Чёрный Крест

      Весь мир плывёт перед глазами. Музыка разрывает барабанные перепонки. Она действует на нервы, как дрель соседа в восемь утра в субботу. Раздражает, вынуждает злиться и ненавидеть весь этот мир. В том числе и соседа с его дурацким вечным ремонтом. Хочется скинуться ему на рабочих, чтобы уже хоть кто-то прекратил насилие над стенами, чужими ушами и нервами.       Пьяное тело, носящее имя Шэй Кормак, шарит руками перед собой. На ощупь в полутёмной квартире, в коридоре среди всякого разного барахла, матерясь, парень ищет куртку. Ему нужно выйти на улицу. Нужно срочно проветриться, освежить мозги. Просто понять, что всё на самом деле лучше, чем он думает. Нет никакого смысла вливать в себя алкоголь.       Ноги подкашиваются. Бывший ассасин прижимается к стене. Только она его опора. Только она его поддержка. Только так он может держаться в этом полумраке. Он не может найти выключатель. Да и толку от него, если лампочка в коридоре перегорела ещё неделю назад.       Кормак спотыкается об коробку, роняет чьи-то ботинки с подставки, но всё же находит свою кожанку. Он хлопает по карманам, натянув её на себя. Мятая пачка сигарет находится почти сразу. Отлично. Теперь хотя бы есть, что закурить. Ассасин прислоняется спиной к стене, сползает по ней. Голова кружится, мир всё ещё вращается, хоть в темноте едва различимы предметы. Шэй находит кеды, натягивает их на ноги, но на то, чтобы завязать шнурки, его не хватает. Плевать.       Чтобы подняться, Кормак встаёт на колени. Вот только его мотает в сторону и приходится опереться на руки. Он шарит перед собой. Где, чёрт возьми, этот гребаный стул, на который бы можно было опереться? Под руку попадает только подставка под обувь. Сгодится.       Шэй подтягивает своё тело. Вынуждает себя подняться. Он нажимает на ручку двери и почти сразу же вываливается в подъезд. Хлипкая дверь надрывно скрипнула петлями. Ассасин толкает её обратно, чтобы захлопнулась, заглушила шум.       Он нажрался как последняя скотина. Пил всё, что только можно было купить на остаток от его мизерной зарплаты охранника в клубе. В ход пошла даже водка. Настолько он хочет забыться. Нажраться, проблеваться, чтобы на утро ничего не вспомнить. Вообще. Не вспоминать о случившемся никогда больше!       Алкоголь должен дать ему такую возможность. Должен позволить пережить этот самый ужасный момент в его жизни. Залить горе. Дайте ещё несколько шотов самой дешманской текилы! Или лучше сразу догнаться спиртом? Хоть чем-нибудь.       Мысли путаются. Всё в его голове — отменная каша из произошедших событий, пьяного угара и желания сдохнуть. Взять бы веревку, мыло, стул и просто повеситься в своей квартире. Чтобы арендодатель, который не видел оплаты за квартиру уже два месяца, в конечном счёте вообще больше никому никогда не смог сдать эту квартиру и не получил за неё ни гроша. Отличный план! Напиться. Убиться.       Шэй спотыкается, но держится за перила. Даже если он скатится кубарем вниз — плевать. На его теле и без того очень много синяков и шрамов. Не больше, чем на душе, но достаточно, чтобы каждый раз что-нибудь болело и ныло.       Кормак вываливается на улицу из подъезда. Фонарь перед домом ослепляет его, как и фары, проезжающих мимо машин. Он достаёт эту замызганную пачку сигарет из кармана куртки, из джинсов — зажигалку. Трясущимися руками открывает. Три сигареты. Значит, ещё можно дожить до завтрашнего утра. В идеале даже до обеда, когда уже он будет в состояние связать больше пары слов, чтобы приобрести пачку самых дешевых сигарет, горящих чуть ли не чёрным дымом, когда их поджигаешь.       Кормак достаёт сигарету. Несколько раз чиркает колесиком зажигалки. Появляется несколько искр, больно колющих большой палец. Но эта боль не сравнится с тем, что он испытывает. Они разругались. Расстались. Разошлись в очередной раз. Громко. Скандально. И вряд ли вновь они уже когда-нибудь сойдутся. Между ними больше ничего не может быть.       Ничего и никогда.       И всё равно он достаёт трясущимися руками из кармана телефон. Обычно стадию звонков и безумных сообщений бывшим минуют уже после первой бутылки крепкого алкоголя. Шэй смотрит на экран, где на заставке красуется фотография девушки.       Они такие счастливые здесь с ней. Такие красивые, улыбки до ушей не выглядят глупыми, потому что они искренние, честные. Как же им было хорошо вместе.       Шэй чувствует себя потерянным. Он выдыхает дым. Нужно позвонить. Попробовать всё объяснить. Всё прояснить.       Он набирает ее номер. Кормак помнит его наизусть, он в быстром наборе, но ассасин вводит каждую цифру самостоятельно, словно от этого он станет хоть как-то ближе к ней, сможет преодолеть все, пересилить себя. Кажется, надо было выпить ещё немного водки.       В трубке слышны гудки. Те самые, что так любят раздирать душу. Кормак прижимает телефон ближе к уху. Он слушает, как в каждом коротком звуке ему мерещится, что на том конце провода ответили. Но ему не отвечают. Тишина.       — Хоуп, пожалуйста…       Кормака шатает. А те немногие люди, что ещё остались на улице, предпочитают обойти его стороной, как заправского алкаша. Хотя, наверное, именно таковым его и нужно считать. Он пьёт уже четвёртые сутки подряд.       — Ответь мне, Хоуп… Ответь!       Но она не возьмёт трубку. Не скажет «привет». Они не встретятся больше. Никогда. Она умерла.

