В интересах... Империи?

       — Газета, которую при нашей типографии издают, частная, штат небольшой, если вам угодно, господин следователь, можете всех допросить, но вам никто больше моего не скажет, — пытался оправдаться худощавый человек с хлипкой бороденкой, то и дело сминая в руках принесенный экземпляр газеты. Опуститься в кресло он так себе и не позволил: слишком велико было волнение. — В прошлом месяце пришел некий господин, в шарф замотанный, а стужа как раз такая стояла, что я и не подумал удивиться. На ветру и нос отморозить недолго, может, экипаж его где-то не там остановился, или пешком шел. Просил опубликовать этот фельетон, будь он неладен, принес бумаги — за текст этот люди известные ручались, да и оригинал рукописи предоставил, государственный цензор все пропустил… Я и решил, что в порядке все. А подписать просил псевдонимом — так этим начинающие писатели все грешат, что тут такого. Я и не подумал, что текст превратно может быть истолкован…        Яков Петрович, нисколько не заботясь о правилах этикета, стоял у шкафа, спиной к хозяину типографии. Коротко махнув рукой, точно предлагая гостю продолжать свой рассказ, взял он в руки одну из папок, распустил завязки и принялся неторопливо листать.        — Господин следователь, поверьте, я же всю процедуру соблюдаю, за всем слежу, кто же подумать мог… — «гость» Третьего Отделения стремительно бледнел, то и дело поправляя бороденку, речь его путаться начинала.        — Человек, который принес рукопись, сколько вы ему лет дадите? — прервал путанную болтовню «гостя» Яков Петрович да страницу перевернул: захрустела бумага.        Хозяин типографии испуганно посмотрел по сторонам да ближе шагнул, едва в стол не врезавшись:        — Молодой человек, лет двадцать, не более. Волосы светлые, я точно запомнил. А рукопись, оригинал, у меня с собой, мы по закону работаем, все материалы, имена храним…        Желтоватый лист с одной-единственной пометкой алыми чернилами опустился на стол поверх рабочих документов Якова Петровича.        Не потрудившись изобразить даже каплю интереса, Яков Петрович через плечо коротко взглянул на предоставленную рукопись:        — Благодарю. Вы свободны пока, и впредь будьте осторожнее. Это уже не первое предупреждение для вашей типографии.        «Гость», низко кланяясь, попятился к выходу. Дверь с негромким стуком затворилась, и Яков Петрович, швырнув на полку папку, занимавшую в течение разговора все его внимание, схватил рукопись со стола, будто пытаясь увидеть что-то знакомое в почерке автора.        Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — данная рукопись никогда не бывала Цензурном Комитете. Не так излагали его служащие свои замечания, и больно уж чудные чернила, пусть и нужного цвета. Куда более странным было упущение, позволенное самим господином издателем. Слишком явным для профессионала такого рода было различие почерка, коим написан текст фельетона, и подписи, якобы сделанной позднее самим автором во время визита в типографию.        «Ястреб»…        Яков Петрович опустил рукопись, сжал кулаки и устало прикрыл глаза. Сколько еще лет этот человек будет даже на расстоянии делать его жизнь, что только начинает налаживаться, такой отвратительной? И если прошлые его выходки были более-менее сносными, то последние полтора года он словно сорвался с цепи. То ли давнее увлечение Французской революцией, то ли запрещенные программы декабристов в нем такое воодушевление пробудили — откуда Якову Петровичу знать. Да и значения большого это не имело.        Только список эксцентричных действий этого человека для служащего Третьего Отделения был скорее перечнем вещей, за которые по российскому законодательству следует вполне определенное наказание. Часть, конечно, можно было замять, некоторым — не дать хода, внимание не привлекать, но… Распространение листовок, в столь изящно-грубом стиле ругающем политику Императора. Подделка дозволения Цензурного Комитета. Вот, уже нашел себе помощника. Что будет дальше? Может, он по улицам начнет ходить, предлагая вооружиться розгами, и отправиться прямиком к Государю?        Видит бог, доиграется Ястреб, и никто на помощь не придет. В желтый дом отправится, к душевнобольным, где ему и место. И даже…        Размышления Якова Петровича прервал стук в двери.        Михаил Васильевич Торжевский собственной персоной.        