В интересах... Империи?

       Рядовой служащий Его Императорского Величества, проснувшись рано утром, чаще всего с уверенностью мог сказать, как именно пройдет его день. Работа редко баловала разнообразием задач, а вечерние мероприятия и вовсе планировались за несколько дней. Однообразие, казалось, заполняло все существование подданного Российского Императора, однако на скуку никто не жаловался: размеренное течение жизни казалось благом.        Рядовой служащий Третьего отделения Императорской канцелярии уже не мог похвастаться чем-то подобным. Хотя что есть рядовой служащий для небольшой, в сущности, организации, официальный штат которой состоял насилу человек из тридцати? Направления деятельности каждой из экспедиций Третьего отделения пусть и соприкасались во многом, обладали совершенно особой спецификой, требующей совершенно различных навыков. Да, конечно, был еще и корпус жандармов, представить обычного служащего которого было намного проще. Однако господа, еще не так давно служившие в Особенной канцелярии Министерства внутренних дел (а кто-то и вовсе помнил времена Тайной канцелярии), в своих статистических вычислениях не брали в расчет подобное подразделение: уж слишком сильно различались их полномочия.        Сам же Яков Петрович, в отношении которого в принципе крайне сложно употребить термин «рядовой служащий», и вовсе никогда не пытался планировать грядущий рабочий день. События самого разного рода могли потребовать его присутствия — от преступлений до неожиданного вызова к высокопоставленным особам — и подобная непредсказуемость ему нравилась.        Тем не менее, этим утром Яков Петрович проснулся в полной уверенности, что ничего неожиданного произойти не должно. Добрые вести, полученные вечером от Бенкендорфа, прекрасный завтрак, свежайший кофе — и разливающееся в разуме приятное возбуждение от почти достигнутой цели… Словом, Яков Петрович был в прекрасном настроении.        И это замечательное расположение духа растаяло буквально в пару мгновений, стоило Якову Петровичу увидеть на пороге своего кабинета помощника Максима Егоровича — господина Ткачева. Признаться, у последнего было вполне обычное имя — Иван Алексеевич, однако имя это словно никто не помнил. Сам Максим Егорович называл своего помощника исключительно по фамилии, а тот никогда и не возражал. Исполнительный человек, пользовавшийся безраздельным вниманием своего начальника, абсолютно довольный занимаемой должностью — верно, даже подобное обращение он расценивал как нечто разумеющееся.        Тот факт, что Ткачев появился едва ли не сразу же, стоило Якову Петровичу войти в кабинет, наводил на мысль, что его дожидались — и по какому-то крайне важному вопросу. Куда большую настороженность вызывала бумага, которую Ткачев держал в руках: никак, Максим Егорович с утра успел издать очередное распоряжение.        — Яков Петрович, ваше высокородие-с, тут… Дело-то какое… Максим Егорович вчера бумагу-то написал, на командировку вашу, срочную сказал, а росчерк свой поставить забыл. С утра, видать, хотел, — Ткачев спешно пересек комнату, опустив бумагу на стол. — Вот только сейчас, почитай, уже полдень скоро, только все на службе Максим Егорович не появлялся.        Яков Петрович мысленно выругался.        Если Максим Егорович задумал отправить его куда-нибудь из столицы по делу, которое представилось ему важным, хорошего в этом нет совершенно. В прошлый раз по такому распоряжению Яков Петрович почти полтора года приглядывал (или, вернее, наблюдал) за тем, кому еще только предстояло стать руководителем одного из обществ декабристов. И все наблюдения — абсолютно бессмысленны, поскольку итоговая записка Александра Христофоровича не возымела на Императора Александра Павловича никакого эффекта.        Единственное, что приобрел Яков Петрович в то время, — любовь к винограду. Больно уж славная лоза в тех местах росла.        Снова отослать решил, неужели почуял что, собака старая?        Поморщился Яков Петрович, мысль дурную отгоняя:        — И куда же я поехать должен? Занятно, Максим Егорович вчера и словом не обмолвился, — взгляд заскользил по строкам, выискивая, в какую Тьмутаракань давний друг решил отправить своего подчиненного.        — Куда это вы направиться задумали, Яков Петрович? — странно знакомый голос послышался откуда-то от дверей. — Что бы там ни было, это потерпит. У меня для вас распоряжение куда более высокопоставленного лица. И предписываемое вам дело, боюсь, потребует вашего присутствия в Петербурге.        Яков Петрович коротким взглядом окинул вошедшего, задумавшись, как можно так бесшумно шагать в настолько тяжелых сапогах: слишком уж мало они напоминали часть униформы жандарма, наводя на определенные мысли.        — Торжевский Михаил Васильевич, — тот самый посыльный, вчера вечером передавший письмо от Бенкендорфа, крепко пожал Якову Петровичу руку. Военная выправка, лаконичные жесты, уверенность и ум во взгляде... Ни одной морщинки на лице - верно, лет тридцать, не больше. Похоже, новоявленный знакомец навряд ли служит обычным посыльным при Александре Христофоровиче. — Вынужден также сообщить, что Максиму Егоровичу пришлось сегодня с утра спешно выехать по делам, о которых сообщать никому не велено. Ряд последних его распоряжений отменен прямым указанием начальника Третьего отделения. Иван Алексеевич, советую отправиться в кабинет вашего руководителя, там вас дожидается масса работы.        От слов Торжевского Ткачев заметно ссутулился и, бросив обеспокоенный взгляд на Якова Петровича, дернулся было в сторону стола, чтобы забрать бумагу. Максим Егорович даже в суматохе работы тайной полиции выстраивал определенный порядок, ухитряясь предупреждать ближайшего подчиненного о каждом своем отъезде, и потому фраза незнакомого господина о неотложных делах выглядела слишком подозрительной. Надеясь, что близкий друг его начальника знает чуть больше, чем положено мелкому чиновнику, Ткачев замешкался, однако маневр этот результата не принес: суровый взгляд Якова Петровича не умерил его тревоги. Под этим взглядом Ткачев инстинктивно съежился, одернул руку и, так и не забрав распоряжение, направился к выходу.        Господин Торжевский, судя по количеству испепеляющих взглядов, адресованных мало что замечающему вокруг Ткачеву, разделял раздражение Якова Петровича. Похоже, дело, которое привело его прямиком в здание Третьего отделения, совершенно не терпело отлагательств. Однако, стоило двери в кабинет с тихим стуком затвориться, Торжевский, не спрашивая дозволения, взял в руки неподписанное распоряжение на командировку господина Гуро и, бегло просматривая текст, заговорил уже куда менее формальным тоном:        — Нужна ваша помощь в особняке Рецкого. Сам хозяин уже у нас, с ним работают, однако в его доме совершенно неожиданно оказалась его замужняя дочь, — казалось, Торжевский почти извиняется за то, что вынужден отрывать Якова Петровича от работы. Вот только тон его шел вразрез с действиями: без лишних вопросов, будто демонстрируя, что решение за присутствующих уже принято, Торжевский рвал на мелкие кусочки принесенную Иваном Алексеевичем бумагу. — Александр Христофорович дал понять, что мы должны привлекать как можно меньше внимания к ситуации, а эта девушка произвела на нас впечатление…       Клочки бумаги неспешно спланировали на ковер.        — Взбалмошной особы, готовой скандалить хоть с самим Императором, не зная всей серьезности ситуации, — Яков Петрович, нисколько не церемонясь, прервал речь Торжевского, и принялся натягивать перчатки, которые всего пару минут назад бросил на стол. Если девица прибежит сюда, выясняя, куда делся ее дражайший батюшка, весь Петербург к вечеру будет говорить о том, что глава тайной полиции впал в немилость самого Бенкендорфа, а может, и вовсе турецкий шпион…        — Про Александра Христофоровича и без того ходит слишком много слухов, не стоит лишний раз давать повод порочить его имя, — буквально по слогам произнес Торжевский, точно читая мысли Якова Петровича. — А моя первостепенная задача…        — Я прекрасно понял, какой характер носит ваша служба, — коротким жестом Яков Петрович заставил Торжевского умолкнуть. В голове неспешно выстраивался новый план, и бессмысленная болтовня приближенного Бенкендорфа могла сбить с мысли. Признаться, к подобному повороту событий Яков Петрович был уже готов: обыск и не должны были проводить без него, нужную вещицу мог узнать он один. Пару лет назад из-за этой дряни он едва не отдал Богу душу, и в этот раз своего не упустит. Все, абсолютно все указывало на то, что вещицу прибрал к рукам именно Максим Егорович.        Давний шрам на ребрах заныл, пробуждая воспоминания. Яков Петрович ненадолго зажмурился, прогоняя непрошеные картины и возвращаясь в реальность.        Любезнейшая Дарья Максимовна, как и многие ее давно не юные ровесницы, обычно коротала время до самого обеда в компании пансионских подруг, а сегодня отчего-то решила остаться дома. Странное совпадение.        Всю дорогу до особняка Рецкого провели в тишине. Яков Петрович силился понять, мог ли Максим Егорович разузнать что-то о его планах? Почему Бенкендорф не боится привлекать внимание, отправляя и с письмом, и по поводу обыска одного и того же человека? Нет, конечно же, даже глупец понял бы, что господин Торжевский выполняет ворох грязной работы, но не найти посыльного…        Все это выглядело как попытка контролировать и направлять его, Якова Петровича, деятельность.        