милый друг

Однажды моя мать пригласила его на ужин. Это был один из тех редких случаев, когда он отказался от совместного рейса с моим отцом и остался почивать дома. Стоял зыбкий ноябрьский мороз; окна завешивали толстыми тряпочными шторами, затыкали ущелья окон аккуратными махровыми полотенцами и открывался сезон живых каминов. Моя мать, как актерски подкованная женщина, сумела собрать гостей под предлогом разжечь первый в этом году комнатный костёр, и каково было её удивление, когда со старым знакомым в дом пожаловало новое свежее личико милой дамы. С её ситцевого платка, что приспустился от ветра, виднелся высокий лоб и совсем редкая чёлка. Освободившись от верхней одежды, её фигура устаканилась в почти прозрачный силуэт — таким тонким казался её стан. Я взглянула на неё и бессознательно схватила себя руками, удерживая от постыдного чувства. Мне некогда было плеваться недовольствами в зеркало; я застыла у отражения, вытянув шею, опустив плечи и стояла натянутой тетивой, пока мама не позвала меня спуститься на знакомство, непосредственно на разжёг камина. Хоть моя грудь и переполнялась робостью и беспомощностью, гордость не могла позволить себе выдохнуть ядовитый воздух перед такими почтенными гостями. Никто не оторвал глаз, пока я спускалась по лестнице, придерживая недлинный подол своего девичьего платьица. Волнение было не скрыть, я замялась, стала поправлять длинные рукава, что плотно впивались в мои руки, перед тем как протянуть руку знакомства. Я узнала эту тёплую костлявую ладонь, едва державшую мою обледеневшую кисть. Он украдкой улыбнулся: — Тебя нужно срочно согреть, — сказал он. От меня последовало лишь оцепенение и лёгкое смятение. Девушка, стоящая рядом с ним, погладила меня по плечу и усадила в отцовское кресло. Мне что-то говорили, мать особенно громко, — я не помню ни слова. Он тоже кое-что произнёс перед тем, как представиться, но всё вокруг превратилось в полный воды аквариум, откуда я улавливала лишь какофонию звуков их оживленной беседы. Я наблюдала, как огонь в укромке медленно возгорался, пока языки пламени не стали колко вырываться из-под деревянных опилок. И стоило мне тогда повернуть голову, вспоминая о происходящем, наши глаза встретились. Он солнечно, так непривычно для позднего ноября, улыбнулся и некстати добавил: — Ты ведь наверняка не знаешь моего имени. Забавно, — мой кончик губ дернулся. — Знаю тебя почти с пелёнок, а ты меня совсем нет. Я кивнула и внезапно спрятала глаза. — Меня зовут Ли Тэён, — наконец произносит он, и я пропускаю выдох. Мне стоило тогда что-то ответить, а может быть я и ответила. Всё это выветрилось или я перестала слышать. Я оставила в памяти только беспредметный ропот моего сердца, что больно стучало по ушам на пару с сумасшедшим незнакомым мне вихрем. Он отбивал все каминное тепло извне и прибивал агонию нового чувства изнутри. Моё имя редко срывалось с его губ во времена наших и без того коротких встреч. Я мало думала о нём в обедний час, но он срывал абсолютно каждый мой ночной покой. Зимние ночи были слишком короткими. Я сидела скукоженой и плотно завернутой одеялом в углу своей кровати и глядела на ниспадающий лунный свет на нетронутом снегу. Мои глаза смело обрисовывали его тонкие черты лица на белом полотне, казалось, снег готов был оттаять в тех местах, где его морщинки во время смеха превращались в солнечные лучи. Меня убаюкивал его мягкий взгляд; когда я вырисовывала черты его переносицы, переключаясь на черные, совершенно неизведанные планеты меж нею, меня безвозвратно тянуло на сон, и я просыпалась так же сидя, будто никогда не смыкала глаз. Мне приходилось видеть его только в вечернем полумраке нашего дома, когда все сидели полукругом у тёплого камина, беседуя о семейных делах. Тэён всё также приходил под руку с той женщиной и, наверное, по привычке всегда сидел подле нее. Она легко занимала мою мать разговорами о кухне и вязании, а я неизменно молчала, занимаясь украдкими наблюдениями за немногословным гостем напротив. Но однажды меня застали врасплох. — Что скажешь? — любезно обратилась ко мне мама после какого-то возражения его спутницы. Тишина повисла над нами, я слегка повернула голову в сторону матери и вопросительно взглянула на неё, чтобы она прояснила ситуацию. — Я говорила, — вдруг встряла девушка, — что могу познакомить тебя с балетной школой. Я знаю чудесную женщину оттуда. В своё время она занималась мною, а теперь я гляжу на твои плечи и думаю — стоит попробовать и тебе. Что... скажешь? Я прикрыла глаза, представляя себя в белоснежных колготках