Чёрный Крест

      — Агрессия — это лишь попытка справиться с утратой. Но вы сами не замечаете, как вымещаете злобу на других. Вы пытаетесь уязвить других людей, чтобы ближние прочувствовали, как тяжело вам. Вы думаете, мистер Кормак, что никто не понимает вас. Что вы один единственный, кто застрял в подобной ситуации. Вам кажется, что никто не способен полностью прочувствовать всё то, что вы действительно чувствуете. И вам хочется издеваться, хочется действовать на нервы других. Собственная боль — это лишь причина, чтобы причинять боль другим. На самом деле, вам всё это начинает доставлять удовольствие. Резкие фразы, которые вы бросаете, хмурый взгляд и весь ваш внешний вид. Пренебрежение. Вы пытаетесь прикрыться бронёй из сарказма и иронии, чтобы обезопасить себя. Но на самом деле никто не пытается причинить вам боль или какое-то зло. Вы сами издеваетесь над собой.       Кормак мотает головой. Уже в собственных мыслях поселился мозгоправ. Голос психотерапевта настойчиво читает ему нотации. С нарочито медленной интонацией, с чувством, с толком. Поясняет ему каждую мелочь, каждую незначительную деталь, о которой Шэй даже думать не хочет. Но мозгоправ поселился в его голове и совершенно не хочет её покидать. Мало ему еженедельных сеансов, так он теперь каждый день нудит в его голове, раздражая и без того нестабильные нервы.       Покоя нет ни где: ни во сне, ни наяву. Желание вздернуться растёт с каждым днём. Но возможность отсутствует.       — Ты выпил таблетки?       Из коридора доносится голос Хэйтема. Конечно, он выпил таблетки, конечно, он принимает всё это по расписанию. Словно у него есть выбор. Да нет у него выбора. Он вынужден глотать таблетки, вынужден выслушивать нудные речи от всех врачей, желающих ему только исключительного счастья. Всё это — насмешка. Плевок в лицо. Они стоят на своих двоих и вещают о его проблемах. Говорят, что всё нормально. С таким живут. Кто-нибудь видел из них успешных инвалидов? Почему в их больнице нет таких же колясочников. А врачей с ампутированными конечностями?       Враньё. Все врут! Все только и делают, что навешивают лапшу на уши. Нет никакой правды. Нет ничего честного в словах людей в белых халатах. Это патологические лгуны.       — Да, я выпил таблетки, — откликается Шэй. Только вот ему не помогают все эти белые круглешки. Он всё так же не чувствует эйфорию, не ощущает счастье. Он просто глотает таблетки, запивает их водой. И ничего не меняется. От антидепрессантов не стало легче, не стало проще и приятнее существовать. От них появилась головная боль. Теперь стабильно каждый день он просыпается и засыпает с больной головой. Он не высыпается, спит всего по четыре часа в сутки, и это только усугубляет положение.       — Отлично. Давай умывайся и завтракать. Нам нужно успеть сегодня до десяти приехать в больницу.       Очередное обследование. Что ему там скажут? Ничего. Никакой положительной динамики. Каждый день с ним занимается толпа народу, а он так и не встал на ноги. На него нацепляют дорогущий экзоскелет, позволяющий ему стоять. Но сам он всё равно не может устоять больше двух минут без опоры.       Шэй устал шарахаться по больницам, устал постоянно торчать в кругу белых халатов. Характерный запах медикаментов уже въелся в его кожу вместе с белизной стерильных помещений. Въелся в одежду. Стал частью него. Если раньше от него пахло потом, машинным маслом, изредка серой, то теперь таблетками и спиртом. И это далеко не дорогой и любимый ром.       Кормак опускает голову на свои руки, тянется за щёткой и пастой, чтобы почистить зубы. На самом краю раковины лежит опасная бритва. У Хэйтема есть странная привычка: он никогда не пользуется обычными бритвами. Казалось бы, пережиток прошлого, но именно этот элемент Кенуэй для себя оставил. Быть может, он пытается напомнить себе этой бритвой, что одно неловкое движение, и вся его жизнь покатится к чертям — порез на шее или лице. Что стоит надавить где-то сильнее, и ты срежешь кусок кожи — останешься с шрамами на видных местах. А может просто Хэйтем настолько старомоден, что привык пользоваться подобными вещами, а не обычными, вечно притупляющимися лезвиями. Здесь Кормаку остаётся только догадываться, какой посыл несёт опасная вещица.       