Чёрный Крест

       — Мистер Кормак, подъем. Вам пора на тренировку.       Голос медсестры доносится словно из совершенно другой вселенной, пытаясь воззвать к совести тамплиера и заставить его продрать глаза. Шэй не хочет этого. Он не хочет открывать глаза. Не смотря на то, что Шэй почти большую половину дня проводит в постели, он чувствует себя невероятно уставшим. Уставшим и разбитым. И тренировки ему совершенно не помогают оставаться в форме.       Каждый день похож на замкнутый круг. Тренировки переходят в разговоры с психотерапевтом, разговоры — в свободное время, проводимое за грустным созерцанием происходящего за окном. Окна палаты Шэя выходят на парк, расположившийся на территории больницы. И Кормак видит каждый день, как другие пациенты прогуливаются там, как несколько таких же несчастных, как и он, сидят в колясках и наблюдают за детишками, которых поместили в детское отделение на стационар. А Кормак наблюдает за ними. Каждый день. Не желая выходить в свет.       — Мистер Кормак! — дотошная медсестричка Эмили подходит к постели Шэя и снимает с тамплиера одеяло. Шэй даже не начинает тянуть его на себя. Всё равно подъема не избежать, — Вас давно уже ждут.       Шэй садится в постели, опираясь на металлические вспомогательные поручни на кровати. Устроившись более-менее комфортно, он потирает лицо ладонями и, наконец, открывает глаза.       — Кто меня ждёт? Кому я нужен?       Вопросы больше риторические. Даже его друг Гист к нему не приходит. Он звонил несколько раз, приезжал в самом начале, помогал привозить некоторые вещи. Но сейчас от него нет никаких вестей. Может, конечно, на работе какие-то проблемы, но Кормаку ничего не известно. Всё, что он знает, касается работы только косвенно.       — Вас ожидает ваш тренер, чтобы вы продолжили заниматься. У нас два часа, чтобы разобраться со всеми нашими делами. Умоемся, в душ, на завтрак и заниматься, — медсестра подаёт Кормаку футболку и штаны. Если футболку Шэй ещё переоденет сам, то со штанами ему потребуется чужая помощь. Тамплиер уже смирился со случившейся ситуацией и со своим дурацким положением. Совершенно беспомощный и жалкий.       — А если я не хочу ничего делать, Эмили? Сколько можно меня вот так вот дергать? — Шэй снимает футболку, чтобы следом натянуть на себя другую — с принтом любимой рок-группы.       — Я хочу помочь вам, Шэй. Вы отличный парень, мне хочется, чтобы вы вновь начали жить нормально, — Эмили слабо улыбается, укладывает тамплиера обратно на постель, чтобы стянуть с него штаны и надеть другие, — И это моя работа.       Её работа. Да, ей за это платят. Платят за её улыбку, за ободряющие слова, за попытку воодушевить и своим сияющим внешним видом вдохновить на свершения. Возможно, она действительно желает всем помочь, искренне, совершенно бескорыстно. Но ей продолжают капать деньги на счёт. Не столько за выполнение грязной работёнки, сколько из-за её умения поддержать людей.       И, может быть, на Шэя бы её щебетание тоже бы подействовало, будь он в другой ситуации.       — Сколько раз мне ещё повторить, что я не нуждаюсь в помощи? — отзывается тамплиер, на что медсестра не этично смеется.       Ему ли говорить о том, что он не нуждается в помощи, когда девушка натягивает на него штаны и носки, чтобы в следующий же момент пересадить в коляску и посвятить несколько минут куда более мерзким вещам.       — Пока вам требуется помощь, мистер Кормак. Хотя бы моральная. И я стараюсь вам её оказывать, ведь мне хочется, чтобы в вашей жизни всё наладилось. Но без помощи психотерапевта вам будет довольно сложно, ведь только квалифицированный специалист… — девушка опускается на колени, чтобы чисто формально надеть на тамплиера тапки, это выглядит унизительно, ведь раньше девушки вставали на колени перед ним совершенно для другого дела. Но ещё хуже то, что Кормак видит неожиданно появившегося в палате Хэйтема Кенуэя.       Этот мужчина всего несколько дней назад вещал ему в трубку о том, какой же он скотина и как же он всех погубил, сколько человек погибло из-за него и о чьих смертях он жалеет. А сейчас он стоит у самых дверей, одетый в отглаженный, идеальный костюм. На нём нет ни пылинки. Даже белый халат на плечах висит идеально, ни единой складки. И ведь не скажешь, что тамплиер скорбит из-за чужой смерти. Из-за смерти собственной жены.        — Только квалифицированный специалист способен помочь справиться с травмами. Особенно настолько тяжёлыми. Но сегодня поход к врачу отменяется, — Кенуэй делает несколько шагов по направлению к Шэю, — Позволите?       Мужчина помогает девушке подняться и в следующий же момент кладёт руки на ручки коляски.       — Может объясните, что происходит, мистер Кенуэй? — Эмили внимательно глядит на тамплиера, но не сопротивляется его действиям, — Мне никто ничего не говорил.       Кормак чувствует себя игрушкой в чужих руках. Что они собрались делить? Поругаются из-за него? Будут выяснять, кто же покатит его коляску в столовую, кормить пресной диетической едой. Ему же теперь нельзя ни острое, ни солёное. Только пресное и безвкусное.       Вот правда самого Шэя никто не спросил о том, хочет ли он всё это слушать и хочет ли он принимать участие во всех этих действиях.       — Всё просто, мисс. Я забираю мистера Кормака из больницы. Его будут привозить только на реабилитацию, — Хэйтем произносит это спокойным и обыденным голосом. Каждый же день такое случается!       А вот Шэй давится воздухом от услышанного. Эмили лишь хлопает глазами, не веря своим ушам.       — А меня спросить никто не хочет, есть ли у меня желание куда-либо уезжать?       Вопрос носит риторический характер. Но Кормаку нужно почувствовать, что он хоть на что-то ещё может повлиять в этой жизни. Он настолько стал зависим от врачей и посторонних людей, что чувствует себя маленьким ребенком, который не способен подтереть сопли самостоятельно. Все всё решают за него: что он будет есть на завтрак, что на него наденут, пойдет ли он сегодня заниматься или в его мозгах будут ковыряться весь день. Всё решают за него. И хотя бы сейчас Шэй хочет, чтобы он хоть на что-то повлиял в этой жизни. Чтобы с его гребаным выбором считались.       Внутри зарождается мерзкое чувство собственной беспомощности и несостоятельности. Хотя, почему зарождается, оно никуда и не пропадало. Лишь обострилось. Словно внутри шевелится целый скоп морских ежей. Шевелятся, копошатся, колят своими острыми и длинными иглами. Ядовитыми иглами. Яд полной безнадежности отравляет жизнь. Существование.       — Если Вы не хотите, мистер Кормак, то я, конечно, готов оставить вас здесь. Но я думал, что вы не против вернуться домой и вам надоело находиться в стерильных условиях данной клиники.       Хэйтем Кенуэй совершенно спокоен. Он толкает коляску Шэя перед собой. В его виде нет надменности, свойственной многим людям, добившимся своего в жизни. И в голосе нет покровительства.       Да, именно покровительства с чужой стороны и боится Кормак. Он не хочет быть зависимым от кого-то. Ни от медсестёр, ни от добровольцев, а уж тем более не хочет зависеть от своего начальника. Всю жизнь будучи предоставленным самому себе, теперь он вынужден видеть, как все, кому не лень, пытаются его опекать. Это в детстве ему нужна была опека родной матери, помощь отца. Но не сейчас.       Сейчас он уже не маленький ребёнок. А большой и серьёзный взрослый, способный решать свои собственные проблемы самостоятельно. Без подачки с чужой стороны. Пусть и такой необходимой в данный момент.       Шэй прекрасно понимает, что из всей этой ситуации ему никуда не деться. Одним прекрасным утром он не проснётся и не поймёт, что вновь способен передвигать своими отказавшими конечностями. Ничего не поменяется по мановению волшебной палочки, которой у него нет. И ему придётся зависеть от кого-то. До конца своей сраной жизни, утратившей всякий смысл.       — Как бы мне не надоело здесь находиться, но, хотя бы, тут мне помогают существовать. В своей собственной квартире я буду совершенно беспомощным. Ничерта сделать не смогу.       Не Кенуэй. Меньше всего Кормак хочет, чтобы его покровителем был Кенуэй. Он и без того стоит выше него. В работе. В Ордене, а теперь ещё и пытается взять на себя обязанность заботиться о Шэе. Пусть кто-нибудь другой вставляет ему катетер с утра. Только бы это был не Хэйтем.       — Не переживайте, мистер Кормак. Данная проблема вполне решаема.

