Неопределенность раздражает Шэя. С каждым днём ему всё сложнее и сложне переносить молчание врачей, которые только и делают, что строчат что-то в своих медицинских картах, приделанных к планшетам. Они всё снуют туда и сюда, действуют Кормаку на нервы и отказываются с ним говорить. Что бы он не спросил — просто улыбка. И это его раздражает до изнеможения. Тело под гипсом чешется, кожа под бинтами преет. И мужчина желает как можно скорее избавиться от этих импровизированных кандалов, в которые он заковал сам себя, но далеко не по своей воле.
От Ордена нет никаких вестей. Только каждый день к нему на несколько минут заскакивает Гист, чтобы привезти кофе из ближайшего Старбакса. В остальное время Шэй совершенно один. Его окружают милые сестрички, но смысла в этом нет никакого. Разговоры унылые, да и сам он не имеет никакого желания обсуждать своё положение, особенно когда замечает эту странную жалость. Чем она вызвана? Гипсом на всё тело? Да он скоро поправится и вернётся в форму, чтобы остановить ассасинов, чтобы они больше не натворили никаких дел.
И вот на пороге опять появляется он. Кенуэй. Видеть этого человека нет никакого желания. Его начищенные ботинки и отглаженный костюм вызывают лишь омерзение. Да и в целом весь образ этого человека, построеный на лицемерии, лжи, высокомерии — заставляет сдерживать рвотные позывы и не морщиться только из вежливости. Как можно к нему испытывать что-то положительное? Он внушает страх, когда кидает взгляд даже на не провинившегося человека. Вот только Кормак его не боится. Он хочет плюнуть ему в лицо, плюнуть под ноги и сказать ещё парочку ласковых. Быть может, даже двинуть по этой самодовольной, но уж больно слишком серьёзной морде. Даже хорошо, что его удерживает гипс.
— Я хотел поговорить, — прямо с порога заявляет Кенуэй, закрывая за собой дверь. Таким голосом он всегда отдаёт приказы. Кормаку знакома эта интонация — максимальная серьёзность. Вот только он сам не разделяет желание тамплиера вести беседу и совершенно не настроен на нормальный разговор. Кормак лишь хмыкает, выражая своё принебрежение. Кенуэй явно сдерживается, хотя он никогда не выражает эмоции — это Шэй прекрасно помнит и частенько за ним подмечает.
Мужчина садится на стул, как и в прошлый раз, когда навещал Кормака. Делает это уверенно, как, впрочем, и все любые другие действия, которые он когда-либо делал. Возможно, у него даже заготовлена речь, но вряд ли этот умелый дипломат нуждается в каких-то заготовках, заранее подготовленных шпаргалках.
— Ты можешь не разговаривать со мной, Шэй. Но выслушать меня тебе придется однозначно. Хотя бы по одной простой причине — это касается тебя самого, — мужчина наклоняется вперед, опирается локтями на колени, — Мне всё равно, какая у тебя будет реакция. Ты взрослый человек, должен понимать многие вещи. Может, конечно, лучше это услышать от врача, но я снял с него обязанность объявлять это тебе.
Кормак морщится, но прислушивается к каждому слову, что произносит его «гость». Кенуэй прав, даже если Шэй и не хочет его слушать — ему придется. Он может бросить в него стакан, но, кажется, у тамплиера слишком серьёзные намерения, раз он решил заявиться даже после того приёма, который ему оказал Кормак. Так что мужчина просто его слушает, ничего не говорит, даже не смотрит на лицо, хотя краем глаза замечает, что есть в фигуре Кенуэя что-то напряженное. Значит, что-то серьёзное. Раз речь пойдет о нем — возможно даже увольнение из компании, ведь как агент он выполнил не так своё задание. Впрочем, сейчас это волнует Кормака меньше всего.
— Я долго обдумывал информацию, которую мне предоставил твой врач, — продолжает Хэйтем, сцепляя руки в замок, — Компания от тебя не откажется. Как и Орден. Ты всё ещё член тамплиерской ложи, даже с тем диагнозом, что тебе поставили. Ты больше не сможешь ходить, Шэй. Сильно пострадала нижняя часть позвоночника и…
Дальнейшие слова Кормак уже не слышит. До него инфрмация доходит почти сразу. Он сразу понимает, почему к нему так часто бегали врачи, почему рядом вечно суетятся медсёстры. Нет, этого просто не может быть! С кем-нибудь другим — да, но не с ним. Нет. На мотоцикле если и случаются аварии, то люди выживают, либо умирают. Так не должно быть! Это могло случиться с другими, но не с Кормаком. Шэй не верит. Не слушает, что там дальше объясняет Кенуэй. Но и резко не реагирует на этот посторонний шум. Он, впрочем, не мешает Кормаку понять всю ситуацию. Всё произошедшее… Проклятье!
