Аргументы и факты

Тяжело пришлось Паше, да. Но утверждать, что между нами что-то изменилось, я не могу. ППП приходил ко мне поздно, ближе к одиннадцати, никакой, мылся, что-то жевал. Иногда я его заставлял коньяка накатить. Сил у него практически не оставалось ни на поесть, ни на выпить, зато на секс – находилось. Пусть это был не бешеный трах, что срывал нам крышу поначалу, пусть теперь все получалось иногда быстро, утром, иногда медленно, устало, неспеша ночью. А иногда мы просто лежали на диване, я смотрел телевизор, он – кому-то что-то писал на ноуте, при этом постоянно гладил, трогал меня, перебирал волосы и ничего более – для меня и это было сексом, или даже чем-то большим, чем секс. Единением… Да и разговаривать мы больше начали, как-то оно само так получилось. Только не про него, а про меня. Мне скрывать-то нечего, я весь как на ладони. А про Пашу… он однажды несколько случаев из жизни мне рассказал, ничего не значащих особо, что-то из детства, что-то из института, но на меня словно плита бетонная упала, так тяжело слушать. Мы такие разные, во всем, в каждой мелочи, и узнавать это как… рвать реальностью мой хрупкий кокон. Лишние факты, ненужные. Я его и попросил, откровенно, без кокетства: «Не рассказывай, Паш, прошу. Ничего не говори. Мне так блядски страшно…» Наверное, мне показалось, но будто бы он догадался, что я в виду имею, прижал к себе, что-то шептал. Что ему тоже страшно, и все зыбко, и нет уверенности в завтра, а он так не привык… А обо мне спокойно беседовали, очень ему любопытно было, как я понял, что голубой, и как это в себе принял. Ха, мне даже объяснять было стыдно, что у многих – драма, у меня – просто исследование вселенной. После моей коронной фразы: «Да и не гей я», он долго смеялся. И зря смеялся, между прочим. Теперь-то я точно знаю, что обыкновенный бисексуал, который спокойно бы прожил свою жизнь натуралом, если бы вселенная не подсунула в нужный момент несколько фактов и событий – ту Веронику, Славика, дачу, алкоголь и прочие прелести. Хотя… с моим-то характером, я бы все равно рано или поздно попробовал. Даже не свершись акт нашей со Славкой любви тогда, свершился бы позже и с кем-нибудь другим… Вот тут-то я и наступил на те же самые грабли, что и с Лилькой. Я ППП про жизнь с ней очень убедительно излагал, он меня вопросами наводящими подзуживал на откровенность. И спросил, задумчивый, ему уже совсем не смешно было: – Макс, как думаешь, если бы у вас с детьми… – я ему до этого признался, что не вышло у Лильки забеременеть, как мы ни старались, – если бы получилось, ты ушел бы? И скажите мне, что я не еблан? Стопроцентный. Я никогда не поумнею. Потому что… ну нет во мне несогласованности головы и тела, моя проститутская натура позволяет самого себя убедить в правильности любого решения, лишь бы факты и аргументы оказались достаточными для этого. И в других людях предполагаю подобное… и, конечно, ошибаюсь. Так и тогда, я абсолютно искренне ответил: «Ушел бы… и вернулся, и опять бы ушел, и снова вернулся… Не знаю, Паш, как оно бы случилось. Скорее всего, Лилька первая кого другого нашла бы. В любом случае, все бы закончилось, а ребенок бы остался… Так что все к лучшему». Поговорили и вроде забыли. А оказалось – я забыл, а Паша – нифига. И выяснилось позже, когда все уже рушилось. В офисе я за ним наблюдал, переживая, нервничая, но зря – Павел Павлович ни на миг не утратил своего спокойствия. Только простоты и наивности в нем больше не замечалось. Со своими карими глазами, светлыми волосами, крепкой спортивной фигурой он казался мне львом, большим уверенным в себе хищником. Все контролирующим, все видящим и готовым к бою. Сидел у себя в кабинете то с безопасниками, то с куратором, и если мне удавалось заглянуть в открытую дверь, то их беседы выглядели не как допрос, пытка со стороны проверяющих, и не как попытка оправдаться, защитить себя – со стороны Проскурина. Скорее – как разговор равных с равным, а то и подчиненных с биг-боссом. Проверка шла, Паша приходил, время летело, а вселенная надо мной издевалась, подсовывая факты, игнорировать которые становилось все труднее и труднее. Я же в своем коконе еще и головой в песок прятался, чтобы уже гарантированно реальность не прорвалась через границы моего мирка. Но она все равно прорвалась. Закономерно, неотвратимо. Ко мне подкатила Оксанка, усекла наметанным глазом, что с Проскуриным наши отношения вышли за рамки исключительно