***

      Хэйтем вывозит коляску Шэя из главных дверей больницы, пока медбрат тащит сумку с немногочисленными пожитками Кормака. Сумка почти пустая, в ней лежат лишь уцелевшие после аварии вещи, ноутбук и сменная одежда, в которой мужчину водили на тренировки. Больше ничего там нет. Всё остальное время в больнице он проводил в этих дурацких голубых больничных костюмах: рубашка и штаны. И, конечно, парочка тапочек. Не тюремная рыжая роба, но тоже похоже на одежду для уравниловки, либо просто для соблюдения этой дурацкой стерильности.       Кенуэй подвозит Кормака к машине. Из неё почти сразу же вылезает водитель, чтобы забрать у санитара чужие вещи. Мужчина закидывает сумку в багажник и в следующий момент уже открывает заднюю дверь, чтобы помочь посадить Кормака внутрь. Но Хэйтем качает головой и достаёт из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет. Он вытягивает сигарету и предлагает пачку Кормаку. Шэй молча берет сигарету.       — Может хочешь куда-то съездить? — нарушает молчание Кенуэй, поджигая свою сигарету и передавая зажигалку Кормаку. Тамплиер втягивает дым, чтобы в следующий момент выдохнуть его через нос.       — Разве у вас нет своих дел, мистер Кенуэй? — хмуро произносит Кормак, затягиваясь сигаретой и затравленным взглядом осматриваясь по сторонам. По дороге проносятся машины, громко сигналят, кто-то со стороны ругается матом, выясняя какие-то сомнительные подробности по телефону.       Давно Шэй не был на улице. Нет, гулять он выходил в парк каждый день, но именно здесь среди нормальных людей давно его никто не видел. Нормальных. Кормак усмехается, но горько, болезненно-нервно. Теперь все люди вокруг — нормальные, а он — нет. Он жалкий инвалид, которому теперь постоянно нужна опека и чья-то крепкая рука, готовая помочь ему подняться, если кто-то его вдруг вытолкнет из кресла. В больнице его отличие от обычных людей было не столь заметно. Хоть уже там он и понимал, что теперь его жизнь никогда не будет прежней, а люди будут снисходительно смотреть на него со стороны, сочувствовать, сопереживать, никогда не воспринимать серьёзно. Он больше не обычный человек. Он инвалид. Не нормальный. Жалкий. И не нужный даже самому себе. В больнице он был в среде подобных себе. Таких же несчастных, как он, было ещё как минимум двое. Были дети, не способные передвигаться самостоятельно из-за тяжёлых болезней. Все заложники ситуации. Все в одной среде. Теперь же Шэй покинул больницу. Вышел в открытый мир, где таким, как он, нет места.       — Сегодня у меня нет дел. Я решил съездить за тобой, Шэй, и отвезти тебя развеяться, может просто прогуляться. Пора бы уже проветрить мозги. Нечего тухнуть в этой вялой больнице. Нужно возвращаться к людям. Жизнь на травме не заканчивается, — Хэйтем выдыхает дым, стряхивает пепел с кончика сигареты.       Эти благородные речи нисколько не успокаивают Кормака. Лишь заставляют мысленно закатить глаза, но остатки вежливости и приличия не дают ему высказать своё недовольство вообще хоть как-то. Поэтому Кормак просто затягивается сигаретой.       — Слушайте, мистер Кенуэй, зачем вам всё это? — Шэй кидает вопросительный взгляд на своего начальника. Или уже бывшего начальника? Уволили ли его? Шэй не знает. Ему никто не сообщил, что его отлучили от дел, но и не сказали, что ждут на работе. Да и какой он теперь оперативник? Он не может даже самостоятельно шнурки на ботинках завязать или с кровати встать, а тут работа и убийство ассасинов.       