foolishness

— красиво, не правда ли? — чону запрокидывает голову вверх, вглядываясь в фиолетово-алый градиент заката и наблюдая за клином каких-то перелётных птиц. юта лишь щекотит волосами его оголённые ляжки и непроизвольно царапает сам себе руки. сквозь закрытые веки он видит лишь яркие пятна света, поэтому приходится поверить чону на слово — красиво. — наверное, здорово быть птицей — иметь возможность в любой момент улететь туда, куда душа пожелает, — чону мечтательно водит рукой по ещё зелёным травинкам. с озера веет приятной прохладой, цикады уже начинают тихо стрекотать, а шум сухой последней листвы на деревьях путается где-то в таких же сухих и испорченных едкой краской волосах накамото. вокруг так много звуков, но при этом не слышно ни одного. непонятная, заставляющая буквально замереть в напряжённом ожидании, тишина, не являющаяся тишиной вовсе. — а будь ты птицей, — юта наконец открывает глаза, обводя взглядом мягкие контуры лица напротив, — улетел бы от меня? чону в ответ только заливается звонким смехом, детским таким и по-настоящему искренним. юте хочется улыбнуться тоже. — птицы не умеют летать без крыльев, — он переплетает их пальцы и теряется в треугольных тенях ресниц на чужих бледных щеках. чону ложится на землю, приминая траву, и вдыхает остатки закатного неба вперемешку с призрачным ароматом первых звёзд. юта просто молчит. // — красиво, неправда ли? — накамото неподвижной скульптурой стоит перед зеркалом, когда чону подходит сзади и аккуратно обвивает его шею руками. — что? — мы. // лунный свет тусклый, но его оказывается вполне достаточно, чтобы отличить выступающие под кожей вены на руках от блестящего шёлка тонкой талии. юта проводит ладонями по тощим бёдрам с белёсыми рубцами и чувствует, как холодные пальцы почти что беспомощно хватают его за плечи. — это сделал ты, — чону шепчет в оголённую шею и проводит ногтем вдоль позвоночника, чтобы мурашки побежали. — знаешь, крылья невесомые и тонкие, словно острейшее лезвие. юта опускается к шрамам и со всей трепетностью целует каждый по очереди. — и за них мне приходится платить собственной кровью. — больно? — красиво. // перекись неприятно жжётся и пузырится, когда касается кожи. юта хмурится и втягивает воздух сквозь зубы при каждом прикосновении ваты к телу. чону терпит каждый раз и ничего не говорит, когда этот горе-защитник приходит домой с миллионом ссадин и разбитой бровью или губой, просто потому что кто-то там посмел обидеть его маленького хрупкого принца невнятным словом. но, видимо, не понимает, что, позволяя тому составлять карту космоса из синяков, делает только больнее. — бедные, бедные, бедные птицы, — вдруг проговаривает чону, обрабатывая рану около лопаток. накамото даже не пытается понять смысла слов, просто ждёт когда чону вновь отвлечётся от пузырька с прозрачной жидкостью и его побитой спины и продолжит говорить о чём-то своём так непринуждённо и свободно, будто в комнате никого нет, кроме него. — имея возможность оторваться от земли в любой удобный момент, они прикованы к одному месту погодой, семьёй, любимыми и всем тем, с чем не могут так просто расстаться, — он приклеивает пластырь, а царапина вновь начинает печь. — у птиц есть крылья — и в этом их главное несчастье. — и ты несчастен? — колючий комок поднимается вверх по трахее и останавливается на середине пути, перекрывая ход кислороду. чону просто молчит. // юта разбивает костяшки в кровь, пачкая стены на кухне, выламывает себе руки и ревёт навзрыд. сердце бешено бьётся о внутренности, выкручивает всё наизнанку. чону сидит в углу комнаты и не может пошевелиться, словно конечности парализовало. ему не страшно, нет. он не может бояться того, кто боится самого себя. иначе уродливый монстр вырвется наружу из хлипкой клетки, замок на которой пытается отворить столько лет, и сожрёт обоих. юта не просит о помощи, только жалобно глядит своими чёрными глазами-стекляшками. в них не отражается ничего, только чону — его единственный шанс, последний свободный спасательный круг, лениво подкинутый жизнью. но сил дотянуться до него не остаётся. чону подползает ближе, сцеловывает алые дорожки с губ, бережно обводит пальцами бурые пятна, превращая адскую боль в ещё свежие воспоминания о закате на берегу озера. накамото кажется, что он в этом озере давно утонул. // предательский ветер задувает под рубашку, что на пару размеров больше нужного, и вообще не понятно, почему чону в конце октября решил одеться столь легко. юта стоит всего в паре шагов, держа парня за озябшую руку, чтобы того, такого воздушного и нежного, не подхватил сильный порыв и не унёс куда-то за пушистую перину облаков. — красиво, неправда ли? — чону всегда был уверен, что на крыше рассветы живописней в тысячу раз, а сейчас наконец подтверждает собственную догадку. — прямо как мы. смотри, — он выставляет палец в сторону, рисуя в воздухе какие-то символы, — тут холодное серое небо перетекает в лимонный, а затем в ярко-ярко-малиновый. видишь? две противоположности в итоге сливаются в одно целое, чтобы созидать что-то поистине завораживающее. юта ловит вдохновлённый вдох чону и хочет, правда, хочет наконец позволить себе ассоциироваться с роскошным восходом. получается только с девятого раза и то, лишь с далёкой звездой, настойчиво мигающей ещё какое-то время прямо около солнца. — знаешь, — чону делает короткую паузу, — я готов закрыть глаза на все минусы птичьей судьбы, лишь бы наблюдать это чудо как можно ближе, дотронуться хотя бы до самого крохотного облачка. — и ты улетишь от меня? — накамото врывается в бесконтрольный поток чужих мыслей, боясь, что чону вот-вот грациозно вспорхнёт, накроет тенью изящного оперения (обязательно белоснежного) и бросит. бросит его одного. чону смотрит в глаза и смеётся заливисто, искренне так. — птицы не умеют летать без крыльев. делает шаг вперёд. и разбивается о грубый асфальт.