Вот только видит в ней Шэй для себя совсем иное. Шанс. Прекрасная возможность прекратить свои страдания. И страдания Хэйтема Кенуэя. Его существование сейчас — это просто ошибка. Лучше бы его не просто сбили, лучше бы по нему проехались сверху. Раздробили бы все его кости, сломали бы позвоночник окончательно. Его голова должна была превратиться в кровавое месиво. Гроб на его похоронах был бы закрытый. Никакой визажист или даже грамотный хирург не смогли бы даже объединившись привести его лицо в прежнее состояние. Но этого не случилось. Всё повернулось совершенно не так, как оно должно было быть. Шэй просто ненавидит, что он такой живучий. Но ещё больше он ненавидит тот факт, что его жизнь всё ещё пытаются сберечь, наплевав на то, что она ему не нужна.       От него попрятали все тупые и острые предметы. Рамки с фотографиями остались без стёкол, либо вообще исчезли. Из его комнаты Кенуэй убрал светильник с тумбочки и заказал совершенно другие лампы — вкручивающиеся в стены. Всё безопасно, как только не поставил на все углы углы заглушки — те самые, которые позволяют детям не расшибать головёшки при ударе об мебель. Всё вокруг — сплошная безопасная зона. Уберечь, помочь, оградить от опасности.       Спаси, но сохраняй.       Шэю не нужна ничья помощь. Он бросает взгляд на дверь, плотно закрытую. У него есть шанс провернуть всё осторожно. Грамотно, стратегически верно. Провернуть операцию так, как он сам это раньше проворачивал. Нужно лишь отсрочить момент, чтобы Хэйтем не сориентировался. Он — сейчас это главная проблема для Кормака. Единственное, что сможет его удержать — дверь. В голове Кормака уже есть план. Простой, но гарантирующий ему избавление от собственных проблем. Избавление от самого себя.       Он вынужден весь обратиться в слух. Хэйтем гремит на кухне посудой, готовит завтрак. А, значит, у Шэя есть некоторое время в запасе. И пока он торчит в ванной — ничего не вызовет подозрений. Кормак включает воду, чтобы шум заглушил движение колёс. Нужно сделать вид, что он занимается своими обыденными делами, просто слишком долго копается. Ему всегда требуется много времени, чтобы разобраться с банальной чисткой зубов.       Кормак подъезжает к двери и осторожно поворачивает защёлку. Сердце пропускает удар в момент щелчка. Главное, чтобы Хэйтем ничего не услышал. Остаётся надеяться, что вода всё заглушает. Да и Кенуэй же не ожидает никакого подвоха. Несколько недель Кормак уже ведёт себя слишком спокойно. Не орёт, не ругается, лишь постоянно язвит и выкидывает иногда чернушные шутки. Но скоро и этого не останется.       Опасная бритва оказывается в дрожащих руках Шэя. Сейчас или никогда. Другой такой возможности может и не быть. Его жизнь превратилась в череду постоянных походов по врачам. Она не имеет ценности. Кормак чувствует в себе небывалую решительность. Когда он впервые делал прыжок веры он испытывал практически тоже самое. Ощущения такие же. Шэй практически не чувствует страха, лишь интерес и то самое волнение, от которого живот сворачивается и завязывается в узел. Трепет.       Лезвие острое. Острее, чем язык Кормака и его язвительные шуточки. Острее скрытого клинка. В идеале бы залезть в ванную, включить воду и сидеть там, ждать, пока вода размоет кровь. Чёрт, звучит как вариант! Но у Шэя не хватит на это времени. Оно и без того утекает вместе с водой в канализацию. Он подносит лезвие к своей левой руке. Прикладывает к нежной коже запястья, чтобы в следующий же момент полоснуть и увидеть проступившую кровь.       С первыми каплями возникает азарт. Шэй проводит лезвием ещё раз. Боль не чувствуется. Лезвие невероятно хорошо заточено. Оно оставляет ровные, тонкие порезы. Кормак старается давить как можно глубже. Поперёк, вдоль, да как угодно! Он начинает полосовать левую руку. Вдоль, поперёк, наискосок, чтобы зацепить сразу и все вены на руке. Боль начинает ощущаться только когда порез наслаивается на порез. Несколько капель крови падают на пол. Чтобы всё это не засохло, не стало коркой, Кормак подсовывает запястье под воду.       