Чёрный Крест

      Её взгляд. Мёртвые глаза. Его руки в её крови. Ему хочется кричать. Хочется заорать благим матом, лишь бы выразить то, что он чувствует. Его душу сдавливают огромные тиски. Расплющивают, размазывают, проверяют на упругость и податливость. И после всего этого её словно отправляют в огромную мясорубку. Перемалывают, чтобы она превратилась в кашу. В адское месиво, из которого потом ничего не соберёшь.       Кормака словно выныривает из воды. В ушах гудит, кровь стучит в висках. Он открывает глаза. И видит лишь белый потолок. Что-то это ему напоминает. Он уже лежал вот так вот. Видел белый потолок, белые стены. Опять стерильность. Опять он в больнице. Но почему?       В голове всплывают некоторые события прошедшего вечера. Впрочем, Шэй даже не уверен, что прошёл всего лишь день. Возможно больше, возможно меньше. Но он точно помнит — он был пьян. Из-за неё. Напился вдрызг. Пил так, чтобы умереть. Он желал этого. Хотел умереть вместо неё. Так было бы проще. Ему так было бы проще!       Тамплиер пытается сесть в постели, но у него ничего не выходит. Ноги крепко закованы в гипс и закреплены под наклоном. А от этой резкой попытки начинает кружиться и болеть голова. Кровь стучит в висках, так что Кормак вновь укладывает голову на подушку. Последний раз так серьёзно у него раскалывалась черепушка, лишь когда ему от души зарядили прикладом и он чуть не остался без сознания в самый разгар потасовки. Тамплиер тянется руками к вискам, чтобы потереть их, но левая рука едва ли нормально сгибается. Ещё и на ней гипс. Кормак мысленно чертыхается и закрывает глаза, чтобы боль в голове угасла сама, но вместо этого он только острее начинает чувствовать её. В голове и в спине, сломанной руке. Болит даже нос, который и без того был разбит чужим кулаком, а после удара об асфальт пострадал в два раза сильнее.       Совершенно ясно, что пить ему не стоило. Как и садиться на мотоцикл в подобном состоянии. Но Кормака распирала злость, да её остатки и сейчас тлеют где-то на дне его души, смешавшись с пеплом отчаяния.       Одно мгновение. И эта пуля стала для них решающей. Да, для них. Потому что без неё Кормак даже не может представить, что возможно как-то нормально существовать. Столько лет её не было рядом с ним, столько лет они воевали друг против друга, но она была жива. И это грело ему сердце и душу. Он засыпал спокойно, зная, что она жива, что с ней все относительно хорошо. Теперь же он даже не может закрыть глаза — перед ним её лицо. И тамплиер просто пялит в потолок, сверля его взглядом.       Не девушка — беда. Так было… Теперь же, всё будет иначе. И всё из-за кого? До Шэя потихоньку доходит. И он возвращается к тому, с чего начал тогда в баре. Он начинает его проклинать. Рука, не закованная в гипс, непроизвольно сжимается. С каким бы удовольствием он съездил ему по лицу. Он же… Не знал. Да даже если и не знал, то сейчас Кормак его ненавидит всей своей душой.       Дверь палаты отворяется. Шэй дергается, чтобы взглянуть на гостя. Вот только увидинному он совсем не рад. Этого человека он видеть не хочет ни под каким предлогом. Никогда! Мужчина хмурится, от чего опять начинает болеть голова. Лучше бы этот человек не приходил.       Но мужчина так нагло берет стул, ставит его рядом с койкой и садится, видимо считает, что Шэю хочется с ним побеседовать. Не в этот раз. Ему отвратительно общество данного человека, а ведь тот ещё не сказал ни единого слова, не начал диалог. И, кажется, выжидает подходящего момента, которого не будет.       — Как ваши дела, мистер Кормак?       Тамплиер хочет рассмеятся. Как его дела. О каких делах он сейчас спрашивает? О его физическом состоянии? Или, может, о разбитой и израненной душе, которая не способна сейчас чувствовать ничего, кроме обиды и злости. Шэю хочется излить всё, что он чувствует. Хочется высказаться, а лучше начистить этому самодовольному петуху морду. Да с чего он решил, что может решать, кому жить, а кому умирать? Шэй не смотрит на Кенуэя, не отвечает на его вопрос, не желая вообще признавать, что Кенуэй явился его навестить без какой-либо объективной на то причины.       Хэйтем понимает это и лишь качает головой, откидываясь на спинку жесткого стула.       — Если сложно разговаривать, то я могу помочь снять маску, мистер Кормак. Особенно если учесть, что у вас загипсована рука… Думаю, что вам это будет сложно сделать самостоятельно, — Хэйтем закидывает ногу на ногу и замирает в этом положении. Он словно делает одолжение Кормаку своим визитом, но Шэй даже не смотрит на него, чтобы понимать этот несложный язык жестов.       — А вам не приходило на ум, мистер Кенуэй, что я просто не хочу с вами разговаривать? — очень тихим, почти севшим из-за долгого молчания голосом произносит Кормак и тут же заходится кашлем с непривычки. Он тянется рукой, чтобы снять маску, но Хэйтем оказывается первее. Его ладонь осторожно ложится на здоровую руку Кормака, а другой он снимает маску. Мужчина помогает искалеченному тамплиеру занять чуть более удобное положение на койке, подкладывает подушки под плечи.       — Приходило, мистер Кормак. Такое часто случается с людьми, которые попали в аварию. Им вообще не хочется ни с кем разговаривать. По себе знаю. Слишком большое потрясение, когда оказываешься на волоске от смерти, — Хэйтем вновь садится на стул, но он видит, как Кормак морщится, едва ли не слышит, как у него скрипят зубы.       Авария. Если бы всё дело было только в этой чёртовой аварии. Нет, дело далеко не в ней. И Кенуэй это знает! Он всё прекрасно знает и понимает. Кормак уверен в этом. Ведь только человек, абсолютно равнодушный до судьбы другого человека, способен поступить так жестоко и подло. Может именно поэтому Хэйтем и стоит во главе корпорации. Жесткий, беспринципный и абсолютно равнодушный к другим людям лидер. Такой ради достижения своей собственной цели положит на алтарь жизни сотни других «пешек». От этих мерзких мыслей Шэю становится только хуже. Приложить бы лицо Кенуэя несколько раз об стену, чтобы не нервировал.       — Проваливайте нахер отсюда, — глухо рычит Кормак, глядя мужчине прямо в глаза. Стальные, абсолютно равнодушные глаза. Даже если сильно захотеть, то не получится разгледеть в них души. Кенуэй чёрств и совершенно бездушен. Шэй это понимает. Вот только от этого вина тамплиера меньше не становится.       — Вам нужно держать себя в руках, мистер Кормак. Я понимаю, это сложно. И необоснованная агрессия — всего лишь признак постравматического синдрома. Со временем вам станет лучше, — тамплиер сцепляет руки в замок и вновь откидывается на спинку кресла. Кажется, Хэйтем не собирается никуда уходить. Это только больше начинает злить Шэя.       — Какой нахер постравматический синдром?! — Кормак дергается, пытаясь сесть так, чтобы рукой можно было свободно дотянуться до Кенуэя. Его невозмутимость — всего лишь маска, которую Шэй хочет сейчас содрать. Ведь он же всё знает! Он же понимал, на какое задание его отправлял. Он точно видел их фотографию, ведь именно она лежала в личном деле Хоуп. Этот жалкий обрезок с её лицом. Не может быть такого, что Хэйтем Кенуэй понятия не имел об этой стороне его личной жизни. Они были вместе на приёме. И он тогда ушёл, получил потом за самовольную отлучку, но лишь для того, чтобы забрать Хоуп Дженсен. И Кенуэй это понимал, — Нет у меня никакого постравматического синдрома. Я просто не желаю вас видеть в моей палате! Я не желаю находиться в одном помещении с человеком, который убил её! Из-за тебя, Хэйтем Кенуэй, она погибла!       — Шэй, спокойнее. Давайте не будем орать на всю клинику, — мужчина даже не меняется в лице, выслушивая это всё. Не удивительно, что Кормак срывается. Сильные переживания заставляют его чуть ли не трястись от ярости.       — Спокойнее?! — в голосе Шэя проскакивают нотки истеричности, — Спокойнее, Кенуэй?! Я, мать твою, любил её! Это была моя любимая женщина! Да, она работала на ассасинов, но я смог бы перетянуть её на нашу сторону! Она бы поняла и приняла идеологию Ордена!       — Шэй, — Кенуэй хмурится и повышает голос, — Прекрати орать или я буду вынужден вызвать санитаров, и они уложат тебя в кровать под галоперидолом. Будет только хуже.       — Хуже? Мне уже не будет хуже, Хэйтем Кенуэй! Мне уже плевать на то, что ты там мне сделаешь. Как только я встану на ноги, я набью тебе морду. Потому что такой урод, как ты, вообще не должен жить! Ты моральный инвалид. И, видимо, понятия не имеешь, что значит любовь для людей, — Кормак хватает здоровой рукой с прекроватной тумбочки стакан воды и выплескивает его на Кенуэя. Он пытается сделать это в лицо, но приходится куда попало. Рубашка, халат и брюки тамплиера оказываются мокрыми. Он дергается, но не для того, чтобы подскочить со стула, а просто из-за реакции на холодную воду. Тут же его рука нажимает на кнопку вызова врача.       — Шэй, вы совершаете огромную ошибку, — цедит сквозь зубы своим привычным, холодным голосом мужчина.       Всего несколько минут и в помещение входят двое санитаров. Кенуэй предполагал, что так и будет, поэтому заранее попросил двух людей остаться, если вдруг буйный Кормак начнёт вытворять странные вещи. Хэйтем выдыхает и поднимается со стула. Рубашка неприятно липнет к телу, а халат теперь придётся срочно сдать на прачку. Он направляется к дверям.       — Ты последняя тварь, Кенуэй! Ты знал! Ты всё знал! И из-за тебя она умерла. Ещё одна гребаная человеческая жизнь на твоём счету. А ты делаешь вид, что всё хорошо! Что у тебя просто всё отлично! Ты… — Шэй уже не может кричать. Его голос посажен, а горло и легкие болят от этой попытки высказть все. Мужчина заходится кашлем и его последние слова тонут в нём.       — Вколите ему снотворное. Ни к чему здесь разводить всё это, — Хэйтем кивает двум санитарам и покидает палату.

***

      Мужчина сидит за столом, уперев в столешницу локти и запустив пальцы в тёмные волосы. Его голова опущена, а глаза закрыты. Всё его положение показывает, что груз отвественности, который он сам на себя взвалил, прижимает его всё ближе и ближе к земле. И тащить его у Хэйтема нет сил. Каким бы он бесчувственным не казался, какой бы каменной глыбой не выглядел, и какими бы холодными не были его глаза, он всё равно переживает за людей. Взабравшись на самую вершину, он так и не научился пользоваться людьми, как расходным материалом. По крайней мере, в его душе всегда полно противоречий. С одной стороны, он не обязан ни перед кем отчитываться, но с другой… Он понятия не имеет, как ему правильно поступить.       Хэйтем только больше зарывается пальцами в свои волосы, сжимает их у корней, чуть ли не выдирает клочками тёмные пряди. На столе среди разнообразных бумаг лежит одна единственная раскрытая папка — дело Хоуп Дженсен. Мужчина открывает глаза и сразу же натыкается на фотографию тела. Её отфотографировали со всех сторон. Сделали много посмертных снимков. Написали, что это всего лишь несчастный случай. Свои люди в ФБР всегда помогали и помогают Хэйтему Кенуэю замести следы, подчистить за теми, кто работает на его корпорацию. И этот раз не стал исключением. Хэйтем мог бы просто забить, не заморачиваться и Шэй бы сейчас ожидал суда весь такой переломанный в холодной камере ещё с кучкой таких же неудачников, с одним только отличием — он профессиональный убийца. Но мужчина не может просто так разбрасываться людьми. Так мало осталось тех, кто действительно предан делу Ордена, а Кормак горит этим. По крайней мере, до всего произошедшего точно горел. А что будет дальше — покажет только время. Но время неподвластно Хэйтему Кенуэю.       Тамплиер вздыхает, откидывается на спинку кресла, но не выглядит расслабленным. Он напряжён. И напряжение это не снять даже хорошей выпивкой. Это то самое чувство, когда не справляешься с собственными эмоциями. Они, словно тяжкое бремя, тянут на дно. И, казалось бы, нужно всего лишь изложить близкому человеку всё то, что так терзает душу. Но Хэйтему некому это рассказать. Друзей нет — есть только подчинённые. А им уж точно захочется его подсидеть, отобрать всё то, чего он добился таким тяжёлым трудом. Он не может никому доверять. Даже Чарльзу Ли. Но так хочется просто сказать тому же Кормаку, что он, Кенуэй, не моральный урод. И убийство этой девицы не просто его прихоть. Рука сама тянется к ящику стола. Мужчина выдвигает его и достаёт потрёпанный диктофон. Нажимает кнопку воспроизведения.        