WOAS

Воспоминания — концентрированная боль; Альбус знает это лучше всякого. Воспоминания — смертельный яд; запускают блаженство по венам, туманят мозг ярким розовым-розовым маревом счастья, а после забирают секундную радость, оставляя лишь злость и скребущих горло изнутри угольно-чёрных кошек. Воспоминания — сплошной беспросветный хаос; года в Хогвартсе (да и за его пределами, в принципе) уходят чересчур быстротечно, седина на голове напоминает алебастрово-белые волосы, а клятва на крови, которую Грин-де-Вальд при любом удобном (и не удобном) случае, будто специально выставляет напоказ, не даёт забыть о слишком стремительной и необдуманной привязанности. Дамблдору тошно, хочется выхаркать лёгкие, помнящие привкус /его/ табака чересчур отчётливо, реалистично; хочется раскрошить Еиналеж в пепел, потому что за 20 с лишним лет, желания так и не меняются — Грин-де-Вальд так и остаётся на подкорке немногочисленными счастливыми часами, проведёнными за тщательным продумыванием плана «захвата» мира и покарёженым нахально-серьёзным взглядом; но Альбус никогда и никому не признается, что больше всякого, хочется Геллерта рядом. Хочется, чтобы клятва крови объединяла их, а не выполняла функцию номинальной гарантии исполнения Грин-де-Вальдом /их/ плана. Альбусу тошнотворно и отвратительно от жалости к самому себе, но забыть чёртовы 17 отчаянно не получается, Геллерт Грин-де-Вальд не выводится из организма ни крепким виски, ни маггловскими сигаретами, ни, тем более, прошедшими годами. Картинки их прошлого разъедают организм изнутри, а чёртовы неоново-синие бабочки, что по какой-то невообразимой случайности выжили, никак не сдохнут окончательно. «Мировое господство, говоришь? Звучит интригующе, Геллерт» Альбус помнит ту ночь поминутно, затуманенный подростковым максимализмом разум кричал о геройстве и благородстве, Дамблдор, ведь, действительно верил, что мир они спасают, лечат; он был уверен, что под их о-п-е-к-о-й обоим мирам будет лучше, спокойнее — мир во всём мире, идеальное общество — и прочие невоплотимые бредни, существующие исключительно в мечтах 17-летнего парня. Дамблдор ему верил, а потому и другую ночь он тоже прекрасно помнит. «Что ты делаешь, Геллерт? Они ведь ничего тебе не сделали.» «Они не-маги, Альбус. Они порочны и корыстны, с ними идеального мира не построить» «Это называется геноцид, Геллерт» «Это называется, цель оправдывает средства, Альбус» Альбус всё помнит, и от этого вдвойне паршивей. Липкий, склизкий страх по венам и разрушающийся мир на изнанке век, все мечты маленького мальчика-максималиста лопались и покрывались рваными трещинами практически осязаемо. Спустя годы, Дамблдор понимает, что ломаться он начал ещё тогда, когда слушал лживые речи и соглашался на нерушимую клятву, но тогда он был просто влюблённым придурком, верящим в притворно-фальшивые слова и искренний-искренний взгляд напротив. Альбус помнит совершенно всё, диалоги слово в слово, взгляды точь-в-точь, ощущения, будто проживал это уже тысячу раз, но, по сути, так и есть, Еиналеж, ведь, всё ещё находится в школе, а не где-нибудь на дне мирового океана. Альбус Дамблдор — мазохист, а потому и последние его слова он тоже отчётливо помнит: «Спасибо за отличный план, Альбус. Это было весело.» Дамблдор каждый грёбаный раз рассыпается от этой фразы на мельчайшие осколки хрупкого стекла под его ногами; пережженное сердце отбивает зрелищную чечётку о ломкие рёбра, пульс набатом в висках под 120, но Альбус не позволяет себе забывать, потому что знает свой план и знает Гелерта. Его интерпретация их плана будет в разы жёстче и страшнее — Альбус не имеет права это забывать. Их любовь перерастает в ненависть не моментом, она крошится изнутри мутно-серым пеплом, разъедается противоположностью взглядов, их любовь разрушается основательно — по-настоящему, фундаментально, так, чтобы уже не воскреснуть наследственным огненно-алым фениксом. Альбус стирает совместные воспоминания постепенно, выкидывает из памяти переплетённые пальцы и сливочное пиво, поделённое на двоих холодным вечером; Альбус заставляет себя забывать ч-у-в-с-т-в-а, но окончательно избавиться от неестественно-неоновой окантовки зрачка отчаянно не получается. Просто Геллерт уже вплавился под кожу глубже, чем это вообще возможно, врос в его организм невыводимым паразитом и отравил своим существованием нервную систему. Просто Геллерт больше не воспринимается отдельно, он — его часть, и это непреложная истина. Просто Геллерт Грин-де-Вальд уже неотделим от Альбуса Дамблдора, он — константа, и избавиться от этого невозможно. Против подобного, оказывается, бессильна даже магия. Альбус от осознания этой простой истины ломается окончательно, немногочисленные выжившие бабочки, что почти 30 лет купались в дистиллированном спирте и систематически травились дешёвыми сигаретами, наконец, подыхают; а Дамблдор, оказывается, только благодаря им и функционировал. Их любовь подыхает треклятым фамильным фениксом, сгорая дотла в дрожащих обмороженных руках, и больше не воскресая, потому что изнутри прокуренному вдоль и поперёк дьяволу, никогда не бывает по пути с исправившимся (хоть метафорическая кровь с рук так и не смывается) ангелом. Потому что тогда, в грёбаные незабываемые 17, цель у них была одна, но виденье будущего — разное. Потому что Альбус всегда любил, а Геллерту было просто весело.