Он знает, что так кровь не свернётся, что так он однозначно приблизит финал, свою бесславную кончину. Но хоть так! Он должен завершить всё. На левой руке буквально не остаётся места. До самого сгиба локтя руку покрывает сеточка из уверенных, глубоких порезов. Он держит руку под водой, а та окрашивается в бледно-алый цвет. Так давно Шэй не видел кровь. Свою собственную тем более. В мыслях сразу же кадрами начинают мелькать все случаи, когда его ладони, как и сейчас, были обагрены кровью. Нужно ускорить процесс, нужно чтобы голова начала кружиться, нужно добиться нормальной кровопотери, а не всего этого форменного безобразия. Десять минут? Пятнадцать? Лучше продержаться больше… Дольше.       — Шэй? Ты там в порядке?       Из кухни доносится голос Хэйтема. Затем шаги. Он идёт по коридору в сторону ванной. Дойдёт до него и поймёт, что под его носом человек осознанно прощается с жизнью. Шэй не отвечает на его вопрос. Дверь ненадолго отрезала Хэйтема от Кормака. У последнего всё ещё есть шанс покинуть этот мир, не задержаться в нём ещё на какое-то время.       Ручка двери уверенно опускается вниз. Один раз, второй. Пока Кенуэй не начинает её дергать, в попытке зайти к Кормаку.       — Шэй, какого чёрта ты делаешь?! Кормак! Открой дверь! Немедленно!       Кенуэй начинает барабанить по двери. Стучит, ломится. Дверь содрогается под его напором. Ещё немного и замок сдаст, может, отвалится ручка. Но Шэй всё никак не отключается, он всё ещё в сознании. Вода течёт по руке к локтю вместе с кровью, с него стекает вниз — на пол. Вся раковина в кровавых разводах и подтёках. Корма отпускает окровавленную бритву. Та с гулким звуком соскальзывает в раковину.       — Шэй! Что ты творишь? Кормак! Не делай глупостей!       Дверь сдерживает напор Хэйтема стойко и уверенно. Но неизвестно, надолго ли её хватит, если Кенуэй продолжит так усердно по ней колотить. Возможно, она скоро сдастся, предаст Кормака и не даст ему завершить начатое. Шэй об этом старается не задумываться.       — Кормак, прекрати всё это! Открой дверь!       С каждой секундой жизнь Кормака вытекает вместе с кровью. Можно для уверенности ещё несколько раз резануть по венам ещё и на правой руке, но руки у Шэя подрагивают. Сколько у него ещё минут? Может секунд? Кенуэй не сможет выломать дверь — она открывается наружу.       Кормак слышит, как Хэйтем уходит. Что он задумал? Впрочем, неважно. Не имеет значения. Пока он там копается у Кормака имеются все шансы откинуться окончательно. Умереть самой неблагородной смертью. Кормак закрывает глаза, ведь перед ними уже всё плывёт. Слабость охватывает всё его тело, но разливается по нему утомительно медленно. Если не двигаться, повлияет ли это на скорость приближения его смерти? Если ничего не делать, умрёт ли он спокойно? Что вообще такое смерть, и как понять, близко ли она оказалась к тебе?       Смерть за гранью понимания. Когда она наступает? Что происходит с человеком? Что чувствовал полковник Монро, надышавшись угарного газа? Шэй вынес его уже практически мёртвого из горящего здания. И никто не подошёл помочь. Все были заняты другими делами, а Кормак понятия не имел, что ему делать. Можно ли было вообще спасти полковника? Или он уже был за той самой гранью, переступив через которую ты уже никогда не вернёшься в мир живых? Имел ли Джордж Монро хоть какой-то шанс? Кормак хотел бы получить ответы на все эти вопросы, хотя бы увидеть медицинское заключение, где установлено время смерти. Но никто ему ничего подобного узнать не позволил. Да и кто он такой, чтобы знать подробности, да ещё и такие детальные.       Удар. Громкий и резкий треск. Шэй вздрагивает. Он едва ли может разлепить глаза, чтобы понять и увидеть, что происходит. Ещё один удар. Дверь трещит, ломается под напором Хэйтема с той стороны. Кормак только и видит, как с этой стороны появляется лезвие. Топор. Где Кенуэй вообще нашёл топор? На пол валяется щепки, крупные куски дерева. И пыль. С каждым новым ударом в воздухе всё больше и больше пыли, а дыра в двери становится только шире.       — Кормак, ты последний ублюдок! — рявкает тамплиер, когда уже может увидеть сквозь дыру всё происходящее. Тяжёлый предмет падает на пол. Хэйтем отбросил топор. Он просовывает руку в дыру, открывает дверь и заходит в ванную.       Почему-то Шэю уже всё равно. Веки сами собой опускаются, а голова заваливается на бок. Будь, что будет.

