Я.
Хочу.
Сдохнуть.
***
— Торд. Липкая, жгучая ненависть растекается по венам черной смолой, холодит кожу и замедляет движения. Во рту — горький привкус, на шее — чертов ошейник. В голове пусто. Ветер гуляет. — Торд, сладкий. Сил хватает лишь на то, чтобы поморщиться от отвращения. — Тодди, ты понимаешь, что чем больше ты противишься, тем больше просидишь здесь, взаперти? Ты же не какая-то там шавка, Торд. Ты мой, ты принадлежишь лишь мне. Помнишь? — он смотрит с маниакальным восхищением и меня невольно передергивает. — Да. Ответ получается слабым. Но всяко лучше, чем просто молчать. Я все еще помню вкус его губ. Помню и ненавижу себя за это. — Молодец. Мне хватает сил не дернуться в тот момент, когда холодные губы касаются моей щеки. Глубокий вдох. Сукасукасука. Выдох. Главное не закричать. Шершавый язык проходится по моим губам, которые я рефлекторно приоткрываю. Его поцелуи мокрые, развратные, пошлые, его губы сухие и потрескавшиеся, его зубы — острые, и кусает от почти до крови, и целует он так по-грязному возбуждающе, и сжимает так больно, заставляя прерываться на болезненные стоны, бессильно приоткрыв рот, и я ненавижу себя в такие моменты, я ненавижу свое тело и характер, я ненавижу себя, такого слабого и податливого, как дешевая, грязная шлюха. И я не сразу понимаю, что его губы скользят по моему подбородку вниз, что язык оставляет на шее влажную дорожку, а зубы смыкаются на ключицах. После его поцелуев кожа горит адским пламенем, а я кричу, и крик мой утопает в этих каменных стенах, и крик мой заглушает тихо капающая вода, и крик мой прерывается на стон, и просто сукасукасука. И я ненавижу, ненавижу себя. Ведь я сломался так просто.Мои руки на твоем теле, Мои мысли — не твое дело. Я люблю тебя только на час, Но не навсегда.
***
От третьего лица. Все тело ломило, и это был просто хуев кошмар. Шея в засосах и это тоже был кош-сукасукасука-мар. А во рту — солоноватый привкус. Так унижен он не был никогда. Обняв себя за плечи, Торд не плакал. Нет, на плач это не походило совсем. Он рыдал. Кричал, бился в истерике, раздирал кожу ногтями до крови, пытаясь стереть его прикосновения и выл, как подстреленный волк. Нет, он не мог отсасывать Томасу. Он не мог, нет, нет, ведь не мог же. Скажите, что он этого не делал. По-жа-луй-сука-ста. Тяжело дыша, Томас смотрел на него, и блестели его глаза с особым безумством, и сжирал он его взглядом. Одного нездорового огонька в черных омутах хватило, чтобы понять, в скольких позах Риджуэлл его трахает у себя в голове. И за этим было так страшно наблюдать. Дверь по-мерзки заскрипела, заставляя его в паническом состоянии вжаться в стену. Из горла вырывались только жалобные хрипы, а Томас лишь смотрел с превосходством таким, что голова кружилась от отвращения. — Ты был хорошим мальчиком, Тодди, — у него в руках позвякивает связка ключей, глаза блестят тем самым нездоровым блеском и Торд молча борется с желанием повторно зарыдать. Два дня, которые Томас не появлялся здесь, пролетели, как миг. Два дня, а длились меньше двух часов. Два дня — слишком мало, чтобы опомниться от изнасилования. — Извини уж, что не навещал, — он скалится, и Торду хочется перерезать ему горло. Медленный шаг в сторону в его сторону. А потом еще. И еще. Как капли. Кап. Кап. Кап. Шаг. Шаг Шаг. Кап. Шаг. Кап. Шаг. Кап. Шаг. От этого кружится голова. — Я решил, — его тон такой довольный, что тянет вывернуть желудок наизнанку, — ты заслуживаешь сегодня наконец выйти со мной. Я отстегну тебя. Погуляем с поводком. Не бойся. Я не буду тебя бить. Торд молчит, страх, кажется, растопился вместе с последними каплями адекватности, а во рту чертов солоноватый привкус. — Пошел. Томас выгибает бровь. — Ты. Он ухмыляется и ухмыляется поистине мерзко. — Нахуй. Риджуэлл хохочет. Он сгибается пополам, обхватывает торс длинными огрубевшими пальцами и заходится в приступе истерического смеха. — Ты, как мне кажется, чего-то не понял, — Томас утирает выступившую слезинку и склоняется над вздрогнувшим Тордом. Он обхватывает его подбородок пальцами, заглядывает в глаза. — На первый раз я тебя оставлю. Но поверь, будешь еще характер показывать, я отодру уже твой зад и отодру так, что отсос покажется тебе повседневной мелочью, — он склоняется к его уху, тяжело дышит и проводит по мочке языком, срывая с уст Ларссона тихий выдох. — Я буду делать это много, много раз. В разных позах, разных местах. Хочешь, я буду трахать тебя прямо на глазах у своих солдат? Ты будешь кричать и молить о помощи, будешь рыдать от боли, но суть в том, что никто тебе не поможет. Сколько бы я тебя не насиловал, не бил — тебе некуда податься. Ты никуда от меня не денешься, — отстраняясь, Томас заглядывает подчиненному в глаза, губы его расползаются в похотливой ухмылке. — Все понял, Тодди? Торд всхлипывает и медленно кивает. Его ощутимо колотит от ужаса и ненависти. — Хороший мальчик. И снова Риджуэлл выиграл. Даже кошку, которая гуляет сама по себе, можно приручить.