И черт знает, насколько сильно это раздражало.        — Дарья Максимовна, дорогая, приношу свои извинения за наш неожиданный визит, — радушная улыбка точно приклеилась к лицу ровно в тот момент, когда будущая наследница особняка в домашнем халате выбежала навстречу непрошеным гостям: одна, будто во всем доме не нашлось прислуги. Раскрасневшиеся щеки, неприбранный вид, несколько царапин на холеной коже — Дарья Максимовна была обеспокоена. Точно пытаясь выразить все свое уважение в приветствии, Яков Петрович перехватил ее руки: не слишком сильно, но твердо — ровно настолько, чтобы та не бросилась наперерез шагающим к особняку жандармам.        — Что-то случилось? Что-то с папенькой? — в зеленых глазах Дарьи Максимовны читался страх, — Яков Петрович, молю вас, остановите этих ужасных людей, что они делают?        Для дочери человека, едва ли не в одиночку управлявшему всей тайной полицией Петербурга, непозволительно глупая фраза. Несколькими вопросами неназванному главе прибывших служителей закона подтвердить возможные подозрения. Плохо сыгранные, такие чужеродные для этой девицы наивность и мягкость вызывали самое настоящее отвращение. Поборов желание насладиться таким знакомым отчаянием (а в этом Дарья Максимовна куда сильнее напоминала своего отца), Яков Петрович галантно подставил плечо и повел дрожащую хозяйку особняка в дом:        — Да не тряситесь вы так, голубушка, все будет хорошо, вот увидите. Я не могу их остановить, это прямое распоряжение самого Бенкендорфа, — он нарочно понизил голос. — Вашего батюшку ни в чем не обвиняют, о подозрениях же мне не сказали. Дарья Максимовна, если вы что-то знаете… Я же хочу помочь, поверьте. Максим Егорович — мой друг, мы с ним огонь и воду прошли, и ничего дурного я ему желать не могу.        Якову Петровичу показалось, что Дарья Максимовна дернулась, словно удерживая себя от того, чтобы не отшатнуться в сторону. Нехороший знак.        Что ж, не сработало, хотя девица что-то знает и молчит. Придется разбираться самому.        Пара фраз Торжевскому — и жандармы, следуя неожиданному приказу, начали потрошить библиотеку Максима Егоровича. Словно мегера, Дарья Максимовна с самыми нелестными фразами налетела на одного из несчастных служащих — в мгновение маска добродетели слетела. Якову Петровичу только это и нужно было.        Предоставив Торжевскому (Михаил Васильевич, при всех своих недостатках, достаточно быстро сообразил, что от него требуется) право и дальше отвлекать Дарью Максимовну, Яков Петрович нисколько не спеша отправился прямиком в кабинет. Максим Егорович прекрасно знал характер дочери — и, конечно же, осознавал, насколько любопытной она была. Вещица же неизбежно привлекла бы внимание Дарьи Максимовны.        Слишком большой беспорядок для хозяина кабинета. Незапертая дверь. Сломанное перо на ковре, в шаге от кресла. Находящиеся в полнейшем хаосе бумаги на рабочем столе. Поверх исписанных листов — довольно пыльный том, бархатная обложка которого сохранила капли застывшего воска…        «Сказки братьев Гримм».        Яков Петрович помнил, что три книги с таким названием Максим Егорович получил на свой прошлый день рождения. Сборник этот был достаточно свежим, получившим широкую известность, и исполненное с особенным изяществом издание совершенно пленило сердце нового хозяина. Максим Егорович его даже и листать никому не позволял, а сам лишь изредка брал в руки, точно величайшее сокровище. Однако «Сказкам…» среди рабочих документов и счетов, тем более в таком беспорядке делать было нечего.        Книгу же доставали недавно, и поздним вечером — отсюда воск. Какая неожиданная непочтительность. Круглые следы, настоящие пятна — кто-то высоко держал свечу…        Вот только не все отметины такой идеальной формы. Вот здесь — скол, точно воск стекал с другой поверхности.        На книге лежало что-то еще, и сейчас это убрали.        Короткий взгляд в сторону полок — и картинка сложилась воедино.        Вот только открыв другой том «Сказок…», Яков Петрович никак не ожидал увидеть то, что увидел.        Не вещица то была. Листовки, целая пачка между страницами — и крайне неприятного для Императора содержания.        