foolishness

джемин дурак полный. рэнджун знает это прекрасно, но почему-то всё равно с ним водится. сложно с на, по правде говоря, не водиться, когда его ноги свисают со второго яруса кровати перед самым носом. а ещё в лагере с рэнджуном никто больше общаться не хочет, потому что он нудный и любит сборники со стихами пушкина. джемин его нудным не считает и сушит между страниц хуановских книг сорванные ромашки. // — инджуни, — сладко-сладко тянет джемин не только слова, а ещё и уголки губ, прищуривается и походит сейчас на самого настоящего кота, только пушистых ушей с хвостом не хватает, — ты спишь? на тычет пальцем в чужую щёку и тихо шепчет, но этого вполне достаточно чтобы прервать мирный сон старшего. рэнджун нехотя поднимает тяжёлые веки и первым делом смотрит на экран телефона, что лежит под подушкой. — три часа ночи, джемин, какого чёрта тебе от меня нужно в такое время? — раздражённо шипит хуан и смотрит на свисающую сверху голову. — просто вчера я вычитал в интернете, что у самого прекрасного человека планеты кожа на вкус карамельная, — вдруг светло-русая макушка исчезает, но через секунду перед рэнджуном появляется весь джемин полностью. — так вот, я хочу поцеловать тебя, чтобы убедиться в том, что это правда. хуана будто бьёт током (и не понятно почему: потому, что джемин решает сделать это в такое время, или потому, что вообще решает), но оторвать взгляда от молящих трогательных глаз и закусанной в трепетном ожидании нижней губы он не может. рэнджун только и успевает неуверенно кивнуть пару раз, давая согласие, и неуклюже усесться получше на постели, как джемин мягко припадает к его страдальческой щеке и задерживается на секунду. отстраняется с приглушённым довольным чмоком (но старшему он кажется настолько громким, что их соседи по комнате наверняка его услышали, проснулись и теперь обязательно будут смеяться над ними обоими) и выдаёт твёрдое «правда». рэнджун весь краснеет с головы до пят, а на вновь скрывается под одеялом где-то на уровне неба. // рэнджун не знает, когда влюбляется в джемина. но то, что он это делает — совершенно точно и неоспоримо. во время тихого часа корпус полностью затихает, по коридорам чуть ли не перекати-поле проносится, только последняя по счёту комната от лестницы на втором этаже время от времени наполняется приглушённым шёпотом, шуршанием жёсткой постели и скрипучими аккуратными шагами. — расскажи мне свой самый секретный секрет, — они играют в «правду или действие», точнее, только в правду, потому что действиями могут нечаянно кого-то разбудить и огрести по шее от вожатых. рэнджуну вообще на эту игру плевать как-то, но младший явно полностью поглощён невинным детским азартом. — у меня нет от тебя никаких секретов, ты же мне… — хуан запинается, — друг? врёт, нагло, нагло врёт. ну разве в друзей влюбляются? — п-правда? — у на искорки из глаз крошечные, но счастливые-счастливые. — друг? — пищит, надрывая голос, но старается быть как можно тише. рэнджун опять кивает, отводя взгляд в сторону, а джемин набрасывается на него с объятьями. тому кажется, что задохнётся сейчас и погибнет прямо на его руках (но в голову сразу влетает мысль о том, что это самая лучшая смерть из всех возможных). — погоди, — на отлипает через минуту, поднимается и, неуклюже спотыкаясь о собственные ноги, бежит к тумбочке, которая с первого взгляда вообще ничейной кажется. он возвращается и рисует жёлтым фломастером на чужой смуглой щеке солнышко и искорки, тоже счастливые-счастливые. ночью рэнджун прячет слёзы в подушке, а красные глаза утром — за стёклами очков. искорки не спасают. // — хэй, что это? — они идут всем отрядом в столовую, рэнджун по обыкновению хватается пальцами за краешек джеминовой толстовки, как за спасительную соломинку, но тот вдруг останавливается и со всей серьёзностью вглядывается в глаза напротив. — где? что? — хуан на автомате трогает руками