Шэй машет здоровой рукой, опрокидывает стакан с водой с тумбочки около койки. Тот звонко бётся об кафельный пол, заставляя Хэйтема замолчать, не говорить больше ничего. Капли воды разлетаются во все стороны. Но это меньшее, что может сделать Кормак. Он зол. По-настоящему зол. От собственного бессилия. Мужчине хватает сил, даже чтобы уронить кардиомонитор, но Хэйтем успевает подхватить дорогое оборудование, чтобы потом не расплачиваться из собственного кошелька.
— Шэй! Шэй, твою мать, спокойнее, — он хватает Кормака за руку, прижимает ладонь к постели, свободную руку кладя на чужую руку, чтобы заставить смотреть себе в глаза, — Спокойно, Кормак! Спокойно! Не нужно разносить всё вокруг. Я знаю, что произошло. Во всём виноваты ассасины. Лиам О`Браен. Не кто иной, как он сам.
— Спокойно… Спокойно, Кенуэй?!
Хэйтем видит в чужих глазах нарастающее отчаяние. Он всё осознал. Шэй всё прекрасно понимает. Ситуация не самая приятная. Да, чёрт возьми, она отвратительная! И Кенуэй это понимает. Понимает, что виноват… Он сам виноват во всём. Надо было отправить кого-то другого, вместо Кормака. Кого угодно, но только не его. Любые другие лица. Да в Ордене полно тех, кто мог бы попытаться выполнить это задание. Хэйтем убирает руки.
— Орден не откажется от меня… Кенуэй, ты сам себя слышишь? Я теперь инвалид-колясочник. Я блядская обуза для Ордена. Я блядская обуза для всех. Как хорошо, что все мои родственники давно подохли, теперь никому не придётся терпеть сраного инвалида и менять подо мной простыни! — рявкает Кормак. Он орёт на Кенуэя, пытаясь выплеснуть всё. Его прорывает на выражение собственных чувств. Столько времени он торчит тут. И все молчали. Никто ничего ему не сказал! За все время он бы мог уже смириться, что у него отказали ноги. Да и не только ноги.
— Да никому ты не будешь обузой, Шэй. Да, такое случается, но нет безвыходных ситуаций! Просто вдохни и успокойся. Я понимаю, это сложно, но ты всё ещё с нами. Ассасины попытаются тебя убить вновь. Потому что ты навтыкал им палки в колеса. Ты понимаешь это? — мужчина крепче сжимает чужую руку. Он прижимает её к постели, чтобы Кормак ещё что-нибудь не уронил, не разнёс всё вокруг.
Он не брал ответственность за этого парня, но чувствует, что не уберёг Кормака. Быть может, расскажи он всё с самого начала — ситуация была бы другая. Хэйтем слишком долго держит ладонь на чужой щеке. Кормак даже чувствует, как она вспотела. И маленькие капельки чужого пота остаются на его лице.
— Ты себя то слышишь, Кенуэй?! — Кормак резко, необоснованно переходит на «ты». Отбрасывает чужую руку, до этого лежавшую на его щеке, — Ты себя, блять, слышишь? Я теперь даже не человек. Я сраный инвалид!
Хэйтем поджимает губы. От внимания Шэя это не уходит, хотя мужчина очень быстро возвращается к прежнему выражению лица — непроницаемая маска равнодушия и холодная отстранённость. Впрочем, он всё ещё держит руку Кормака прижатой к постели. И не ясно, что движет им, что произошло, раз он так сильно вцепился в тамплиера.
— Мы поставим тебя на ноги, Кормак! Ясно? Я сделаю это сам.
Шэю хочется рассмеяться от этих слов. Он прекрасно понимает, что это лишь попытка заставить его хоть как-то успокоиться, понять, что жизнь «имеет смысл». Что «есть ради чего бороться», что «нельзя просто так сдаваться и давать ассасинам шанс окончательно тебя сломать». Но всё это проходит мимо него. Он специально не желает и даже не пытается осознавать, что слова Хэйтема Кенуэя могут быть правдой, что он приложит силы, чтобы помочь ему и не бросить его одного в такой сложной ситуации.
— Я могу только сказать вам, что у вас ничего не получится. Уходите. Идите, занимайтесь своими делами. Займитесь вопросами Ордена, иначе Генерал Креста прознает о том, чем вы тут занимаетесь. И непоздоровится всем, — Кормак выдыхает, закрывает глаза и произносит это глухо, но чётко, делая акцент на том, что сейчас у него нет никакого желания обсуждать всё это.
