милый друг

Отец настаивал на шофёре. – Вы, стало быть, мне не доверяете? – с укоризненным тоном продолжал Тэён. – Дело совсем не в этом, друг мой… Я, стоя поодаль и нагло подслушивая сей диалог, уже прекрасно понимала, что отец просто желал уберечь меня от лишних слухов в обществе. – Позвольте мне. – Я бы с радостью… – Так что же вы! – так уверенно возражал он. – Вашей дочери предстоит знакомства с новыми людьми. Её ждёт абсолютно новый мир. Позвольте мне быть тем, на кого она сможет положиться эти несчастные четырнадцать дней. Всё это действие и его из неоткуда взявшееся настаивание звучали крайне грубо и беспринципно. С нависшей после сказанной наглости тишиной, меня всё сильнее одолевал страх за хрупкое терпение моего отца. Он всё молчал и молчал, – оба они молчали – я с опасением притаила дыхание и зажмурилась, представляя негодование на его лице. – Мне придется отвечать за последствия, – заключает он, наконец. – Даже нет – ей. Его голос выражал уже беспристрастие к вопросу. – Я не подведу вас. – Её. – В первую очередь. Послышался шорох, и я поспешила прийти в себя. Медленно и глубоко вздохнув, я вoшла в их комнату и изобразила полуулыбку, на которую в тот же момент мой отец простодушно ответил кивком. Тэён взглянул на меня через плечо, замечая наш контакт, а после сразу же показался всем туловищем. – До встречи завтра, – с толикой торжества произнес он. Мне оставалось только неловко раскраснеться и с благодарностью поклониться. Весь оставшийся вечер и целое утро мне отдали на то, чтобы, наконец, в это поверить. Вы представить себе не можете, насколько подобного рода вещи обескураживают людей нашего времени. И я не исключение. Меня не держали в строгости, но всегда имели в виду, стараясь приобщить и научить так, чтоб не выставить себя в итоге с позором в свете. Мать нечасто давала мне уроки этикета, но я в любом случае соблюдала их прилежно, даже не допуская мысли о том, что можно по-другому. И тут – вот так, пожалуйста, принимайте. После школьных часов, пообедав с родителями и немного посидев у камина, за мной приезжает милый друг, и всё в порядке вещей. Он стучится – отец сопровождает нас до самой машины и долго смотрит вслед. – Зачем вы это делаете? – мой голос сдавал моё смятение и какого-то рода возмущение. Всё вокруг выбивается с привычной колеи прямо на глазах, и я совсем не знала, как с этим справляться. – Тебе придется поверить мне. – О чём вы? Он долго молчит, прежде чем ответить. – Нам стоит поговорить об этом после занятий. – Почему? – Ох, – смеётся. – Слишком много вопросов. – Я просто… Поймите, я- – Я понимаю. Я понимаю, что всё это непозволительно, дурно и просто абсурд, – и снова смеётся. – Нет, это на самом деле очень смешно. Но мы обязательно поговорим об этом. Только позже. Я обещаю. Всю оставшуюся дорогу мы ехали молча, и я попросила его высадить меня за квартал до театра. Всякий на моем месте поступил бы так, потому что коленки мои и без того дрожали, и спокойнее было избавить себя от лишних мыслей по поводу того, что могут подумать другие. Он понял меня – отпустил без лишних взглядов, – только успел добавить, что будет ждать здесь же. Дух театральной жизни оставил меня с кучей вопросов. Бояться, на самом деле, было некого: никому нет до тебя дела, и никто тебя не замечает. В логове, где все переодевались, кишило громкими разговорами и местами игривым шепотом, сквозь который я пробралась незамеченной и осталась наедине со своими вещами в пустом холодном углу, куда не падала ни одна женская шпилька. Я промолчала всё время занятий, подпирая высокие стены. Меня исправляли наравне с другими, что ничуть не выбивало меня из толпы, и, в конце концов, выводом всего происходящего оказалось: у страха глаза велики. Я возвращалась вымотанной. Светлые сумерки сгущались над горизонтом, притупляя моё внимание. Я лениво добралась до машины, и, не поздоровавшись с Тэёном, закрыла глаза и по многострадальчески откинула голову. Он смотрел на меня, изучая состояние, отчего я еще не могла полноценно расслабиться, и, перенаправив взгляд на дорогу, молча завел двигатель. Монотонная дорога тянула меня на сон, и я сделала над собой усилие открыть глаза и усесться, как подобает леди. – Хочешь есть? Я уставилась на его безэмоциональный профиль и немного зависла, позабыв о вопросе. Вечерние огни, мелькая вдоль тротуаров, один за другим простилали дорожку на его впадшей гладкой щеке, сползая к острию челюсти. Из-за всей этой суеты и неоправдавшегося страха я позабыла о нём. Я не помню, когда в последний раз переставала думать об этом мужчине, но никогда еще меня не заставало желание притронуться к нему. Всё время он где-то рядом, но до сего момента походил на сказочную фантазию, которая то есть, то нет, – не уловить. Сейчас же, сидя буквально на расстоянии вытянутой руки, медленно моргая и что-то спрашивая у меня под покровом холодного вечера, он кажется мне теплее домашнего костра и уютнее маминого чая с малиной. Он замедляет ход и смотрит на меня, наверное, всё еще ожидая ответа, а я неожиданно для себя, даже не краснею. От меня следует медленное покачивание головой и бесконечный взгляд, который я не в силах оторвать. Тэён зовет меня по имени, я кривлю пьяную улыбку в ответ, и он останавливает машину. – Ты что-то хочешь мне сказать? Его баритон звучит так мягко, что я приоткрываю рот, сильно сдерживая себя не закусить губу. Меня передергивает от нависшей тишины между нами, и где-то в самой забытой точке моего сознания стенала маленькая «я», прося о помощи. Но я беспомощна. Всё действительно выбилось с колеи, и еще раньше, чем я догадывалась. То ли от помутнения, то ли от настигнувшего вечера, перед глазами густо собиралась черная дымка. Я видела только смутный силуэт его аккуратной головы, который и тот молниеносно потерялся из виду, как только уши отчетливо запечатлили его выдох. Он близко. Теперь непозволительно близко. И он дал мне выбор. От меня не следует ничего, кроме затаившегося дыхания, и – он не видел – закрытых в ожидании глаз. Его нос коснулся моего носа – он все еще дает мне подумать, но всё, что волнует меня – это отчетливый глухой ропот моего сердца. Его ладонь гладит меня по щеке, едва поднимая подбородок, и я улавливаю тиканье секундной стрелки на его часах. Один, два… Последнее, что я слышу в тот вечер. Он целует меня, и ничего больше не имеет значения.