***

      Хэйтем чувствует себя неуютно. Он терпеть не может больницы, как и любой другой нормальный человек. Они вызывают в его душе только чувство безысходности. Но из-за сложившейся ситуации он вынужден буквально поселиться здесь. Каждый божий день в компании Шэя Кормака он стабильно проводит на территории госпиталя. Ведь Кенуэй пытается сделать всё, что может, чтобы решить вставшую перед ним проблему. Ему нужно поставить на ноги Кормака. И пока врачи отчаянно пытаются убедить его в том, что Шэй уже никогда не сможет ходить, Хэйтем, словно он оптимист до мозга костей, а не скептик и циник, верит, что ещё что-то можно исправить. Хотя бы сознание Кормака. Но всего его попытки ломает отбойным молотком этот самый Шэй Кормак.       Бывшему ассасину глубоко насрать на все, что Хэйтем делает для него и ради него. Форменный эгоизм. Да, Шэй Кормак сраный эгоист, которому наплевать на всех, которому наплевать на самого себя, на Хэйтема. Дело даже не в деньгах, в этих огромных суммах, которые Кенуэй тратит на Кормака, а в отношении. Не хочется ничего делать, когда тебе отвечают подобным поведением.       Каждая выходка Шэя ударяет по нервам, как по гитарным ладам. Эта проверка на прочность изводит Хэйтема. Он терпел многое, терпел выходки и не такие. Один Реджинальд с его закидонами, Дженни, Дзио… Да все они стоили своего, все действовали ему на нервы, все его пытались доканать. Но Шэй Кормак справляется с этим лучше всех. Каждый раз у Кенуэя скрипят зубы, когда Кормак выдаёт очередную омерзительную вещь. Но сегодня исключение. Хэйтем чувствует лишь усталость. Ему надоела эта проверка. Ему надоела эта изматывающая игра. Бывший ассасин словно наслаждается его страданиями. Огонёк искреннего желания помочь с каждым днём горит всё слабее.       Кенуэй сидит в коридоре, сцепив руки в замок и упершись локтями в колени. Халат свисает с его плеч, болтается бесполезной тряпкой. Последнее время усталость — это его обычное состояние. Ничего не меняется. Совершенно ничего. В складках на лбу спрятались последствия вечно поганого настроения — тоска и печаль. В свои тридцать пять Хэйтем ощущает себя на все сорок восемь, если не на шестьдесят три. Ответственность за чужие жизни и нежелание сдаваться — два паразита, сжирающие его изнутри. Если бы можно было потравить эту гадость чем-то серьёзным, то он бы с радостью хлебнул дихлофос. Вот только эти паразиты не жалкие жучки, копошащиеся внутри. От человечности не вылечиться никакими таблетками, даже самыми сильными. Ни один яд не берет желание помогать, кроме равнодушия. Но его ещё нужно умудриться заработать.       — Мистер Кенуэй.       Хэйтем поднимает голову, чтобы посмотреть на подошедшего к нему врача. Этому человеку тамплиер доверил всё: жизнь Кормака, его ментальное состояние, все свои надежды, что Шэю можно помочь встать на ноги, а не продолжить жить, сидя в коляске. Вот только никто почему-то не хочет оправдывать его надежды. Их, наоборот, безбожно ломают. Словно все думают, что у него нет ни чувств, ни эмоций. Ещё обиднее получать подобное отношение от Кормака, который знает, что Хэйтем не железный, и даже не стальной. Он из плоти и крови, у него тоже есть эмоции. И он тоже ломается под давлением ответственности. Шэй слышал всё. Он знает, как ощущает себя тамплиер. Но это, видимо, не отложилось в чужой памяти.       — Я слушаю, — Кенуэй выпрямляется, садится ровно. Даже сидя он умудряется смотреть на врача сверху вниз. Кое-что не изменишь, даже если захочешь. Ощущение собственного превосходства — порок Хэйтема Кенуэя. Это малая плата за власть и богатство, сосредоточенные в его руках.       — Я бы хотел поговорить с вами один на один. Где-нибудь… — мужчина оглядывается по сторонам. Он боится. Чего? Что Кормак выскочит из палаты и набьёт ему морду за любое неугодное слово? Или его пугает ещё что-то? Что вообще может пугать главврача в пределах его же больницы?       Кенуэй вынужден подняться. Он выпрямляется, становится практически на полторы головы выше, чем врач. Тот вообще под взглядом Хэйтема невольно съёживается. Кенуэй знает эту реакцию. Прекрасно знаком с ней. Его боятся, пресмыкаются, стараются говорить увереннее, но голос всё равно дрожит. Раньше это было забавно и смешно, теперь это вызывает лишь бессильную ярость. Наводить страх совершенно не в духе тамплиера. Страх — не то, с чем он хотел бы себя отождествлять.       — Прошу. Тогда пройдёмте. Поговорим там, где вам будет удобно.       Врач быстро кивает и суетливо кивает головой. Его взгляд бегает. Это Хэйтем подметил практически сразу. Слишком нервный для того, кто управляет больницей. Управленец должен быть куда увереннее, его не должно трясти от одного взгляда на того, кто сильнее него.       Они поднимаются на второй этаж молча, заходят в кабинет. Мужчина закрывает за Хэйтемом дверь и проходит к своему столу, но не садится в кресло. Он остаётся стоять, явно подбирая слова, чтобы всё изложить Кенуэю. Хэйтем же проходит к стулу рядом со столом, снимая с себя халат, и садится.       — Доктор Эванс, может уже расскажете мне всё то, что вы хотите сказать? — Кенуэй скрещивает руки на груди, закидывает ногу на ногу. Складывается ощущение, что руководитель здесь не мужчина, старше Кенуэя на пятнадцать лет как минимум, а именно тамплиер. Хозяин жизни и ситуации.       — Мистер Кенуэй, я буду говорить прямо и серьёзно. Мистер Кормак… Шэй… — врач мнётся, нервно обдирает на руках заусенцы. Хэйтем подмечает даже эту незначительную деталь, — Он, если говорить простым и неэтичным языком, неадекватный.       — Нет, — резко отрезает Кенуэй.       — Мистер Кормак неуравновешенный. Он агрессивный и способен навредить. В первую очередь самому себе. Я об этом говорил вам и раньше. Ему нужно отправиться в специализированное учреждение, чтобы ему помогли справиться. Или хотя бы чтобы облегчить его мучения и страдания. Вы же понимаете, мистер Кенуэй, что вы не справляетесь с ситуацией.       Хэйтем сжимает руки в кулаки. Он без чужих указаний, без чужого взгляда со стороны знает, что ситуация — полнейшее дерьмо. Что он не выдерживает, не вывозит, не может справиться с Кормаком и его буйным нравом. Он всё это прекрасно знает! Не нужно ему напоминать сотню раз. Если ему захочется заняться самобичеванием, то он сам сможет прекрасно себе это организовать. А его психолог потом будет разгребать все эти проблемы.       — И что дальше, мистер Эванс? Мне известны эти проблемы Шэя. И я доверил его вам, вашему лучшему психотерапевту, чтобы вы помогли со всем этим разобраться. И что по итогу? Он в припадке хватается за бритву и полосует свои руки! — Кенуэй расправляет плечи, отрывается от спинки стула, — Законы в Америке не позволяют упечь человека в психушку против его воли. А лишить Кормака дееспособности мы не имеем права. У нас нет никаких оснований. Да даже если бы и были, то я не позволю это сделать.       