Он не хочет разговаривать. Он хочет побыть один на один с собой, уединиться с этими печальными новостями и прочувствовать всю жестокость своей сраной жизни. Это тот момент, когда нужно остаться одному. Нужно, чтобы никто его не трогал. Хотя бы некоторое время. Шэю нужно успокоиться. Ему должно полегчать. Хотя бы чуть-чуть. Но это можно сделать только в одиночестве. Пока мысли отравляют сознание, вынуждая смириться с произошедшим, нужно побыть одному. В тишине. Без посторонних глаз и ушей.
— Ты необоснованно рано загоняешь себя в гроб, Кормак, — Хэйтем качает головой, выражение его лица не выдаёт ничего. Он лишь возвращается к стулу и опускается на него, — Я привёз тебе одну папку. Там лежат документы, тебе интересно будет изучить их, — вместе с этими словами Хэйтем берет в руки дипломат, который до этого стоял на полу рядом со стулом, и который Кормак даже не заметил, кладет себе на колени и открывает его, — Но ознакомься с этими документами внимательно. Через призму серьёзности и равнодушия, никаких эмоций, только сухие факты.
Шэю даже страшно подумать, что может быть в бумажном конверте, который Кенуэй сейчас держит в своих руках. Обычный конверт, плотная жёлтая бумага, разве только он достаточно толстый. И в нём явно лежат какие-то другие предметы, кроме бумаг.
— И никакого волнения. Договорились? — серьёзно произносит Кенуэй. Он протягивает конверт Кормаку, тот уже тянется за ним, но мужчина сгибает руку в локте, — Я не услышал ответ.
— Договорились, — Кормак буквально выдыхает эту фразу. И только после неё Кенуэй отдаёт ему достаточно увесистый конверт. Он оказался даже тяжелее, чем Шэй предполагал. Это даже отвлекает его от досадных мыслей, что его тело теперь навсегда парализовано. Он теперь не больше, чем растение в горшке, разве только способен разговаривать и требовать, чтобы его потребности удовлетворяли. Какая глупость.
Кормак до боли кусает щеки изнутри. Будто ему свалившейся на него боли мало. И он хочет в очередной раз почувствовать, как страдает его физическая оболочка, а не то, что называют душой или сознанием. Как ещё вообще можно обозвать это нечто?
— Только давай ты прочитаешь всё это позже, к примеру после того, как я соизволю уйти по делам, — Хэйтем дежурно улыбается, но Шэй не разделяет его улыбки. Никакой. В мыслях лишь одно желание: достать пистолет, засунуть дуло в рот и выстрелить уже наконец. Жаль только тех, кому придется отскребать его мозг со стены.
— Тогда собирайте свои вещи, мистер Кенуэй. И уходите…
***
Верхний свет выключен. В больничном коридоре лишь тусклым голубым свечением горит несколько ламп. Этого недостаточно, чтобы спокойно прочитать хоть что-то, но хватит, чтобы дойти между палатами и не споткнуться об собственную ногу или навернуться на лестнице. В больнице почти гробовая тишина, только за стеной в дальних палатах пищит кардио-монитор, а ленивый санитар пытается не уснуть под скучную телевизионную передачу. Время давно перевалило за полночь. Всё отделение давно погрузилось в холодный и беспокойный сон. В больнице почти никогда не получается выспаться нормально.
Кормак лежит на своей койке в пустой палате и смотрит на голубой прямоугольник на полу. Его состояние оставляет желать лучшего. А желание жить потерялось после того, как он несколько раз перечитал свою карточку и узрел неутешительный «приговор». Врачи предполагают, что он больше не сможет никогда встать на ноги, а также самостоятельно сходить отлить и прочие мелочи жизни, включая секс и возможность разъезжать на любимом стальном коне. Пока они ещё не стали «пытать» его, проверяя нижние конечности на чувствительность, но завтра они хотят снять гипс с его ног. Господи, как долго он вообще валяется здесь? Сколько воды утекло с того момента?
А перед глазами всё ещё мелькает её лицо. Любимые черты. Почти каждую ночь в его голову приходит её образ. Он помнит каждое слово, что она сказала перед тем, как её тело окончательно обмякло и полетело вниз. И всё это на его глазах. Это всё он виноват. А ведь он даже не был на её могиле. Он понятия не имеет, где и кто её похоронил. Организовал ли Лиам ей нормальные похороны? Или может её тело сожгли, а прах развеяли где-нибудь в Диснейленде, как частенько это делают некоторые товарищи.