После событий в допросной Яков Петрович не видел Торжевского уже месяц, да и нужды не было. Вечером того дня Бенкендорф лично его встретил и выслушал короткий доклад о допросе Рецкого. Обнаружению камня он явно обрадовался, пусть радость эта и померкла, когда обо всех обстоятельствах услышал: что Алатырь полную силу свою не обрел, и толку от него особого не видится. Поблагодарил за старания, уточнил, что по поводу Максима Егоровича решил Яков Петрович, кивнул и отдыхать отправил, наказав подробный отчет обо всем составить.        Признаться, услышав уже следующим утром на службе о том, что Государь личным распоряжением назначил Максима Егоровича на новую должность, требующую едва ли не незамедлительного отъезда из столицы, Яков Петрович был приятно удивлен. Доволен, что его собственное решение одобрили, только сомнения не проходили: что именно Рецкой рассказал Бенкендорфу? Не соврал ли? Почему Александр Христофорович и словом о том не обмолвился?        Сомнения эти подтачивали душевное равновесие Якова Петровича. В совокупности с объявившимся в столице Ястребом, вернее, творчеством этого удивительного господина, чудом до сих пор не попавшегося в руки жандармов, они доводили до настоящей одержимости. Только и позволял себе Яков Петрович, что трапезой приятной себя отвлечь, а все остальное, кроме службы, на какое-то время из жизни вычеркнул. Вечера долгие в архивах проводил, утром по типографиям слонялся, точно надеясь на след напасть, да в сотый раз уже отчет для Бенкендорфа переписывал.        Если Алатырь-камень бессмертие, так необходимое в первую очередь Государю, дать не могло, нужно искать иные пути. Других ведьм, которые бы похожей силой обладали. Что угодно. Хоть в Валахии вампира найти и кровь его исследовать, лишь бы не впустую.        Первоначально идея о поиске секрета бессмертия принадлежала Александру Христофоровичу. Человек с убеждениями, едва ли не всю сознательную жизнь прослуживший Государю, хотел принести своей Родине и Императору то, чего не мог дать ни один подданный. Столкнувшись в одном из сражений с самой настоящей нечистью, верить или нет в существование которой — сомневалась даже церковь, Александр Христофорович понял, насколько, в сущности своей, беззащитен Император. Пусть помазанник божий, но и его старуха костлявая прибрать может: зарядом артиллерийским, болезнью человеческой или случайностью какой. И снова русский народ без царя-батюшки окажется, осиротеет. Пока новый государь в делах предшественника своего разберется, такое случится может, что мурашки по коже. Бунт на Сенатской площади, что позже случился, лучше слов и мыслей его правоту подтвердил.        И если император Александр Павлович к концу жизни своей убедился в существовании постороннего, его брат и нынешний государь Николай Павлович смотрел на вещи куда более просто. Скорее военный, нежели правитель, чужды ему были философские размышления и поэтические образы. Пожалуй, единственный способ уверить его в существовании черта заключался в том, чтобы этого самого черта — с рогами, хвостом и копытами — привести ко двору. Вот только где же это видано — существо с копытами в зале на аудиенции у Императора, непорядок…       Единомышленники у Александра Христофоровича, конечно, были. Военные в основном, чиновники высоких должностей, да и вообще не последние люди в государстве — с чем только по долгу службы им встречаться не доводилось. И если в первоначальное общество был вхож сам Александр Павлович, императора Николая посвящать в тайны не стали, для его же спокойствия. К тому же, за участие в расследовании по делу декабристов Бенкендорфа тот к себе приблизил, что, конечно же, все члены теперь уже тайного общества одобрили.       Яков Петрович к обществу присоединился еще во времена императора Александра. Пусть и не имел тогда большого веса его голос, да уважением среди людей высокопоставленных пользовался: не в последнюю очередь благодаря рекомендациям самого Александра Христофоровича. Еще будучи совсем молодым следователем занимался делом одним деликатным в полку, которым Бенкендорф руководить был поставлен, вот и представлен ему был. Дело то успехом Якова Петровича разрешилось, Александр Христофорович доволен остался. А там — Отечественную войну бок о бок прошагали, Яков Петрович даже службу гражданскую на время оставил. Правда, еще и Максим Егорович с ними тогда был.        