Признать Кормака недееспособным слишком сложно, практически на грани невозможного. И даже если существует какая-то лазейка, то Хэйтему признавать этого не хочется. Кормак нервный, агрессивный, неспокойный. Но только не неадекватный.       Невозможно помочь человеку, который не хочет, чтобы ему помогли. И Кормак — это тот сложный случай. Осознание этого пришло давно. Практически сразу. Шэй не справляется с собой, Хэйтем не справляется с ним. По-хорошему им нужен кто-то третий. Какой-нибудь посредник, способный выслушать каждого из них и найти компромисс. Но нет. Такого человека не существует. Некого позвать, чтобы их двоих вытянули из этой трясины. Шэй тонет и тащит Хэйтема на дно за собой.       — Тогда мы зайдём с вами в тупик. Так бы вы могли оформить опеку над мистером Кормаком, а потом в последствии, как его опекун передали бы его под надзор профессионалов своего дела. Мы можем всё оформить, ссылаясь на черепно-мозговую травму Шэя. Это формальности, конечно, диагнозы будут притянуты за уши. Но вы же не хотите усложнять ни себе, ни мистеру Кормаку жизнь. Кто знает, что может произойти в следующий раз, если сегодня вы сами схватились за топор.       Как ловко этот червь пытается навязать Хэйтему мысль, что Кормак сумасшедший и что из-за него он схватился за топор. Нет, Хэйтем схватился за топор не из-за него, а ради него. Чтобы прорубить окно в двери ванной, открыть замок и добраться до Кормака. Чтобы остановить кровь, текущую по его запястьям. Чёрт, кажется, вода так и течёт в ванной, наматывая несколько лишних нулей в счёте.       — Вы можете выдумывать всё, что угодно, но Шэй дееспособный. Он не сумасшедший. У него просто признаки клинической депрессии. А с депрессией в психушку не кладут, — Хэйтем цедит эти слова сквозь зубы. На его лице впервые за долгое время отражается весь спектр эмоций. И это похоже на явление лика Дьявола. Тамплиер поднимается со стула, бросает халат на сидение и резко упирается ладонями в чужой стол. Он сминает ладонями какие-то бумаги, кажется, попалась даже личная медицинская карта какого-то пациента. Кенуэй не обращает на это никакого внимания.       Мужчина вздрагивает. Он отчаянно пытается взять себя в руки и противостоять неожиданной эмоциональности со стороны Хэйтема. Расправленные плечи, уверенное лицо, грудь колесом, а глазёнки то бегают туда-сюда. Маленькие, совсем поросячьи глазки. Даже удивительно, что его фамилия Эванс, а не Пигги.       — Мистер Кенуэй, вы усложняете жизнь. В следующий раз…       — Никакого следующего раза не будет! — озлобленно рявкает тамплиер, теряя последние крупицы самообладания, — Спасибо, доктор Эванс, за ваше беспокойство обо мне и о мистере Кормаке. Но можете больше не переживать. Теперь работать с Шэем будут другие специалисты. А вам бы я рекомендовал опасаться за своё кресло, — Кенуэй многозначительно кивает на кожаное кресло, на которое врач так и не сел, — Не забывайте, кто курирует вашу больницу. Вы можете легко оказаться в моей немилости. И потеряете всё финансирование. А вместе с этим и некоторое оборудование, врачей.       Кенуэй удерживается от того, чтобы плюнуть на пол. Воспитание берет над ним верх. Он распрямляется, поправляет рубашку скорее по привычке, чем из острой необходимости. Обычно он оправляет пиджак, но сегодняшняя спешка поспособствовала тому, что Хэйтем появился на улице, как прыщавый задрот на первом свидание — белая рубашка, застегнутая не на все пуговицы, и штаны, измявшиеся из-за спешки. Озлобленный и раздражённый он покидает чужой кабинет.

