Дюжина дней (и ещё четыре)

      Наблюдать за Максом интересно. Он колдует не по книгам, он даже читать не умеет, но в его памяти бесчисленные рассказы его Хранителя, и летописца клана, и всех, с кем он общался о магии, и даже демонов Тени. Макс не ведёт мысленно глазами по строкам, вспоминая заклинание, он будто разговаривает с кем-то.       А домашние задания приходится писать Шурфу.       В первый раз за эту просьбу Макс чуть не отправился к Первому Чародею и Рыцарю-Командору на серьезный разговор — невероятная ситуация, непостижимая, маг просит списать у храмовника! Но Шурф переспросил, и понял, что глубоко ошибся. Макс не просил его написать задание, он просил записать его речь.       Он говорит, тщательно сдерживая ритм речи — не сбиться бы на скороговорку привычную, понятную обоим, но совершенно не похожую на то, что можно записать. Спрашивает иногда о названиях заклинаний, и вот тут, в описаниях, начинает частить. Поднимает удивленно брови, когда Шурф рассказывает о стихийной магии — «мы никогда не оформляли это в такие заклятья!», — сам, отвлекаясь, рассказывает о Тени, о снах, немного совсем — о демонах.       Острое ухо попадает под луч солнца из окна, просвечивает так, что видно тонкие кровеносные сосуды. Шурф замирает с пером над бумагой, чудом отводит руку, чтобы не оставить пятно от чернильной капли. Макс замолкает, смотрит вопросительно — что не так? — наклоняет голову чуть набок, так, что золотиться начинают волосы над ухом.       Шурф качает головой — ничего, продолжай, — и пишет дальше ровными рунами, как будто и правда не случилось ничего особенного.