Разделял ли взгляды Бенкендорфа Яков Петрович? Безусловно. Поиск бессмертия, конечно, был идеей авантюрной и занятной, только любой авантюре смысл необходим — рисковать головой своей без этого мало кто согласится, тип характера на то нужен особенный. И у людей такого рода обычно не слишком хорошо мыслительные способности развиты. Яков Петрович же был предан Государю, да и вообще власти самодержавной. Благодарность, опять-таки, за то, какие возможности ею предоставлены сыну мелкопоместного дворянина, только сословием и примечательного.        Бенкендорф, конечно же, все это без внимания не оставил, и, понимая, насколько полезным может быть Яков Петрович, в идеи свои посвятил. Завертелось все, конечно же. Сколько дел распутать Александру Христофоровичу Яков Петрович помог, сколько вещиц диковинных найти… Жизненного опыта — хоть песни о героях складывай. Там уж и в путешествие в Персию злополучное отправился, за Алатырь-камнем, все сведения о котором сам и обнаружил, пусть и без результата желаемого.        Сколько лет с первой его встречи с Бенкендорфом прошло, Яков Петрович и не ответил бы сейчас. Казалось, минуты считанные — и годы бесконечные одновременно. И все эти годы надеялся он, что получил доверие Александра Христофоровича. Честный тот человек был, душу свою Отечеству в услужение отдал, да практического взгляда на вещи не растерял. Любая диковинка, что в поисках их обнаруживалась, должна приносить пользу — иначе пустое все это. В музеях да галереях и без них экспонатов полно, и единственное их назначение — о потерянном и ушедшем напоминать.        Обществу же, по мнению Александра Христофоровича, следовало вполне определенное «сейчас» совершенствовать. Для Государя и родной страны. Для народа, так или иначе: разными методами, разными путями, но все — для общего дела. Люди простые, конечно, навряд ли сейчас старания их оценят, да потомки благодарны будут.        Алатырь-камень ожиданий не оправдал, а вновь появившийся Ястреб бросал тень на его репутацию — и как преданного Государю подданного, и как лучшего следователя.       Единственной вещью, что могла при таких исходных данных волновать Якова Петровича, была служба. Почему никаких вопросов об его отце не звучало, почему Максим Егорович потерял должность, хотя единственной его ошибкой было то, что он камень от их Общества спрятал, и множество других «почему» отступали на второй план.        К этим «почему» относился, пожалуй, и вопрос о том, куда на этот месяц исчез Торжевский, в данную минуту стоявший в кабинете Якова Петровича. Пожалуй, за это время он неуловимо изменился: под глазами залегли тени, а лицо загорело и обветрилось, словно после долгого путешествия.        Что ж, тени под глазами от работы на износ появились и у Якова Петровича. Кажется, буквально пару дней назад он напал на след еще одного бессмертного: появлявшегося то здесь, то там загадочного Черного или Темного Всадника.       Дело казалось перспективным, однако происходящее могло внести смуту в намечавшиеся планы. Кто знает, какие вести в этот раз шлет Бенкендорф.        И, что было вполне ожидаемо, что-либо понять по лицу Торжевского было невозможно.        — Милейший Михаил Васильевич, какими судьбами? — не обременяя себя формальными приветствиями, Яков Петрович намекнул, что стоит сразу переходить к делу. Конечно, без внимания не остался и будто бы случайный взгляд Торжевского в сторону рукописи — той самой, с отметиной красными чернилами, все еще покоившейся на столе. Яков Петрович не стал суетиться, пытаясь скрыть ее текст: подобное привлекло бы большее внимание.       — Александр Христофорович просит вас явиться к нему в ближайшее время, — расслабленно, почти лениво протянул Торжевский. — Полагаю, все важные дела вам придется отложить. Экипаж уже ждет.        Сказать, что тон собеседника мало понравился Якову Петровичу — ничего не сказать. Все: интонация, выбранные фразы, само поведение Торжевского, — заставляли насторожиться. Он в чем-то провинился? Что-то произошло? Или Максим Егорович не блефовал там, в допросной? Почему тогда так долго?        Что ж, корить себя за былые привязанности или родственные связи было поздно. Выпутается, и не в таких переделках бывали-с.        