***

      Туго перебинтованная рука ноет. Его только что отстегнули от капельницы. Он чувствует тошноту, голова кружится. Больное, воспалённое сознание отказывается воспринимать реальность. Он не хочет жить. Он не хочет существовать. Сколько можно уже издеваться? Почему так просто никто не может его отпустить? Почему его постоянно лишают спасательного круга? Слишком много вопросов, но мало ответов.       Мир вокруг — сепия. Смена кадров неестественно учащённая. А кислый вкус упущенной возможности ухудшает и без того безрадостное существование Кормака. Несмотря на то, что всё вокруг идёт хороводом по кругу, он всё равно замечает все перешёптывания. Слышит, как медсестры понижают голос, пока Хэйтем катит его коляску к выходу. Хах, кажется, у Кенуэя валит из ноздрей и ушей пар. Он разозлён, но сдерживается. Является ли Шэй причиной его злости? Возможно. Накапали ли Кенуэю на мозг врачи? Не исключено.       Кормак не такой дурак. Он знает, что каждая его выходка в стенах больницы всегда приравнивалась к отчёту на столе Кенуэя, к звонку посреди важной встречи. И сейчас Хэйтем точно переговорил с его лечащим врачом. Но разговор, однако, оказался безрадостным. Это можно понять по шагам, по тому, как сильно мужчина сжимает ручки коляски — у него побелели костяшки. А хмурое выражение лица — тамплиер обронил маску холоднокровного человека.       Локомотив эмоций оказался в разы сильнее, чем Кенуэй предполагал. И его снесло им. Теперь на лице нет маски. Нет того, что позволило бы спрятать эмоции. Как же долго, наверное, Хэйтем выстраивал свой идеальный образ беспристрастного вершителя чужих судеб. А теперь он рассыпался. Все видят его истинное лицо. Теперь все тоже могут понимать, что он человек. Такой же обычный, не другой, не особенный. Кормак не сдерживает злой усмешки. Она звучит, как выстрел в пустой комнате. Жестокая насмешка над стараниями Кенуэя.       Холодный воздух не щадит лицо. Шэй по привычке закутывается в куртку, чтобы удержать тепло. А вот Кенуэю явно не помешает охладиться. Его пальто распахнуто. Красные пятна на белой рубашке — кровь Кормака. Растрёпанные волосы. Весь он — жалкое подобие обычного и привычного всем Хэйтема Кенуэя. Сломанная игрушка.       Кормака немного потряхивает. Он чувствует, как и без того замёрзшие, заледеневшие кончики пальцев пронизывает обычный уличный холод. Но больше мёрзнут ноги в носках и домашних тапочках. Забавно, он всё же ощущает хоть что-то своими совершенно бесполезными и непригодными для использования ногами.       Хэйтем за его спиной закуривает. Сигареты — жалкая попытка успокоить напряжённые, расшатанные нервы. Но чтобы это произошло надо выкурить как минимум все сигареты мира и сдохнуть от отравления организма никотином. Все мысли Шэя сводятся к одному — к смерти. Его опять выдернули из такого желанного и нужного ему состояния. Кормак ещё не чувствует злости, возможно, из-за действия всех препаратов, что в него опять вкачали, возможно из-за успокоительного или из-за антидепрессантов. Да не разберешь уже, что там такого произошло, что сознание закрылось от злости. Временно, но закрылось.       — Мы так и будем стоять? Я мёрзну в тапках.       Кормаку стоит молчать. Ему вообще стоит заткнуть свой рот и не раскрывать его в ближайшее время. Его слова — бронебойные патроны. Он с уверенностью всаживает их в Кенуэя, в его изрешеченный бронежилет. Но у всех заканчивается терпение. Даже бетонная стена иной раз не выдерживает напора, идёт трещинами, разваливается, а то и вовсе разрушается. Хэйтем Кенуэй — развалины стены. Проеденный радиацией саркофаг над чернобыльской АЭС. Нет. Он тот самый реактор. Одно неловкое движение…       — Закрой свой рот, Кормак. Ты сам виноват в случившемся. Скажи мне, какого хуя это произошло? Что, блять, не так, Шэй?!       