Сначала слышны лишь помехи, странный шум и неестественное эхо, словно шпион, который использовал этот диктофон, сидел в каком-то гроте, а может и пещере. Чёрт пойми, куда могли залезть эти ассасинские крысы и куда пришлось следовать разведчику, чтобы раздобыть эту запись. Хэйтем не прислушивается к тому, что начинают вещать люди — он уже слышал эту запись, точно знает, на каком моменте должно начаться то, что убедит его в правильности его действий. Ведь он же, правда, сделал всё так, как должен был? Мужчина хочет в это верить. Он щёлкает ещё несколько раз, проматывает запись до нужного момента, давит на кнопку «стоп». Диктофон хрипит. Бувально выплёвывает чужие слова:        — У нас нет другого выбора. Мы должны прикончить его раньше, пока он не вырезал всех остальных. Кормак слишком часто вставляет нам палки в колёса.       — Его нужно было убить ещё тогда, Лиам. Нечего было церемониться. Всё зашло слишком далеко. Кого он ещё прикончит? Тебя? Меня? Быть может доберётся до Ахиллеса. Нельзя всё это оставить просто так.       — И что ты предлагаешь? Мы даже не знаем, как до него добраться. Он забрался достаточно высоко, его окружают преданные Ордену люди. Не так то просто убить, скажем, Мастера у тамплиеров. Он не шестёрка, Хоуп. Он выше…       — И тем не менее его всё ещё посылают на задания. Следующими будем мы, он всё ещё ищет манускрипт. Вот в следующий раз мы его и прикончим, тогда… Стой, что-то шумит…       — Что?!       — Тихо…        На этом моменте Хэйтем останавливает запись. Он сжимает диктофон в руке, закрывает глаза и тяжело выдыхает, в следующий же момент кидая на стол прибор. Он спас Кормаку жизнь, отправив его на задание раньше, чем ассасины были готовы, подготовил ему всё, что только было нужно. И это его благодарность. Он просто взял и наорал на него. Словно он действительно знал, что эта девушка — давняя любовь Кормака. Он меньше всего задумывался, что Шэй может гореть к этой Дженсен спустя столько времени. Хэйтем скрипит зубами. Вот так всегда, хочешь, как лучше, а остаёшься козлом отпущения. И вся вина ложится только на твои плечи. Мужчине не привыкать. Он уже давно смирился с этим безвыходным положением, в которое сам же загнал себя много лет назад.        Кенуэй потирает виски, открывает глаза. Навязчивые мысли не уходят из головы, как бы он не гнал их прочь, словно назойливых мух, которым так нравится кружиться над кучками дерьма. Да, Хэйтем чувствует себя сейчас просто феерическим дерьмом. Хотя, казалось бы, его уже не должно грызть чувство вины. Столько угробленных жизней, столько смертей на него повесили. А он всё ещё чувствует себя виноватым перед каждым. Перед Шэем особенно.        Хэйтем просто пытался предотвратить неизбежное. Хотя бы одну смерть он должен был не допустить. Сейчас не время терять людей, особенно когда после смерти одного из влиятельных тамплиеров Нью-Йорка прошло всего ничего. Никто из Ордена не должен был умереть так скоро. И пусть это не его забота, но Кенуэй привык беспокоиться о своих людях — не всех он считает расходным материалом, который легко возобновить. Вот только кажется, что сделал Хэйтем в этот раз только хуже.       Неутешительные прогнозы врачей. Возможно он никогда больше не встанет на ноги. И всё, что ему останется, так это инвалидное кресло — два колеса, вот только уже не тех. Кормак летел так, словно хотел отправить себя в последний путь. Словно всё, что он чувствовал к этой девушке, заставило его пойти на отчаянный шаг. Хэйтем горько усмехается. Когда-то и он ради своей жены был готов на сумасшедшие поступки. Но сейчас всё меньше и меньше хочется возвращаться домой. Его там всё равно не ждут. Его уже давно нигде не ждут.        Нужно переключиться на работу. Нужно не думать ни о чём, чтобы подобные мысли сами ушли из головы. Невозможно столько себя терроризировать, доводить до абсолютно подавленного состояния. Нужно взять себя в руки. Сделать же уже что-нибудь.       Мужчина берет в руки бумажный конверт, засовывает в него папку с делом Хоуп Дженсен, а следом и диктофон. Пусть Кормак сам прослушает всё, эти документы доставят ему в больницу для ознакомления… Или нет. Кенуэй убирает конверт в ящик стола. Сейчас Кормаку будет не до личного дела Хоуп, он вряд ли станет что-то слушать. Почему-то мужчина в этом абсолютно уверен. Пусть он и не очень хорошо знает Шэя, но по нему сразу видно, что обуздать его нрав сложно, а может быть и вообще невозможно. Кенуэй задерживает руку на ящике, уверяя себя в том, что расскажет всё потом. В другой раз. Со всем этим он разберётся в другой раз. Не сейчас и не сегодня.