За всю дорогу до имения Александра Христофоровича Торжевский не обронил ни слова. Сопровождать Якова Петровича к своему начальнику тоже не пошел, остался у экипажа и принялся отдавать распоряжения слугам: похоже, лично хотел проследить за разгрузкой доставленных документов. Сейчас, при дневном свете, когда волнение, вызванное неожиданностью появления Торжевского, потихоньку улеглось, уже готовый направиться к воротам Яков Петрович отметил, что тяжелые сапоги того давно нечищены, в складках мундира виднеется дорожная пыль, да и темные полосы на немытой шее казались достаточно отчетливыми. Торжевский спешил — в столицу ли, к Якову Петровичу, к Бенкендорфу или еще куда — и даже не нашел времени на то, чтобы привести себя в порядок.        К добру или к худу?        Яков Петрович широко улыбнулся. Какая, собственно, разница? Ситуация интриговала, и это ему нравилось.        Широко открытые окна с тяжелыми портьерами — хорошее освещение хозяин кабинета ценил прежде всего. Никакой излишней роскоши, почти спартанская обстановка для человека его должности. И лишь непривычное множество бумаг разного рода, хаотично разложенных на столах, несколько удивили Якова Петровича, который куда чаще бывал в домашнем кабинете Александра Христофоровича, нежели в его приемной в Третьем Отделении.        — Яков Петрович, благодарю, что так быстро прибыли. Приношу свои извинения за такое неожиданное приглашение, — невысокий человек в мундире оторвал взгляд от недавно распечатанного письма и принялся неторопливо складывать лишние бумаги в одну стопку. Александр Христофорович Бенкендорф собственной персоной.        — Уже завтра уезжаю из столицы, Государь намеревается отправиться на войну с османами, буду сопровождать, — в спокойном тоне Бенкендорфа можно было различить усталость. — Времени нет совершенно, а оставлять в беспорядке дела позволить себе не могу. Давно нужно было вас, Яков Петрович, вызвать, да обстоятельства некоторые отложить эту беседу вынудили. Вы знаете, что господин Рецкой уже с неделю как выехал из столицы? Сядьте, разговор долгий предстоит.        — Наслышан, пусть лично и не виделись, — Яков Петрович кивнул и опустился в кресло, внимательно вслушиваясь в обходительную речь Александра Христофоровича.        — Господин Пушкин снова чудить изволит, и все докладные записки ко мне стекаются, — точно объясняясь, произнес Александр Христофорович, осторожно складывая письмо и протягивая его Якову Петровичу. — Если и дальше так пойдет, не удивлюсь, что Государь мне заботу о нем поручит. Полюбуйтесь только, испрашивает императорского дозволения отправиться на Кавказ, а оттуда — в армию действующую…        Взглядом по строкам Яков Петрович спешно пробежал, удивился немного:        — Полагаю, мне следует об этом знать по причине… — в нарочно оборванной фразе слышался вопрос.        — Наш дорогой Максим Егорович, как мне доложили, до своего отъезда довольно неожиданно сблизился с господином Жуковским, — недовольно произнес Александр Христофорович. — Дружба последнего с Александром Сергеевичем никакой не секрет. И теперь, когда Рецкой уезжает на Кавказ, Александр Сергеевич воспылал желанием отправиться туда же. Может, вещи эти и не связаны, но что бы там в своей компании литераторов Жуковский не затевал, стоит проследить. Конечно же, Государь Александру Сергеевичу откажет, в столице за ним приглядывать будет князь Голицын… Я вас прошу, Яков Петрович, займите чем-нибудь Александра Сергеевича. Какую-нибудь мелкую чертовку пусть выслеживает, полагает, что в наши дела вмешивается, ощущений острых набирается… Идею какую для романа нового ему подайте через знакомых или еще как. Не в ссылку же очередную его отправлять или под следствие.        Яков Петрович кивнул и вежливо улыбнулся, особого веселья не ощущая:        — Думаю, в Петербурге имеется подходящая нечисть. И в работе будем осторожнее.        — Хорошо, что вы сами это заметили. Каких своих сказок наговорил Жуковскому Максим Егорович — мы не знаем, лучше повременить с активными действиями, — задумчиво протянул Александр Христофорович. — К слову, я рад, что вы нашли такой деликатный способ разрешить ваши с Рецким противоречия. Мне даже показалось, что несколько слишком мягкий. Разве вы не нашли компроментирующие его документы?        Яков Петрович весь обратился в слух. Документы? Неужели речь о листовках? Вот же дьявол…        Нельзя спешить. Непозволительно сейчас произнести хоть одно лишнее слово.        — Михаил Васильевич мне рассказал, что вы в допросную прибыли с интереснейшей папкой, указывающей на явные злоупотребления со стороны Максима Егоровича. Отчего же не дали им ход? — не было недовольства в голосе Александра Христофоровича, только любопытство. — Вы простите Михаила Васильевича, работа у него — не сахар, вот он в документы и заглянул. Да и так на вас было непохоже, слишком неосмотрительно, без серьезных доказательств, которые можно публике представить…        Яков Петрович молчал. Можно ли говорить о своих истинных мотивах?        