Она никогда не любила Диснейленд. Они были там вместе дважды, но ни одной фотографии не осталось. Всё, вероятно, давно уничтожено ассасинами после его побега с манускриптом. Но они были в этом дурацком парке развлечений. И это лучшее время, что они когда-либо проводили вместе. Просто вдвоём. Без надоедливого Лиама, вечно подкатывающих к Хоуп рекрутов и ворчащего Шевалье. Только они и ещё несколько тысяч человек, наслаждавшихся жизнью.
Кормак с трудом садится в постели. Он опирается на локти, потом ладони, подтягивая всё тело. Хоуп Шэю жаль в несколько раз больше. Она мертва, а он хотя бы жив. Обездвижен, закован в гипс, но всё же жив. Не лежит в холодной земле, не гниёт в дубовом гробу. Кормак подкладывает подушку под спину, чтобы хоть как-то держаться. Он наклоняется к тумбочке, едва открывает дверцу и достаёт папку, которую ему несколько дней назад привёз Хэйтем Кенуэй. Шэй знает, что в этой папке. Досье на Хоуп Дженсен. Сам Кенуэй сказал ему об этом, просил ознакомиться. Но он несколько дней не решался взять папку в руки. Ему страшно узнать, что каждый шаг Хоуп кто-то отслеживал, что он сам приложил руку к тому, чтобы собрать информацию о бывшей возлюбленной.
Шэй включает настольную лампу, пытается устроиться в постели как можно более комфортно, но без чужой помощи это сделать весьма проблематично. Он ещё не привык к своему совершенно беспомощному положению. Кормак разлепляет конверт, достаётиз него толустую папку и диктофон. Серый, пошарпанный диктофон. Кормак обводит большим пальцем кнопки. Он понимает, что там что-то серьёзное, в несколько раз серьёзнее, чем содержимое папки, раз Хэйтем положил этот предмет комплектом.
***
Мир словно бьётся осколками внутрь.
Руки ложатся на тонкую талию. Он смотрит на Дженсен влюблённым взглядом, не представляя, что через месяц всё изменится. Через месяц он совершит самый отчаянный прыжок веры в своей жизни, пробьёт телом стекло и полетит вниз. Он будет спасать свою жалкую жизнь. Отчаянно и беспощадно. А сейчас его ладони на её талии.
Они стоят в центре комнаты. Смотрят друг другу в глаза, пока на фоне играет эта глупая песня из пятидесяти оттенков серого. Она прекрасна даже в этой клетчатой рубашке. Небрежно закатанные рукава, волосы собраны в незамысловатый пучок. Даже так она невероятна. Кормак восхищается ей. Молча, лишь смотрит, но глаза говорят всё за него. И Хоуп ловит этот взгляд, наслаждается им, но улыбается очень сдержанно, словно на неё смотрит весь мир, и ему нельзя явить свои истинные чувства.
Они стоят в самом центре на старом, побитом жизнью ковре. И пока Лиам отдыхает где-то в баре после мозгомойки от Шевалье, они смотрят друг на друга, не видя иной жизни. Кормак прижимает девушку к себе как можно ближе, чтобы насладиться её тёплом, она же кладёт руки на его плечи. Медленный танец, легкие движения на месте. Но все это куда более романтично и интимно, чем секс. Короткая близость. Здесь они едины душой. Стоя на драном ковре среди обшарпанных стен, старой мебели и никому на нужных картин, они влюблены друг в друга, как никогда прежде.
I look and stare so deep in your eyes
I touch on you more and more every time
Музыка идёт на повтор. Новый круг. Всё сначала. А он влюблён в неё. И с головой отдаётся всей ей без остатка. Дженсен кладёт голову на плечо Кормака, а тот склоняется над самым её ухом и ласково шепчет:
— Я люблю тебя.
Хоуп прекрасно это знает. Каждый раз, когда они остаются один на один, Шэй вторит эти слова. Произносит совершенно искренне, не боясь быть отвергнутым. Его уже никто не оттолкнёт от себя. Девушка сдалась, отдала себя в чужой плен, но параллельно захватила чужое горячее сердце. Оно оказалось в сильных руках хрупкой Хоуп. Но теперь девушка может сделать с ним всё, что угодно. И она предпочитает любить и позволять себе быть любимой.
Got me lookin' so crazy right now
Your love's got me lookin' so crazy right now
Шэй касается чужого виска влажными губами, оставляет след. Точно такой же, какой девушка оставила в его душе. Своеобразная невидимая метка — забота и любовь. Они вместе. И Кормак думает, что так будет всегда. Всё будет хорошо, они будут рядом. Они есть друг у друга.
