Аргументы и факты

И он меня в спальню утянул… Знаете, иногда насилие может быть… ласковым, нежным, страстным. Зашкаливать наслаждением, сводить пальцы, срывать горло от крика… Но при этом быть именно насилием, а не сексом. Для меня секс – это удовольствие, близость, то, что делает слабым и сильным, одновременно… И до этого вечера между нами так и было. Но не сегодня… Нет, конечно, эти мысли возникли не сразу, сначала мне не до мыслей было. ППП меня с напором опрокинул на кровать, на бедра уселся, целовал веки, щеки, прикусывал подбородок, губы… По нижней языком осторожно, а потом втянул ее… жадно. Знаю же, что она его заводит. Я к нему подаюсь, трусь. Сам-то тоже завелся, отчаянно как-то, безумно. Мне этих поцелуев мало, руками его за спину прижимаю, глажу, под шорты забираюсь. Кожа у него гладкая, горячая, под ладонями мускулы перекатываются. И пахнет он одуряющее… силой, специями, тонким лосьоном… Только он мои руки откинул, за голову, как тогда на базе, завел, запястья сжал – а на бедрах же сидит, и я будто зафиксированный, распятый, могу лишь выгибаться в позвоночнике ему навстречу. В глаза мне смотрит, и взгляд такой – впору испугаться, черный, нифига не нежный и ласковый, а злой… Потом он с меня одной рукой футболку стянул, но не до конца, она на предплечьях застряла… Слышу, рвется… а зачем… Ха! А затем. Я же говорил, что Паша опытный? Даже думать не буду, с кем он такое уже проделывал, но мои руки той футболкой и стянул по локтям… То есть, вверх я поднять их способен, а в стороны развести – хрен. Дышит тяжело, но движения тягучие, контролируемые… Опять в губы впился, властно, до боли, по деснам, зубам, целует так, будто завоевывает или отвоевывает… Шею, кадык, ключицы… то ласково, долго, то жалящими укусами, с каким-то звериным рыком… А я что? Я ничего не могу, только стонать и просить… И сжимал меня так, что на моей белой коже точно синяки останутся. Когда он до члена добрался, я уже на пределе был. Но предел такой – то ли нестерпимо хочу кончить, то ли разрыдаться. Он меня не жалел. Нет, грубым не был, все в рамках терпимого. Пальцами сначала меня… не раскрывал, трахал… Да так, что я орал благим матом, мне уже нахуй те пальцы, мне бы уже именно на хуй, но, Паша, сука, тогда пальцы убрал, и дразнить начал – языком по мошонке, то одно яйцо втянет, то другое, а потом так засосал, что, блядь, и сладко, и больно до слез. Я руками-ногами дергаю, как припадочный, а толку никакого, не дает он мне ни к себе притронуться, ни к нему… Три раза меня к краю подводил, сосал, лизал, дрочил и в самый-самый момент обламывал. Я выл, я просил, потом весь изошелся, а этот сволочь лишь тогда в меня вошел, когда, казалось, вот-вот и я просто выйду из сознания вон. Блядь, я его ненавидел в тот момент и хотел до беспамятства… Вошел резко и замер, а когда двигаться начал, то с него все, во что он там играл, слетело к черту. Кончились игры, и я кончил… Чего он и добивался… Как и на базе, без рук, сжимая его в себе мышцами, ну и он не выдержал: «Макс, Макс, Макс…» – как заведенный, повторяя, уткнулся мне в шею и хрипло, низко застонал. Мы оба мокрые, простыни мокрые, все вокруг ходуном ходит, вертится-крутится, стены, потолок, люстра. И шторы раздувает парусом – окно открыто, но сквозняк теплый, не остужает. Душно, липко и… блядь, все смешалось – факты, аргументы, чувства, мысли, знание, ожидание… И я буквально, явственно, и так откровенно беспощадно понял – критическая масса набрана, вселенная победила, перегораю… Еще буду тлеть, сколько – не ведаю, но процесс запущен… Паша первым очухался, и, развязав узел на футболке, гладил, разминал мои плечи – я и не ощущал, что на них самый напряг пришелся, длинными поглаживаниями по груди, по животу, сперму размазывал. А потом мне пальцы свои ко рту поднес, а я отвернулся. Не буду, не могу… Но он настойчивый, обхватив ладонями за лицо, на себя взглянуть вынудил. Смотрел на меня, а я на него… И видел, блядь, как у него торжество, довольство в глазах сменяется виной и сожалением. Представлял я, что все иначе произойдет, а произошло вот так – я заговорил: – Паш… – голос, будто не мой, чужой, далекий, надрывный, – зачем? Что ты доказать-то хотел? Или тебе, блядь, спокойнее будет, когда ты уедешь, зная, что… – я замолк, слова подбирая. Ну, в общем, на полную драму меня не хватило, может обратка пошла уже, истерика наоборот. – У меня диван и так на ладан дышит, еще пару раз передвину и он развалится нахуй… – это я выдал вместо: «что я тут один, без тебя, подыхать с тоски буду». Но думаю, он догадался, о чем я. Сел, одеяло под себя подмяв, вперился куда-то в окно. Все с него слетело – властность, сила, уверенность в себе и спокойствие. Открытый до самого нутра, обнаженный и телом, и мыслями. Вот и узнал я, наконец, о чем все это