WOAS

Лула думает, что жизнь играет с ней в кошки мышки, вдребезги разбивая её детские мечты о суровый мутно-серый асфальт; Лула думает, что это обязательно должно кончиться. Лула с раннего детства чертовски непутёвая, нелепая, перманентно приходящаяся не к месту; откровенно говоря выделяющаяся, не такая, как все, и изначально это пугает — путает мысли, действия — Мей прячет руки в карманы и сжимает до проступающих тёмно-фиолетовых вен на гладкой бедно-белой коже, упирает взгляд в пол и приторно-мило улыбается; отличаться излишней ловкостью — это одно, парой-тройкой украденных кошельков под матрацем и абсолютным отсутствием друзей — другое. Мэй растёт не на детских сказках и бульварных романах — на извечных неудачах и отторжении привычных ценностей, Лула меняет куклы барби на колоду игральных карт без сомнений, упорно переключает мультики на шоу великих иллюзионистов и расплачивается за первый мопед краденой кредиткой; выделяться из толпы сомнительной везучестью, но стойкой верой и проворными пальцами больше не кажется страшным. Лула солнечно улыбается и таскает кошельки у каждого чересчур жадного. Сны появляются ожидаемо, но без привычных восторгов и, разумеется, необычные — в них нет названия школы/ колледжа, нет места его работы или номера дома, в них мрачные комнаты, жуткие картины и вина основным чувством, Лула даже не чертыхается — судя по всему, её соулмейт такой же тотальный неудачник по линии жизни, но у него это вылилось в липкую вязкость крови по пальцам и контролер пульса на запястье. Говорят, соулмейтские сны отражают самое главное, ценное, показывают смысл жизни и главное чувство — Лула ощущает пустоту на месте сердца, видит чудовище на месте суженного и одно-единственное слово «должен». Лула надеется, что его сны, если не помогают по жизни, то, хотя бы, не делают хуже. Мэй практикуется в магии, оттачивает умение таскать кошельки до совершенства и возводит поиски своего места в абсолют. Лула оставляет позади дешёвые трюки, кроликов со шляпами и неудачи, встречает Всадников и Дилана, в открытую называет их семьёй. Мэй убеждает себя, что зелёное чудовище из снов — лишь надуманный образ, кровь на пальцах — издержки мести, а чувство вины — запутанные сыновьи чувства; Лула смиряется и с полным игнорированием со стороны Родса — любые попытки разговора на тему соулмейтов, он пресекает, а Лула отчаянно старается никому не навязывать (судя по реакции Атласа, получается откровенно хреново, но она, хотя бы, пытается). Дилан, во время, неизвестно которой по счёту, репетиции, нечаянно бросает — «я перестал видеть сны в 13». Лула смиряется и с этим, давит непрошеную обиду в себе и сглатывает мерзкий комок в горле — она теперь не одна, у неё есть Джексон с дружескими советами, понимающий Меррит и Атлас, у неё теперь семья и смысл жизни; сны отныне второстепенны. Лула думает, что жить можно и без соулмейта, что жизнь не должна заканчиваться из-за какого-то очередного трюка судьбы; Лула думает, что бессовестно врёт самой себе. /// Лула думает, что нет ничего больнее, безответных чувств и неразделённой любви, Лула думает, что снова ошибается. Дилан подыхает на дне неказистым трупом, наглухо запечатанный в отцовском сейфе (склепе); вендетта подходит к логическому завершению — око за око — сын погибает подобно отцу; чудовищная фатальность с примесью фальши и помпезной вычурности, но от этого не легче. Слёзы впервые сдержать не удаётся, Мэй сдаётся, крошится на глазах всей команды и надорвано всхлипывает, но распиаренного ощутимого разрыва связи не чувствует. Боль будто придуманная, поверхностная, скорбь идёт от разума, а не от души, и Лула путается окончательно. Сны не прекращаются. Лула анализирует, и впервые будто чувствует озарение. Глаза раскрываются (метафорически, разумеется), мужчина из снов другой, совсем не Дилан. В нём больше долга и меньше безотчётной вендетты, мужчина из снов носит очки и перманентно появляется подле склянок /пробирок. Мэй, наконец, делает очевидный вывод, на который ушло чуть больше 20 лет, он — учёный. Лула думает, что, наконец, приближается к его разгадке, Лула думает, что её соулмейт куда сложнее, чем кажется многим. /// Беннер появляется эдаким научно изобретённым раздвоением личности, замудрёнными словечками, о существовании которых Мэй даже не подозревала, и чересчур знакомым взглядом. Беннер разъясняет о существовании бесчисленного множества различных земель и двойниках, обречённо вздыхает и чертыхается, не находя в поисковике имя некого Тони. Беннер смотрит удивлённо-удивлённо, стоит ей зайти в комнату и одними губами произносит «Лула». Мэй понимает, что, когда умер Дилан, она была к ответу на вопрос «Какого чёрта?» куда ближе, чем сейчас, а ведь тогда было чуть меньше, чем нихрена. Лула путается в словах и действиях, прямо, как в чёртовы 16, и пустым взглядом насквозь утыкается в Брюса — пресловутая ощутимая связь, к сожалению, оказывается не сказкой, а Беннер, отчасти, настоящим зелёным чудовищем. Всадники не посылают сомнительного учёного с чересчур опасным альтер-эго на все четыре стороны, лишь из-за невозможно-умоляющего взгляда Лулы и её «объясню позже». Брюс благодарно улыбается и шепчет «спасибо»; Мэй отмахивается и задаёт единственный вопрос: «что тебе снится?». У Лулы чудовищная боязнь разбитого сердца и откровенное недоверие к первым встречным с лицом погибшего друга, но когда он понимающе выдыхает и с улыбкой перечисляет: «голуби, кошельки, которые ты прятала под матрацем, одиночество». Мэй задерживает дыхание и сжимает руки, как тогда, в детстве; со временем она поняла зачем — это помогает с самоконтролем, держать себя в руках — в буквальном смысле. Брюс тихо и слегка виновато добавляет: «и твой трюк, когда ты вытащила шляпу из кролика», а Мэй закрывает лицо руками, мысленно благодаря Беннера за разряжение обстановки, и по привычке отвечает: «это было 8 лет назад». Брюс еле слышно исправляет «9, вообще-то» и улыбается. Лула думает, что такие, как Брюс, не должны уметь улыбаться; Лула думает, что впервые в жизни, она не прочь ошибиться. Брюс думает, что не стоило упоминать тот болезненный случай в первое знакомство; Брюс думает, что чертовски ошибается, когда Лула улыбается солнечно-солнечно, как в его первом сне, и неловко обнимает, упираясь лбом в его грудь. Лула думает, что его «я вернусь, обещаю», напоследок, не пустые слова и не громкие неоправданные заявления, Лула думает, что в детстве она, всё-таки не ошибалась, и угольно-чёрная полоса неудач закончилась.