***

      Шэй распахивает глаза. Он лежит на спине, в кровати, перед глазами только белый потолок. Не такой, как в больничной палате. Другой. Он не в клинике. В коридоре никто не шаркает ногами, за стеной не слышен писк кардиомонитора. Кенуэй забрал его из тюрьмы временного заключения. Только это никак не меняет ситуации. По лицу струится пот. На лбу, на висках, даже под глазами проступили крупные капли. Всё это очередной дурацкий сон. Воспоминания из жизни до. До смерти. До аварии. До инвалидной коляски. Вот только не очень-то и счастливые эти воспоминания. Они причиняют боль. Заставляют чувствовать себя погано и омерзительно. Внутри всё гниёт. Душа Шэя гниёт заживо, пока он лежит в постели и смотрит в никуда.       Кормак предпринимает попытку сесть. Он опирается на руки, вот только ноги его совершенно не слушаются. И уже никогда больше не будут. Приходится выкручиваться, словно он пьяный. Искать опору. Искать возможность сесть нормально. Прямо. Тамплиер упирается лопатками в изголовье кровати и буквально подтягивает себя в сидячее положение. В больнице у его койки хотя бы были специальные ручки. Он мог спокойно опереться на руки и сесть. Здесь же приходится хвататься за матрас, сминать под собой и без того измятую и съехавшую простынь.       Рык. Приглушенный, озлобленный рык вырывается из груди Кормака. Он откидывает от злости одеяло в сторону, оно сваливается с кровати. Но это меньшее, что волнует Шэя. Он зол. Невероятно зол. Тяжёлое дыхание. Затуманенный разум. Он начинает лупить себя кулаками по ногам. Конечности ничего не чувствуют. Что заставляет Шэя только с большим остервенением колошматить себя.       Он лупит себя по ногам, чтобы хоть что-то почувствовать. Ищет что-то ещё, более тяжёлое и острое, желая причинить себе боль. Почувствовать что-то. Хоть что-нибудь! Кормак хватает в руки лампу с прикроватной тумбочки, роняя стакан с водой, заботливо оставленный для него Хэйтемом. От резкого рывка провод вырывается из розетки. Кормак с ещё большим остервенением бьёт себя этой лампой. От чего лампочка внутри лопается, рвутся пижамные штаны и несколько осколков вонзаются в тело.       И ничего.       Совершенно ничего Кормак не чувствует. Его не отпускает. Он становится только злее. Овощ. Просто овощ! Беспомощный, никому не нужный, ничего не чувствующий. Калека, инвалид. Никто! Он просто никто. Внутри всё болезненно сжимается. Скукоживается. Душа Кормака воет. Он хочет орать. Просто орать благим матом, чтобы унять болезненное чувство внутри.       Шэй с криком, с матом отбрасывает в сторону лампу. Теперь на всю квартиру слышен грохот. Это привлечет Кенуэя, если тот ещё не спит. А если и спит, то он подорвётся с кровати с пистолетом. Все же люди, как он, спят с пистолетом, боясь за свою жизнь, за свою шкуру. А Шэй бы отдал всё, лишь бы сдохнуть в этой аварии.       Его колотит. Всё тело пробивает дрожь. На глазах проступают слёзы. Кормак царапает свои ноги, скребет, оставляя красные полосы на коже, которые не видно в темноте. Но они там есть. Точно есть. Кормак хочет, чтобы они там были, чтобы он хоть что-то почувствовал. Хоть что-нибудь! Слёзы текут по щекам, стекают на шею, оставляя сырые и неприятные следы.       В комнате загорается свет. Кенуэй переступает порог, хлопая заспанными глазами. Он держит пистолет на изготовке. Как же он предсказуем и банален. Боится умереть. Хотя ему, казалось бы, нечего больше терять.       — Шэй, что происходит? Кормак! — Кенуэй окидывает взглядом комнату, видит разбитую лампу, видит, как Шэй всё ещё бьёт себя. Яростно. Со злобой и ненавистью.       Кормак всхлипывает. Он почти на грани истерики.       — Шэй! — Хэйтем подлетает к постели Кормака, бросает на тумбочку пистолет и хватает бывшего ассасина за руки, чтобы тот перестал насиловать свои многострадальные ноги.       Кенуэй садится на край кровати, пока Кормак всё никак не может успокоиться. Он вырывается, пытается отстраниться от Хэйтема, но не в состояние перевернуться даже на бок, чтобы откатиться к другому краю кровати.       — Шэй, послушай меня пожалуйста! — тамплиер повышает голос, опять прижимая руки Шэя к кровати, как это было там в больнице, когда парень черезчур разбушевался. Кенуэй крепко стискивает чужие запястья, но так, чтобы не оставить следов, — Кормак, успокойся! Что на тебя нашло? Шэй!       