нос и скулы, думая, что где-то осталась зубная паста или покраснение возникло (переходный возраст, всё такое). на берёт лицо старшего в свои ладони и приближается на пару сантиметров. рэнджун почти уверен, что сердце его сейчас грудную клетку пробьёт и вырвется наружу, оставляя после себя большую гниющую рану. — твои глаза. я вижу в них грусть, — ещё серьёзнее проговаривает джемин, заглядывая в самую хуановскую измученную душу. — а? нет, тебе показалось, всё в порядке, — старший выскальзывает из чужих рук и как можно быстрее бежит ко входу в помещение. — все уже едят, давай поторопимся, а то отругают. джемину плевать как-то на вожатых, им никогда его поведение до конца не нравится. юноша только в последний раз смотрит на печальную улыбку друга и плетётся следом. // рэнджун не знает, как они оказались за каким-то кустом под самым балконом первого этажа их корпуса. он смотрит то на сливающуюся со свежей зелёной травой лягушку, иногда квакающую, явно недовольную таким вниманием к своей персоне, то на джемина, сидящего на корточках и сосредоточенного на пристальном наблюдении за животным. — я как-то читал, что самая крупная лягушка — это лягушка-голиаф, которая весит более трёх килограммов и прыгает на три метра в длину, — на замолкает, как только земноводное вновь издаёт непонятное урчание и отскакивает в сторону. — эта — точно не голиаф, — заключает он и поднимается во весь рост, осматриваясь. рэнджун поднимается тоже, но взгляда от лягушки не отрывает. — давай её с собой заберём, у меня банка подходящая есть, — джемин даже не спрашивает, просто предупреждает старшего о своих последующих действиях, — жди здесь. рэнджун глядит вслед убегающему в корпус на и присматривает за, видимо, уже их питомцем, обдумывая для того имя. хуан считает, что, даже если их лягушка и не весит три килограмма и на столько же метров не прыгает, называться голиафом ей это не мешает. джемин его мысль поддерживает и кладёт в банку к земноводному пойманного под тем же кустом кузнечика. // и вот опять три часа ночи, в которые рэнджун должен видеть уже седьмой сон, но он даже глаз сомкнуть не может, чувствуя у себя под боком джеминову тушку и слушая редкое кваканье из-под кровати (он до сих пор поражается, как вожатые не обратили внимания на то, что какие-то дети, буквально вырвавшие из рук младшего голиафа, носились по комнатам всех своих друзей со словами: «смотрите, смотрите, оно двигается!») полная луна заливает их комнату мягким светом, хуан невольно перебирает светлые волосы наны, как он с недавнего времени называет юношу, и чувствует, что, как только хотя бы ресницей шелохнёт, слёзы предательски выкатятся из глаз. джемин обнимает где-то в районе талии, руки его бесконечно тёплые и нежные, совсем не колючие, но старший всё равно рвётся на кусочки, как клочок бумаги с неудачным наброском. — знаешь, я как-то читал, — начинает на так тихо, что даже рэнджуну сложно разобрать его слова, — что каждый десятый влюбляется в своего лучшего друга, — он приподнимается на локтях и нависает над старшим. — так вот, я хочу поцеловать тебя, чтобы убедиться в том, что это правда. рэнджун холодеет, бледнеет, краснеет, снова бледнеет, но всё-таки глядит на младшего в ответ. в чёрных глазах отражаются звёзды и его, хуановские, слёзы. джемин приближается к сухим погрызанным губам и осторожно, будто боясь спугнуть, целует. рэнджун беспомощно хватается за его шею пальцами, царапается и плачет-плачет-плачет. нана отстраняется и улыбается, бессовестно ослепляя старшего. — правда. хуан не двигается даже, а джемин сгребает его в охапку и разрешает прореветься в свою любимую футболку со мстителями. // рэнджун нудный и любит собирать со страниц своих книг сухоцветы, приклеивая те скотчем в отдельный альбом. джемин рисует рядом с каждой ромашкой ярко-жёлтое солнце и обещает забрать рэнджуна с собой под одеяло где-то на уровне неба.