Братство — последнее, о чём вообще думал Шэй последнее время. Собственные проблемы навалились на него, стали тяжелым камнем, придавившим к земле. Так что о братстве не приходилось даже задумываться. Каких делов ещё натворили ассасины? Это последнее, что волновало Кормака в его безрадостном положении утопающего в депрессии, тоске и отчаянном желании жалеть себя. Может ассасины вообще стали вести в этой борьбе. Тогда почему Кенуэй ещё жив? А Гист? От него почти нет вестей. Жив он вообще? Не ясно. Ситуация с Братством могла измениться в любой момент. И произойти с членами Ордена могло всё, что угодно.       — Что зачем, Шэй? Зачем нужно продолжать жить, или зачем я здесь строю из себя клоуна и пытаюсь тебя развлечь? Это ты хочешь узнать? — Хэйтем произносит эти слова столь непринужденно, что у Шэя складывается впечатление, будто его неравнодушие просто фальшивая маска. И сейчас Хэйтем её успешно снимает. Кормак хочет ответить Кенуэю в своей излюбленной манере. Сказать, что именно на этот вопрос он и хочет знать ответ. Хочет понять, почему Кенуэй скачет вокруг него, словно ему за это приплатили сверху. Хотя такой человек, как Кенуэй, навряд ли будет делать что-то за деньги. Ведь он первый в списке Forbes. Его лицо на обложках всех журналов. Он богат. Просто невероятно богат. И ему нет смысла получать ещё какие-то деньги, развлекая инвалида-колясочника.       — Нет, мистер Кенуэй. Мне бы хотелось знать, зачем вы позвонили мне той ночью. Точнее, нет, не так. Почему именно мне вы позвонили той ночью? Я бесконечно сожалею о вашей утрате, но мне непонятно, почему именно я удосужился того звонка?       Почти сразу тамплиер становится хмурым. Шэй замечает это. Хэйтем бросает на землю окурок сигареты и тушит его носком ботинка. Извечно сдержанный мужчина, владелец огромной бизнес-империи, сейчас не скрывает своих эмоций. Либо просто Кормак научился куда внимательнее и точнее определять настрой людей? Тут остаётся только гадать. Одно дело, когда в ночи Кенуэй рыдал в трубку Шэю один на один, другое же, когда вокруг полно людей и на улице день.       Люди вообще предпочитают доверять свои искренние эмоции именно ночи, а никак не дню. Может по причине того, что ночь выглядит куда безопаснее, чем день. Почти все преступления, бесчинства и дети делаются именно ночью под покровом темноты. Ночь никому ничего не расскажет. Унесёт все секреты с собой навсегда.       — Просто позвонил, Шэй. Не придавай этому особого значения. А сейчас, сделай одолжение и скажи, куда тебя нужно отвезти, чтобы ты хоть немного почувствовал себя счастливым человеком? — Кенуэй оборачивается лицом к Кормаку и смотрит ему в глаза. Внимательно и серьёзно. Если ещё мгновение назад казалось, что этот мужчина теряет контроль над собой, то сейчас было абсолютно ясно — маска не слетела с его лица. Она слишком плотно сидит на своём владельце.       — Я почувствую себя счастливым человеком, когда смогу ходить, а не сидеть в коляске, то есть никогда, — речь Кормака пропитана язвительностью. Это единственная его защита в данный момент. Только шутить чернушные шутки, облачиться в броню из сарказма и язвительности. Чтобы парировать любые выпады противника. Если уж он не может защищаться кулаками, то ему остаётся только сражаться на словах.       — Отлично. Значит мы поедем туда, куда я скажу.       Кенуэй делает шаг, чтобы оказаться ближе к Кормаку. Он подкатывает коляску как машине практически вплотную, чтобы в следующий момент легко пересадить Кормака на заднее сидение автомобиля. Тамплиер умудряется не ударить чужие ноги об коляску, хотя Шэй явно ничего не почувствует. Удивительно то, что у него сохранилась подвижность верхней части тела и он не оказался заложником в этом мешке из плоти и крови.       Действия Хэйтема лишь злят Шэя.       — Я бы и сам мог пересесть.       Он никогда не смирится со сложившейся ситуацией.