Хэйтем сжимает зубами сигарету. Несчастный фильтр готов порваться в любой момент. Он обходит Кормака. И теперь может смотреть ему в глаза. Вероятно, пытается понять причину каждого действия, хочет увидеть в глазах Шэя что-то большее, чем ничего. Но в карих глазах темнота. Беспросветная тьма.       Он выжжен. До основания. Кормак давно сгорел. И это просто тело. Спасать больше нечего. От души осталось лишь обугленное её подобие. Все события, произошедшие в жизни Шэя Патрика Кормака наложились друг на друга. И если он ещё выдержал предательство близких людей, оправился после смерти полковника Монро, то смерть Хоуп Дженсен и потеря нижних конечностей — это нокаут. Последний, добивающий удар. Вся жизнь остановилась на том моменте. Смерть Дженсен — канистра бензина, вылитая на Кормака, диагноз врачей — подожжённая спичка. Всё сработало слишком хорошо. И вот результат: совершенно мёртвый человек. Умереть телом не так страшно, как прогореть душой. Но Кенуэй, кажется, упорно не хочет этого понять. Кормак уже поставил на себе крест. А Хэйтем его оттирает с особым остервенением.       — Скажи мне, Шэй. Я что, мало для тебя делаю? Ответь мне, Кормак, неужели я делаю всё, блять, зря? Почему ты нихуя не ценишь. И каждый день только и пытаешься себя прикончить. Почему ты думаешь вообще только о себе? В твою бестолковую голову не приходит, что ты можешь быть мне дорог? Я несу ответственность за тебя, Шэй! Но моё терпение не безгранично. Я тоже могу не выдержать!       — А тебя кто-то просил брать за меня ответственность? Кенуэй, я сто раз тебе сказал, что я не хочу жить так! Я не хочу быть инвалидом. Я не хочу терпеть твои подачки. И не хочу сидеть на твоей шее. Но ты меня не слышишь. Ты упёрся рогами. Думаешь, что можешь сделать, исправить всё просто потому, что у тебя есть деньги. Но желание жить не вернуть не за какие бабки. Будь ты хоть трижды на первом месте журнала Forbs. То, что ты самый богатый человек в мире, не делает тебя всемогущим. Я не хочу жить, а ты просто не можешь смириться с тем, что я не играю по твоим правилам!       Хэйтем бросает сигарету. Та падает в грязный снег у дороги, он придавливает её ногой, чтобы окончательно затушить. Всё это в голове Кормака воспринимается, как при замедленной съемке. Отдельные кадры, картинки в комиксе. В хуевом комиксе про его жизнь. И это конец. Бесконечная доброта мистера Кенуэя оказалась вполне конечной. И Шэй исчерпал весь лимит. Карт-бланш на свинство закончился. Время платить по счетам и отвечать за своё поведение. Всё это Кормак читает в чужих глазах. Он доигрался.       Больше тамплиер ничего терпеть не будет. Да Кормак и не нуждался в этом терпении. Он так до конца и не смог разобраться, зачем Кенуэю всё это было нужно. Все эти слова про ответственность, про то, что он там что-то обещал Монро — неубедительный бред сумасшедшего. В который не верилось раньше, а уже тем более не верится и сейчас.       — Тогда собирай свои монатки, Кормак. И катись туда, где тебе будет хорошо и привольно. Можешь запереться в какой-нибудь гнилушной квартирке, спрятаться от мира и гнить заживо. И это будет лучшая участь для такого отброса, как ты. Я слишком долго терпел все твои изъебы. И больше терпеть не планирую. Ты взрослый и самостоятельный человек, так что распоряжайся своей жизнью так, как считаешь нужным, — в голосе Хэйтема — агрессия, а в глазах пожар ярости. Он раскалён до предела, — Ты можешь рассчитывать на пособие от государства и на помощь от Abstergo. Но от меня ты нихуя больше не получишь. Сейчас мы приедем, ты возьмёшь сумку и скинешь все свои шмотки в неё. А после этого катись на все четыре стороны. Я устал!