время, пока мы вместе, он думал. О нас, обо мне… – А что ты? Макс, забудешь через… дай бог, месяц. Найдешь себе… Лилю еще одну или вон, Оксану… Ага, что я про грабли говорил? Наступил, получил. Все по-порядку. Этот придурок решил, что я с Оксанкой обнимался. Оттуда и ревность, и эта попытка самоутверждения… – Ты же такой…Максим …цкий… сегодня одно, завтра другое. Знаешь… всю жизнь старался с натуралами не связываться, но ты… ты еще хуже. От них-то знаешь, чего ждать. А от тебя нет. Кажется, ты – мой, весь и без остатка, а потом… этот страх… Что я могу тебе предложить? Ни семьи, ни детей, – он помолчал, а потом добавил: – Ненавижу сомневаться, ненавижу неуверенность. Заебись! Верите? По его мнению, вся проблема во мне. Вот как. – Так, Паш, – я реально разозлился, причем, холодно, головой, а не сердцем, – стой. Ты когда уезжаешь? – Через неделю… – И ты всегда знал, что уедешь? – Да… нет… по-разному могло произойти. От меня мало что зависело. – У тебя же остался кто-то дома? Кто-то, кто тебя ждет? Ну, вот я и задал вопросы, только ответы меня уже не особо интересовали. Интересовало совсем другое. Я спросил, а он притянул меня к себе и молчал. Ну и так все ясно, врать смысла нет, а правда… А правда оказалась неожиданной… – Никто. То есть уже никто… Ждал да не дождался… Мне от этого легче не стало. – Пашка… Мне кажется, ты придурок… – он с интересом на меня уставился, не привык, видимо, что его придурком называют. А по мне, так и есть – придурок. – Я в твоих словах логики не вижу, даже во мне ее больше… Завел себе служебный романчик, который всего ничего, месяц продлился, ни к чему не обязывающий при том. Понимаю, что ты не хотел, просто… не устоял. И сожалел, что приходится, и виноватым себя чувствовал, но… ты все время врал, притворялся, играл… Не я. Не я, Паш. А в итоге – ты меня ревнуешь, ты меня за что-то наказываешь… – я зло рассмеялся, понесло меня, – и ты, Паша, доказать пытаешься, что ни одна баба и ни один мужик с тобой не сравнится… Только доказательств маловато, неубедительно, Паша… Я тоже посамоутверждаться напоследок хочу. Ну да, я – мягкий, податливый, но до черты. И тоже могу быть сукой и сволочью. Тут он вообще прихуел, но когда я приказал: «Ложись на живот», этот придурок безропотно улегся. Сказать, что я пиздец как хотел его трахнуть – соврать. Как-то не возникало особого желания, мне нравилось то, как оно было, нравилась его сила, умение контролировать ситуацию, его властность. И сейчас – совсем не желание меня гнало, то есть, желание… но не физическое, мне его тоже наказать хотелось… За все. Смотрю на его спину… он подушку себе под живот положил, выгнулся, руки раскинул, и, голову повернув, за мной следит напряженно. Приготовился, блядь, к казни. Я его скопировал, не размышляя, буду размышлять – пошлю его нахуй. Сначала гладил - плечи, лопатки, поясницу, чувствуя, как под ладонями подрагивают мышцы. На его заднице я завис, будто первый раз увидел. Могу констатировать, с моей «пачкой махорки» она ни в какое сравнение не идет. И чем только мой тощий зад ППП привлекал? Но… тут уж дело вкуса, а по мне – вот оно, совершенство. Высокая, подтянутая, не перекачанная до жесткости, а упругая и… Бляаа, у меня слюна выделилась, я возбудился. И от вида, и от его покорности, и от всей этой нелепой ситуации. Все-таки, мы, мужики – примитивные твари. Еще пять минут назад – драма, мир к черту, сердце разбито, а теперь член стоит, и мысли только к одному сводятся. Всунуть и выебать. Слюна выделилась, и я ее по назначению применил – на копчик плюнул, наблюдал, как она стекает вниз. Потом пальцем подцепил, увлажнил его. В отличие от меня, он совсем не безволосый, а покрыт будто пухом. Нежным, тонким. И поцеловать так и тянет. Что я и сделал. Слышу, а казнь становится приятной. Паша застонал, тихо, сдерживаясь. И я усилил нажим, раскрывая его по возможности – шире, доступнее, и для языка, и для пальцев… В какой момент, я понял, что не сделаю этого – не могу сказать. Просто понял. Не сделаю… Сейчас еще понаслаждаюсь его вкусом, его звуком, его запахом… Чуть-чуть, еще… – Перевернись. И он перевернулся. Смешной… Не полностью возбужден, но достаточно… Теперь моя очередь его заставлять на меня смотреть – глаза в глаза, как я люблю, и он такой, как я люблю – все в нем замешано густо. И наивность, и притворство, и ум, и глупость, и обреченность, и желание… Сила и слабость. Постоянство – его, изменчивость – моя. Целую, веду, и он отдается, отпускает себя. И пусть вселенная не спорит, он – мой, сегодня и еще неделю… Нащупал презик. Бляаа…где же смазка? Да нахуй. Сойдет. Целую… отвлекаю, удерживаю… Он замер, когда я на него презерватив натянул, и охнул, когда я насадился… Чёрт, все же больно… – Ты ненормальный, знаешь? – выдохнул Паша, подаваясь в меня. – Догадываюсь…