WOAS

Стайлз смотрит испуганно-загнанно, путается в лихорадочно дрожащих ногах и шепчет разъёбано-сломано «уйди-уйди-уйди» еле слышно. Тремор в непривычно ледяных пальцах, отчаянно сжимающих первую упавшую с перевёрнутого стола вещь — клюшку для гольфа — обречённо-ожидаемый; страх противным и склизким чувством меж позвонков, по венам, в подыхающих нервных клетках — везде. Стайлз был ещё не готов, а можно ли вообще быть готовым к такому изощрённо-болезненному пинку со стороны заебавшей своими подколами вселенной? Стайлз не плачет, Стайлз в очередной раз проклинает грёбаную вселенную и выдыхает с облегчением (раскрошенные рёбра болят-разрывают, но у него нормальной жизни нет уже почти час — дальше будет хуже), когда Дерек уходит. Спазмированные пальцы не разжимаются, пульс набатом в висках и всём теле — ультрамариновые огоньки вместо привычно-родных мутно-зелёных глаз разрывают четырёхкамерное на рваные ошмётки. Стилински надорвано всхлипывает и оседает на промёрзлый линолиум несуразной кучей, клюшка, наконец, выпадает из онемелых рук и приземляется с глухим треском — Стилински кажется, что это крошаться его кости, а в голове ни единой связной мысли, кроме «Он монстр». Стайлз доползает до кровати на негнущихся ногах спустя энное количество времени и забывается неспокойным сном. Мысли во сне тягучи, как сладкая патока, разум не затуманен болью и страхом, а недопредположения-подозрения складываются во вполне адекватные домыслы. — Скотт знал, не так ли? В голосе обида колючая, ядовитая, пришибленно-виноватый взгляд напротив лишь раздражает. Дерек руками родными к нему тянется, клянётся всё объяснить, исправить, но Стайлз шарахается от него, как от прокажённого, осоловело мотает головой и лишь страшные слова повторяет, словно мантру: — Скотт всё знал, с самого грёбаного начала всё знал… — окончание выходит надломано-жалким, иллюзорное «спокойствие», собираемое по крупицам последние две недели, окончательно распадается на безжалостное «всё кончено». Стилински выбегает из /их/ дома окончательно разбитым, дышать морозным воздухом удаётся через раз, а педаль газа в пол и прочь-прочь-прочь от треклятого дома-парня-воспоминаний единственное решение, в правильности которого Стайлз чётко уверен. \\\ Закат на небе матово-алый, кровавый, романтично-жемчужным рассветом из окна их — зачеркнуть — его дома не отдаёт ни капли. Судорожно перебираемые пальцы непослушно ведут чувствительными подушечками по его футболке, истинно-февральская метель на улице даже примерно не походит на его ураган за рёбрами. Стайлз посылает к чёрту вселенную, следом, по тому же маршруту отправляя и уже-не-лучшего-друга. Вещи в чемодан летят хаотично, его подарки-одежда остаются на полках в старой квартире, а полароид в руке, где Дерек улыбается и стоит с чисто-хейловским взглядом в самое сердце, тлеет в руке, оставляя после себя лишь пепел и отвратно-мерзостный запах палёного пластика. Стайлз сбегает от отца — проблем и преследующего неестественно-лазурного взгляда вообще-то — ему проблем по линии жизни и так предостаточно, монстры-оборотни точно не его дорога. И плевать, что его — Д е р е к а — взгляд, не пугающий морозно-неоновый, а умиротворённо-успокаивающий, приглушённо-малахитовый, отпечатывается на изнаночной стороне сетчатки и заедает в памяти. Стайлз к пинкам-подзатыльникам со стороны сучки-вселенной привык — этот не первый и далеко не последний, но почему называть /его/ монстром язык отчаянно не поворачивается?