с аккуратно подобранными волосами, свой тонкий стан и грацию кистей, и моментально бросила взгляд на одобрительную полуулыбку мужчины напротив. Я немедля кивнула. В первый день весны женщина назначила мне встречу вне дома. Вне моего дома. Отец, что уже месяц отдыхал от заморских стран, охотно согласился составить мне компанию, и я едва ли успела выдохнуть с облегчением, как оказалось, что путь наш лежит в дом его старого друга. Никогда ранее мне и в голову не приходило, что у него могла быть дама сердца, и что ею, по всей видимости, окажется эта самая гостья, что с недавних пор стала близкой подругой для моей матери. Отцовская машина мчалась по пустой, узкой дороге вдоль крошечного леса и мельком из-за спешки колеса спотыкались о крупные булыжники близ обочины. Мои плечи неустанно подскакивали и с каждым скачком, ощущая приближение к тому самому дому, мне казалось, ко мне поступали слезы. Картины, возникшие перед глазами, – те, что я не раз видела перед собой каждый субботний вечер – стали горько язвить. Я вспоминала её полное истомы тело, что уверенно облокачивалось на молодого человека, когда они уставшие от снежной завирюхи наведовались к нам на чай. Он помогал ей надевать пальто, подставлял стул, только она хотела присесть, и делился огоньком, как только она доставала сигарету. Он внимателен и обходителен, конечно, такие легко сводят с ума. Что еще нужно женщине? Третьей дорогой дамы обходят эгоистичных интеллектуалов и моментально хватают под руку жеманных кавалеров. Но Тэён не расхаживает улицами – его всегда звало море. Отец свернул на шумном перекрестке и сбавил скорость. Городской гул сменился на почти тишину, и я подняла глаза на горизонт. Мне думалось, что Тэёна не ищут; такого не сцепляют в жадных объятиях и не ждут за одиноким столиком душного бара. Мне думалось, он сам находит. Я была абсолютно убеждена. Потому что внимание и обходительность дороже картинного жеманства, его не хватишь пьяным за галстук, делая вид, что поправляешь, не выманишь с мертвой точки кокетливым бантиком на подвязке и не заставишь желать. О, это хозяева своей жизни. Опасные люди, не всеми любимые кадры. Я блеснула полуулыбкой, и толика гордости посетила меня. И пусть чья-то рука и сердце уже покоится у него внутри, пусть его легкие вдыхают запах любви – она будет настоящей и самой искренней. Меня не настигла ядовитая ревность, и я даже не знала о зависти к тому, кого он называл своей любовью. Двигатель вмиг заглох, машина остановилась у аккуратного кирпичного домика, и я улыбнулась подобно пьяной сумасшедшей, потому что у порога стоял он – одухотворение моих скромных мыслей и нескромных чувств. Все эти заботы о других утонули в бездонной морской пучине, ядовитые огни намертво погасли под водой. Он протянул мне руку, и моя кисть невольно ухватилась за нее. То детское неосознанное касание – первое воспоминание о нём – в один миг из робкой девчушки превратило меня во что-то немыслимо большое и свободное. Он приподнял мою ладонь и невесомо коснулся неё губами. Это было необъятно для моего и без того полного любви сердца. Я, в силу своей влюбленности, прочла это как «спасибо», пропустила в себя как принятие. Где-то внутри я осознаю, что это простой признак хорошего тона, это поклон гостеприимства, но сухое касание бессознательно заставило легкие сжаться. Пусть это просто приветствие, моё сердце ликует. Может быть оттого, что я ничего от него не жду. Может быть оттого, что мне ничего от него и не надо. Отец прервал наш зрительный контакт, по хозяйски отпер входную дверь и замашисто бросился обнимать милую даму, которую не видел добрых шесть месяцев. Я немного сконфузилась, стоя в верхней одежде без дела. Всё внимание было приковано к молодой хозяйке, и я сама, не дожидаясь любезной отцовской помощи, принялась снимать с себя плащ. Чужие руки на моих плечах не застали меня врасплох, я была убеждена, пёстрые манеры кавалера не подведут его в такой мелочи. И всё же я задавалась другим вопросом. Как его утонченное изящество не протерлось грубой тканью матроской робы? Глядя на своего отца – пожилого, временами чопорного педанта – во мне не возникало диссонансов, потому что морские дали требуют крепкой хватки и грубой силы. Только такие мясистые плечи способные спасти от наступающей волны, только грубый прокуренный говор имеет силу над целой шеренгой напуганных матросов. Но глядя на тонкого станом Тэёна, в хватке его можно представить только аккуратную кисть, воткнутую в мольберт или же изящную женскую талию под невесомым объятием. Так кем же он был...