Признаться, одного хранения таких листовок высокопоставленным служащим хватило бы, чтобы чиновник лишился должности. В любой другой ситуации Яков Петрович, заперев жалкие крупицы оставшейся совести на пару сотен замков, зубами цеплялся бы за такую возможность. Вот только…        В пару шагов Яков Петрович вновь оказался у рабочего стола. Бумаги одна за одной полетели на пол, а опрокинутая чернильница забрызгала сапоги и ковер фиолетовыми пятнами. Счета, протоколы, докладные записки… И, наконец, то, что он искал: еще одна листовка. Порванная пополам, но с заметками, явно принадлежащими перу Максима Егоровича. Разные оттенки чернил — над ней явно работали не один вечер. Здесь обведены типографские метки, здесь — опечатки…        Ровно в тот момент, когда обрывки листовки были спрятаны в карман, дверь скрипнула — и в кабинете появилась одна из служанок Максима Егоровича. Девушка явно была слишком занята тем, чтобы за ней никто не следил — оттого давно пробравшегося в кабинет Якова Петровича не заметила сразу. Когда же увидела — тихо ойкнула, но не произнесла больше ни звука, точно ожидая неминуемого наказания.        Вот только появление служанки (вероятнее всего, посланной Дарьей Максимовной) показалось Якову Петровичу очень своевременным. Определенно, эта девица ему сейчас поможет. Решение было принято за доли секунды.        Короткий жест: приложить палец к губам. «Молчи».        Дождаться понимающего кивка, схватить за плечо и буквально подтащить к шкафу, указывая на листовки.        Все такое же настороженное лицо, ни капли удивления, размеренные движения…        Определенно, о листовках девица знала. Замечательно, дьявольски замечательно. Даже последняя прислуга, черт бы ее побрал, знает о листовках его…        Яков Петрович скрипнул зубами, останавливая поток эмоций. Позже, все позже. Разберется с одним делом — возьмется за другое, то самое, что отравляло ему жизнь едва ли не с самого рождения.        — В смежной комнате должен топиться камин. Сожги их до последней и не показывайся на глаза жандармам, — Яков Петрович наконец-то отпустил плечо служанки.        Повторять дважды не пришлось: та мгновенно выскользнула из кабинета в боковую дверь. Верно, решила, что друг барина помочь решил…        Признаться, на листовках все находки обыска и закончились. Вещицу Яков Петрович обнаружить так и не смог и, окончательно погрузившись в свои мысли, руководствуясь скорее инстинктами, велел собрать найденные в особняке документы — изучить их можно и позже. Что-то похожее на сожаление промелькнуло в душе: видит Бог, не хотелось, только теперь все равно придется обратиться к главному подозреваемому.        Следующие несколько дней Яков Петрович почти не спал, сконцентрировавшись на работе. Пожалуй, не будь такого своевременного приглашения Софьи Николаевны Пушкарской к обеду — и не ел бы. Перебрать ворох документов, найти и навестить типографию, где были отпечатаны листовки (с трудом удержаться при этом от того, чтобы швырнуть их главного в крепость с таким количеством крыс, что и шагу спокойно не ступить), снова поднять старые отчеты, за ночь объехать почти всех девиц, с которыми в последние полгода знался Максим Егорович… Всего за одну неделю с головой окунуться в каждодневную реальность совершенно другого человека: в мерзость и ложь, что его окружали, в рабочее и личное, собрать воедино все, вплоть до выпитой в непривычном месте чашки чая. Копаться во всей этой грязи так, будто твоя собственная жизнь от этого зависит.        С другой стороны, почему же «будто»? Подобное давно уже стало жизнью Якова Петровича. Куда больше, чем просто служба. И в каждом деле приходилось рассчитывать только на самого себя: очень редко кто-то из неожиданных коллег демонстрировал хоть сколько-нибудь сопоставимый уровень мастерства. В какой-то момент любая попытка обвести его вокруг пальца — что со стороны сослуживцев, что со стороны подозреваемых — и вовсе стала восприниматься им в качестве личного оскорбления.       Наверное, потому исправно приходящие Якову Петрович каждые несколько часов безрадостные записки от Торжевского никак не сказывались на его собственном настроении. «Главный подозреваемый» вполне ожидаемо не желал ничего говорить.        Пожалуй, Яков Петрович перестал бы себя уважать, не сумей он разобраться в ситуации в кратчайшие сроки. Тем более — с предоставленными-то ему полномочиями, но без постороннего вмешательства. Последнее было удивительным: чутье подсказывало, что кто-то безотрывно за ним следит.        Спустя пять дней после обыска в особняке Рецкого Яков Петрович дописал короткую записку, отослал ее Торжевскому и со спокойной душой отправился спать. Спешить теперь было некуда — финал истории казался давно прописанным. Грядущим триумфом хотелось насладиться, а не комкать удовольствие.        Все, абсолютно все, чего он хотел последние несколько месяцев… Да что там месяцев, несколько лет своей жизни он положил на алтарь этой цели, и вот-вот желаемое будет в его руках.        Пожалуй, так хорошо, как в ту ночь, Яков Петрович не спал с того момента, когда Александр Христофорович Бенкендорф лично отправил его и Максима Егоровича в то путешествие по проклятым местам Персии.