рабочих – мы перекусывали вместе, когда время урывали свободное, точнее, он урывал, а я под него подстраивался. И заходили друг к другу часто, вроде так, просто перекидывались парой фраз и все. А может еще что-то проскальзывало, что она со своей интуицией акулы на раз вычислила. Но подкатила она мастерски, издалека. Пришла вечером в кабинет, я уже домой собрался уходить, и спросила: – Максим Алексеевич, ты вроде с Проскуриным нормально? – Ну, так себе, – ответил осторожно. – Можешь с ним поговорить? А то к нему подойти страшно. Мою невестку, Иру, помнишь? Я кивнул, помню, ее невестка у нас на точке в торговом центре сидит, полисы продает. – Слушай, она хочет поменяться с другой девочкой, Верой, местами, слишком далеко ездить приходится, почти час добирается, а еще дочку в садик завозить, опаздывает постоянно. А Верина точка как раз рядом, в Спорткомплексе. И той было бы удобно, и другой. Поговори с ним, я прошу очень… Ну, безобидная просьба, вполне решаемая, рабочая. И с Ирой все понятно – сейчас к Проскурину не время обращаться. – Хорошо, – пообещал, – попрошу. Ну и все, разошлись по домам. Паша часов в десять только закруглился с делами, и вечером, на кухне, пока он ел, а я пока при памяти, озвучил ему Оксанкину просьбу. ППП, конечно, без вопросов согласился, сказал, что приказ на перевод подпишет, пусть только девчонки с персональщиками согласуют. Забыл я про Оксанкину хитрющую натуру, а она меня утром поджидала в засаде. И вывела меня на чистую воду, я еще и раздеться не успел. Невинно, между делом, поинтересовалась: – Так как, Максим Алексеевич, поговорил с Проскуриным? И я, о чем-то своем думая: – Ага, все пучком. Пусть Ира твоя к персональщикам идет, приказ рисует. Проскурин подпишет. Сидел себе спокойно, компьютер включив, новости читал. А Оксанка меня внимательно разглядывала. – Что-то еще, Оксан? – как-то от ее взгляда неловко стало, смутил он меня. – Ага, Макс… мне ооочень любопытно, когда ты успел с Павлом Павловичем поговорить? Ушел ты в семь, он, я точно знаю, в десять. И встретиться вы в офисе после нашей беседы не могли, если только… после работы… – и смотрела на меня сквозь ресницы пристально. – И что? Не понял, о чем ты, – да понял я, не дурак, понял, что пропизделся тупо. – Ну-ну, Максим, ну-ну… Еще скажи, вы вечером созванивались, друг другу спокойной ночи желали… – не сука ли? Мою отмазку, которая на языке вертелась, легко в бесполезную обратила. Я молчал, ждал. К чему-то же она ведет, в простое человеческое любопытство не верю, не тот она человек. – Знаешь, я еще на базе заподозрила – не то что-то с нашим Павлом Павловичем, слишком уж он… равнодушный… Голубизной от него попахивает… Я брови выгнул, улыбнулся насмешливо: – Это потому что на тебя не повелся? Ну так, если он твою грудь шикарную не запал, еще не говорит ни о чем. Не льсти себе… Оксанка ладони вверх подняла примирительно, почуяла, что я сейчас грубить начну. Я хоть и мягкий, но могу так отбрить, что мало не покажется. – Да не во мне дело. Просто… если правильно смотреть, все видно. Вы приехали вместе, сумки в один номер оттащили, весь вечер он за тобой следил, а ты за ним. И заметно было, что он перед тобой красовался. В лучшем виде себя подать пытался. Потом ты Сережку выгнал, пропал. И он пропал. Утром, опять же, вас обоих найти не могли. А когда ты появился… Макс, вид у тебя был еще тот… оттраханный вид. И уехали вы вместе. Тут даже ума особого не нужно, чтобы догадаться… Что на это скажешь? Вот именно, ничего. Я плечами пожал: – И что ты хочешь от меня, Оксан? Моя Оксана, лучший продажник филиала, после меня, естественно, победно ухмыльнулась: – На твое место хочу, Максим Алексеевич. Вот так, без стеснения и кокетства, с размаху мне под дых. Эмансипация, чтобы ее… Только шкурка нежная, женская, а под ней мужик пожестче меня прячется. Даже как-то… по-научному интересно… Ага, вселенная, факты. Лови, Максим …цкий… – Ты на мое, а я куда? Оооочень мне любопытно… – я ее передразнил, – Нахуй? – Насчет хуев ничего не знаю… – и тут она меня окончательно добила, – но Венино место тебе подойдет. Я реально завис, не могу один плюс один сложить – если с первой частью все ясно, то со второй – нифига… Кто ж меня замом генерального назначит? Это ж такие интриги надо закрутить, покровителя в Москве найти, да и хотеть этого нужно. А я, говорил же, совсем не честолюбивый. Ну, и озвучил Оксанке мои мысли, что если она так мечтает на мое