— Я знаю. Я тоже тебя люблю.
Внутри к Кормака вспыхивает пламя. Яркое, обжигающее. Его длинные языки ласково лижут душу. И всё это отзывается легким покалыванием в кончиках пальцев. Разряды проходятся по телу, но он чувствует тепло, наполняющее и согревающее его изнутри. Четыре заветных слова заставляю сердце биться чаще каждый раз. И сейчас не исключение. Кровь стучит в висках, а бешеный ритм опьяненного счастьем сердца сводит с ума. Он любит её. Она любит его.
Весь мир рассыпается на осколки.
***
Кормак перелистываете страницу за страницей. Он даже уже не вчитывается в строчки этого важного документа. Здесь вся подноготная, здесь всё, что только можно было узнать о Хоуп Дженсен. Сухие факты, снимки, полный список её грехов перед Отцом Понимания и Орденом Тамплиеров. От обилия информации, а может и от таблеток у тамплиера кружится голова. Все, что он узнаёт с каждой новой строчкой о своей возлюбленной, никак не укладывается у него в голове. Она сотрудничала с теми, кто убивал невинных людей, финансировала бандитов и наркоторговцев, специально прося их избавиться от определенных людей. И проще было бы застрелить каждого из винтовки, чем действовать вот так исподтишка.
Он пробегается глазами по каждой строчке. Быстро, бегло. Словно ему нужно как можно быстрее избавиться от этой папки, получить всю информацию из неё и забыть. Навсегда. Убийства, убийства, отравления, пуля в лоб. Больше сотнит рекрутов тамплиеров числится за Хоуп Дженсен за последние три года. Сотня человек, убитых самой коварной женщиной. Безумие.
Из конца папки выпадает фотография. Ровно отрезанный кусок — его лицо. Это просто коварство Кенуэя? Или кто-то, кто занимался оформлением личного дела, в курсе о чувствах Кормака к этой девушке, и просто не стал убирать «улику», намекая на связь тамплиера с ассасинами и его прошлым.
Кормак захлопывает папку, бросает её на тумбочку и откидывается на подушку. В руках он вертит диктофон. Какая ещё запись может оказаться здесь? Что нового мужчина узнает о девушке, с которой желал связать свою жизнь. Что она скажет? Шэй медлит. В очередной раз чувства к этой мёртвой особе заставляют его ждать. Если бы он ничего не чувствовал, то всё явно было бы иначе. Он бы убил её сразу. Не напился бы в баре и был бы здоров… Всего этого просто не было бы.
Тамплиер щёлкает кнопкой, давит на другую. Диктофон шипит, а дальше начинается запись. Голос Лиама. Череда вопросов, обсуждение всех действий Кормака за последние полгода. Убийство Адевале, сорванный банкет, где желали прикончить Хэйтема Кенуэя. Всё это потоком льётся из диктофона в тишине пустой палаты. Даже не нужно вставать и прикладывать ухо к щели между косяком и дверью, чтобы услышать всё, о чём говорят ассасины.
Ладони скользят по изможденному лицу, плавно соскальзывая на волосы. Мужчина зарывается пальцами в волосы, окончательно распуская хвост, но всё ещё слушает каждое слово, хрипло доносящееся из хренового динамика. Голос любимого, но уже мёртвого человека, будоражит сознание. И на глазах у Кормака появляются слёзы. Даже самая сильная боль в переломанных конечностях, даже жалость к самому себе никогда не заставляли опускаться его до такого. Горячие слезы скатываются по щекам, падают на больничную футболку, оставляя сырые круглые пятнышки.
Кормак не может смириться с тем, что она мертва. И всё из-за него. Во всём виноват лишь он. Голос из динамика диктофона всё же перебивает его скорбные мысли.
— … мы должны прикончить его раньше, пока он не вырезал всех остальных. Кормак слишком часто вставляет нам палки в колёса.
— Его нужно было убить ещё тогда, Лиам. Нечего было церемониться. Всё зашло слишком далеко. Кого он ещё прикончит? Тебя? Меня? Быть может, доберётся до Ахиллеса…
— Да, лучше бы вы прикончили меня тогда, ребята, — хрипло усмехается тамплиер, слизывая с губ солёные капли. Тыльной стороной ладони, которой сжимает диктофон, он вытирает глаза, убирает слёзы, — Лучше бы всё закончилось ещё тогда. Ещё в том сраном холдинге, лучше бы вы пристрелили меня! Предатели!
Тамплиер только сильнее сжимает диктофон в руке, заставляя некачественный пластик лопнуть от давления.