Он пытается воззвать к чужому разуму и сознанию, чтобы Кормак вернулся в реальность. Но тот упорно его игнорирует, находясь в потустороннем мире — в мире жалости к самому себе и ненависти к другим.       — Шэй.       — Лучше бы я сдох, — с надрывом произносит Кормак, — Лучше бы я сдох в этой аварии! А лучше бы ещё раньше прыгнул за ней следом с крыши!       Он смотрит на Кенуэя. Теперь его пустой взгляд наполнен злостью, способной в любой момент перейти в ненависть. Это он виноват. Это он её убил! Он приказал прикончить Хоуп. Велел пристрелить её. И он же всё знал. Этот человек знал, что он испытывает к ней, знал, что на светском вечере, когда Кормак был всего лишь охранником, он бросил всё, чтобы спасти Дженсен. И он приказал её убить. Ему приказал её убить! Не кому-то ещё. Ему! А мог просто устроить вооруженное нападение, нанять киллера, сделать всё, чтобы Шэй обвинял в этом другого человека! А он винит себя…       — Она погибла из-за тебя! Ты её убил! — Шэй вырывает свои руки из рук Кенуэя. Он хочет наброситься на него. Опять хочет избивать того до потери сознания, пока на его костяшках не проступит чужая кровь. Кормак даже замахивается на Кенуэя, но тот перехватывает его некрепкий кулак и заламывает ему руку за спину.       Всё это происходит слишком быстро. И только осознание, что его утыкают лицом в подушку, заставляет хоть немного очнуться. Вот только что может сделать инвалид против здорового человека? Совершенно неравное положение. Шэй даже не дёргается, не пытается брыкаться. А даже если бы пытался, то это была бы лишь слабая попытка сопротивления, ни на что не годная.       — Что на тебя нашло, Кормак? — без раздражения, скорее с усталостью произносит Хэйтем, почти сразу же отпуская этого буяна и дебошира. Он замечает осколки на полу и лужу от воды, а на простынях несколько капель крови. Кормак не просто бил себя. Не просто хотел причинить боль, он занялся чуть ли не самым настоящим селфхармом.       Хэйтем уже более аккуратно переворачивает Шэя на спину, но тот сейчас похож на тряпичную куклу. Словно ему за одно мгновение стало абсолютно наплевать, что там с ним будет происходить дальше, что ещё сделает с ним Кенуэй. Может унесёт куда-то, может пересадит в инвалидное кресло, чтобы он не мешал ему убирать последствия его психоза и ненависти к самому себе.       — Я не могу смириться с тем, что она умерла. Я не могу смириться с тем, что я её убил, — губы Кормака дрожат. Он чуть ли не шепотом произносит слова. По щекам вновь начинают течь слёзы.       — Шэй, ты выполнял приказ… — тамплиер тяжело выдыхает, — Мой приказ. Я её убил.       От слов Кенуэя на душе Кормака не становится легче. Хотя вспышка ярости, затмившая его разум, окончательно отступает. И остаётся лишь пустота. Невнятная, неприятная, гнетущая пустота глубоко внутри. И больше ничего. От чужого признания не стало проще. Присутствие Хэйтема не вызывает агрессию, лишь просто равнодушие. И глухую, щемящую боль в месте, где должно располагаться сердце.       Может вся его ненависть к Хэйтему надумана? Может он просто не может никак понять, что иначе поступить было нельзя? И ведь правда нельзя. На этой войне двух тайных организаций выживает сильнейший. Бей, или в могиле окажешься ты сам. Это было лишь дело времени. Либо Хоуп убила бы его, либо он её. Другого исхода быть просто не могло. Кто-то должен был погибнуть. В войне двух идеологий никогда не найдется компромисс. Объединение тамплиеров и ассасинов невозможно. Просто потому, что ни одна сторона не пойдет на контакт. И различие методов достижения цели — лишь один из краеугольных камней, поставящий союз двух враждующих сторон под сомнение.       Другого исхода быть не могло. Но, быть может, было бы лучше, если бы Кормак просто умер от чужих рук, а не страдал сейчас, смотря на то, как Кенуэй — человек, которого так желает убить каждый четвертый, убирает осколки лампочки и стакана с пола и его постели. Быть может, было бы в разы проще. Его бы просто не существовало. Никто бы не сожалел о его смерти, не плакал в подушку и не видел бы во снах его бледное лицо со струйкой крови у губ. Он гнил бы в земле, заслуживший именно такой конец, а не жизнь в инвалидной коляске под чужой крышей. И снова Кормаку хочется закричать во всё горло «Помогите». Ну, хоть кто-нибудь…