местечко, то ее догадок совсем недостаточно, да и похуй мне, пусть хоть объявление на входе вешает, для шантажа это не повод. А добровольно я не дебил уходить… – Макс! Да я тебя не шантажирую! Я тебе предлагаю, кретин, – не вытерпела Оксанка, и поближе ко мне наклонилась, за шею ухватилась, и в ухо мне зашептала: – …цкий, ты правда придурок или притворяешься? Про Проскурина ничего не знаешь? Он же засланец, мать его так. Ты его биографию поизучай, на фамилии родителей посмотри, все понятно сразу будет. И статистику по регионам почитай, мозги включи, наконец! Там же война в главном офисе идет – наши старые против голландцев. И наши побеждают! Макс, блядь, давай… Будете удивлены, но… я ведь все это уже знал, и Оксанка мне глаза не открыла. Знал факты, но выводы не делал, запрещал себе. Оттягивал до края, потому что выводы бы разрушили с таким трудом выстроенные барьеры, которые защищали меня от реальности. Но время пришло… да, как ни грустно признавать, больше прятаться не получится… Оксанка завелась, черт! От перспектив карьерного роста ее так накрыло, чувствую, вот-вот – и кончит, буквально. Прижалась ко мне, дышит, грудь вздымается… смешно. Я ее по голове, успокаивая, погладил и взгляд поднял – а в дверях Паша стоит, смотрит… Бляаа, лицо злое, губы сжаты в узкую линию. Резко развернулся и ушел… ничего не сказав. Что это было? Слышать он точно ничего не мог… Я Оксанку отодвинул от себя, по спине похлопал: «Оксан, ты коней-то не гони, попридержи… Все будет так, как будет. Я точно просить Проскурина за себя не буду, а о тебе… время покажет…» Вроде и не пообещал ничего, а Оксанка успокоилась, ну не глупая же, давить на меня – только хуже делать. Еще раз попросила, а точнее – ткнула носом: «Мозги включи» и упылила. А я… я все о ППП думал, о его злости… И что еще там было? Ревность, тяжелая и больная какая-то… Весь день я потихоньку из кокона выползал, сначала досье на Проскурина у Вики попросил по старой дружбе. Внимательно прочитал – Павел Павлович в компании уже восемь лет. А это долго. И начал сразу с зама по безопасности в одном из филиалов столичных. Потом региональным куратором по направлению «Восток» был… А мы – далеко, на юге. Черт! Почему по офису слухи не ходили? Такое из карьеры не выкинешь, и не скроешь. Спросил Вику, а она говорит, что анкету неполную прислали, что обещаниями из центрального кормили почти год. А на странице сайта компании, где все руководители и замы, и начальники отделов по фамилиям перечислены, про него всего одна строчка – что он два года трудился в небольшом дальневосточном регионе и все на этом. Интересно, а Игорь Сергеевич и Веня знали? Сомневаюсь очень. Когда узнали, тогда, наверное, генерального инфаркт и хватил, а вовсе не из-за проверки. Под носом не увидеть врага… Потом я статистику изучил – трясло показатели только в крупных регионах, а в небольших – особых изменений не увидел. О чем это говорит? Да ясно, о чем. Если Оксанкины слова про войну вспомнить, то, блядь, одно слово на ум приходит – саботаж. Причем продуманный, тщательно выверенный, саботаж. Внедрение иностранных программ, которые у нас просто физически не сработали, обернулись потерей прибыли, неразберихой, ростом афер. Соответственно, вывод: нас ждет реверс к старой, проверенной системе, которая полностью подчиняется российской верхушке, а никак не голландскому инвестору. Жесткие игры за влияние, в которых мы всего лишь слепые пешки. Стоит ли удивляться, что фамилия матери Проскурина, которая в анкете была прописана с самого начала, только на нее никто внимания не обратил, в каждой буковке повторяла фамилию одного из наших главных акционеров? Племянник? Или двоюродный брат? Или еще какой дальний или близкий родственник. И забота о сотрудниках понятна – допустимые потери прибылей выгодны, а потери людских ресурсов – нет. Слишком затратно потом новые кадры обучать, привлекать, когда уже есть свои, проверенные, натасканные… Сука, он, Паша… Мне стало смешно – подозревали провинциалы в столичном госте сексота и непотизм. И не ошиблись. Чуйка верно сработала. Только Павел Павлович своей обманчивой простотой, глазами широко расставленными, наивными, спокойствием всех ввел в заблуждение. И меня, что уж скрывать. Впору поржать над собой – как я перед куратором Московским его защищал, торговался, Равиля на блюдечке с золотой каемочкой преподнес. Герой! Одно название. Дебил. Факты открылись, вселенная распахнулась, но… ничего