованного железа. Капли бензина разбиваются об асфальт, отсчитывают секунды до трагедии. Кормака же отбрасывает совершенно в другую сторону. Он падает на разгоряченный асфальт. Ударяется всем телом. Если у Шэя есть душа, то именно в этот момент ему кажется, что она вырывается из его тела, теряет связь с ним — связующие ниточки рвутся. Пластиковое забрало трескается, осколки царапают лицо. Шэй успевает закрыть глаза, чтобы в них ничего не посыпалось. Закрыть глаза и заорать. Но крик быстро глохнет. Другой автомобиль проносится вперёд, лишь подскакивает на Шэе, словно на жалком дорожном препятствии или случайно брошенном мусоре. Водитель словно и не старался остановиться. Сердобольные женщины в толпе подхватывают этот раненый крик. Нежные ладони грубо закрывают глаза детям. Вечер медленно наполняется запахом гари. Железный «конь» вспыхивает где-то рядом. Кормак стонет, пытается перевернуться. Он ещё живой. Вот только мир перед ним проносится, словно его засунули в центрифугу и включили эту адскую машину на максимальные обороты. Всё несётся, крутится. Сознание Шэя слетает с катушек и стремится покинуть его. Словно мешок из мяса, крови и костей он падает обратно на дорогу. Падает и больше не двигается. Перед ним лишь темнота и её глаза. Такие яркие. Прости меня…