не изменилось. Я как любил, так и продолжал. Может, нужно время? Не видел я по отношению к себе никакой несправедливости, и чувство, будто меня использовали, не возникло. И вина Пашина, я же видел ее… и сожаление. В принципе, я могу сказать себе, убедить себя – для него это просто работа, такая вот работа. И ничего ужасного не произошло – потрясло немного и скоро утрясется. Все вернется на круги своя. Думаю, у нас только верхушку зачистят да оценщиков. Игоря Сергеевича точно снимут и Веничку… Генеральному домик трехэтажный в коттеджном поселке припомнят, и спросят, где денежки взял, а Вениамина – за бесполезность и бестолковость. Все логично, закономерно, и все вернется на круги своя… с новым шефом, с новым замом, но без Павла Павловича Проскурина… И это был тот самый, основной факт, на который я старательно глаза закрывал. По большому счету, лишь он и имел для меня значение, все остальное – так, стороной прошло, не затронув, не зацепив. Мимо… Конечно, можете считать меня трусом, или страусом, или наивным романтиком, есть немного, да… Не отрицаю. Но мне так хотелось… задержаться, погореть… подольше… побыть счастливым. Я себя боялся, поэтому и закрыл доступ всему извне, чтобы проститутскую свою натуру не провоцировать. А теперь – пора. Пора воскресить Максима Алексеевича …цкого, решительного исследователя вселенной, который уж запылился где-то в кладовке без пользы. Что ж, у меня всего два вопроса: «Когда?» и «Кто?». Последний – не главный, но если спрашивать «Когда?», когда он уедет, то и спросить «Кто?», кто его ждет, не помешает. В надежде, что ответ на него переполнит критическую массу фактов, и я перегорю… И все станет по-прежнему. Помните, я о том разговоре про детей и Лильку рассказывал? И про грабли, на которые второй раз наступил? Наступил тогда, а по лбу черенком получил вечером… И ни задать вопросов, ни получить ответов я не успел. В процессе изучения фактов Пашин взгляд, наполненный ревностью и болью у кабинета, позабылся, понять-то я его понял, а вот причину не осознал. Спешил к себе подготовиться морально до возвращения ППП. Нет, о торжественности я не думал, как и о стол-свечи-романтика. Скорее, опять бедный фикус пострадает, грядет ему очередной переезд на новое место, а может и что поглобальнее, давненько я мебеля не двигал… К себе на этаж поднялся, и, открыв входную дверь, сразу запах учуял – специй, еды, аппетитный, насыщенный. Неужели? Я Паше ключи-то давно дал, на всякий пожарный, но в первый раз такое, что он раньше меня в квартире оказался. Обычно, я его встречал, а не он – меня. Разулся, и сразу на кухню – так и есть – ППП по-домашнему, в шортах и футболке, у духовки колдует. Увидев меня, широко улыбнулся. Но… губы улыбались, а глаза – нет. Темные, тревожные… Черт! Неудивительно, что я весь свой настрой решительный на задавание вопросов подрастерял. Стою и… стою, пялюсь на него… Значит, мне спрашивать не придется, значит, он сам все и скажет… Такой вот будет конец, в самом что ни есть мелодраматическом жанре. Только я опять не угадал. Это я на выяснение правды нацелился, а Павел – совсем на другое… Он противень вытащил, на плиту поставил, а что там, неизвестно. Ну, я нос свой любопытный и попытался засунуть, только он не позволил, перехватил по пути, прижал и… обнюхал. Как зверь какой-то… И что вынюхивал, непонятно… И не ласковый совсем, жесткий, злой. Понимаете? На внешний вид одно – идиллия, а на самом деле – словно тонкий блестящий на солнце… лед, под которым глубокое и черное озеро. Унюхал ли что, не знаю, но он меня в душ отправил, иди, мол, ополоснись, и все готово будет. Сказать, что мне кусок в горло не лез, ничего не сказать. Я пожрать люблю, что уж скрывать, а тут… И вкусно, и красиво все – Паша накрыл скатерть, вино поставил, мясо такое… с корочкой, а внутри – сочное, ароматное. А я сижу, в тарелке ковыряюсь, с трудом заставил себя вина выпить. В общем, жду, что дальше будет. И чувства странные – будто я завис где-то между… между началом и концом, между землей и небом, между страхом и, удивитесь, но облегчением… Это как если нарыв вскрыть – и больно, и необходимо. Вот так… А Паша, он на взводе – глаза блестят, речь быстрая, улыбается, но улыбки нервные, короткие. Ненастоящие. Заметил, что мне не до еды. – Что, невкусно? – Вкусно… но не хочу, – я правду сказал, не хочу – улыбок этих фальшивых, красоты этой… сублимированной, бутафорной, его такого… не хочу. – Тогда пошли…