Александр Христофорович вдруг по-отечески улыбнулся:        — Вы всерьез полагали, что я ничего не знаю, так? Максим Егорович вас опередил, между прочим. Пришел ко мне, давай рассказывать, что ваш батюшка — едва ли не бунтовщик почище декабристов. И о прозвище его рассказал — «Ястреб», и о делах его разных… Полагал, что я обо всем этом ничего не знаю, и подтвердить документами обещал. И перед отъездом, к слову, все встречи просил — божился, будто доказательства нашел, но их у него выкрали. Немало меня позабавил суетой своею.        — Александр Христофорович, позвольте… — уверенно начал Яков Петрович, однако был незамедлительно перебит.        — Не стоит оправдываться. Михаил Васильевич все ваши слова передал. И вы верно подметили, ошибки Максима Егоровича куда серьезнее мне видятся. Ваши отношения с батюшкой мне известны, да и сам я, пусть и недостаточно близко, но знаком с Петром Алексеевичем. Удивительный человек, за Отечество всем сердцем горит, только идеи его, по общему мнению, для страны и власти императорской пользы не несут. Старость, верно, ни с кем не шутит, потому-то всей ситуации в государстве не понимает. Вижу, чего вам стоит последствий его игр не допускать. Непорядок, конечно, и как ваш начальник советую при возможности разобраться. Попечителя найти, быть может, если рассудком слаб стал, — понимающе на Якова Петровича Александр Христофорович смотрел. — Собственно, на некоторые вещи, пока вы держите их под контролем, я готов закрыть глаза — как и раньше делал. Не сторонник я ответственности детей за поступки отцов. К тому же, вы слишком большую пользу приносите Государю, чтобы из-за подобного вас наказывать. И я, и господа из нашего общества вами довольны, особенно после этой истории с Алатырем.        Изо всех сил сдерживался Яков Петрович, чтобы не заскрипеть зубами. То, с какой планомерностью его отец делал буквально все, чтобы навредить его карьере, заставляли кровь кипеть. Разговоры не помогали, попытки пресечь подобное — не работали. Несколько лет назад Петр Алексеевич слишком уж необычным путем отправился в Европу — через Сибирь и Америку, по собственной воле. Яков Петрович малодушно рассчитывал, что отсутствие вестей в течение нескольких лет означает, что батюшка остановился в какой-нибудь глубинке и наслаждается новыми пространствами или вовсе почтил Всевышнего своим присутствием, однако вскоре тот вновь появился — в Париже. Безумствами своими едва ли не заставляя Якова Петровича выбирать между родным отцом и Государем.        — А вот Максим Егорович меня разочаровал. Пожалуй, смириться с утаенной диковинкой из Персии еще было возможно, но документы, вами собранные, стали решающими. Это форменное преступление, присвоенные средства принадлежали Государю. Я, конечно же, предоставляю своим подчиненным довольно большую свободу действий, но явного воровства в течение такого долгого времени и в таких масштабах терпеть не намерен, тем более со стороны начальников Третьего отделения. Думаю, мои мотивы вам понятны, — Александр Христофорович все сильнее хмурился: верно, приятного в принятом решении ничего не находил. — К тому же, поведением своим последующим Максим Егорович не заставил меня усомниться в своих действиях.        Яков Петрович молчал: слишком уж велико было удивление. Проявленная Торжевским инициатива, то, как Александр Христофорович, зная все факты, разрешил дело, даже не отчитав толком за вольнодумство отца… Все было странным, пусть логику в этом и можно было найти. Вероятно, решение это принималось собранием тайного общества — но в таком случае должно быть что-то еще, то, о чем Александр Христофорович еще не поведал.        — С неприятной частью нашего разговора, думаю, можно на этом закончить. Постарайтесь больше не держать подобных тайн от меня — так или иначе, правду я узнаю, а в вас разочаровываться мне бы не хотелось, — задумавшись, Александр Христофорович пальцами выстукивал на крышке стола незамысловатую мелодию. — Что еще… С отчетом вашим я ознакомился и вполне доволен. Ровно как и той деятельностью, что вы развернули в связи с нашими первостепенными целями. Во всей этой истории вы показали себя исключительно с положительной стороны, собственно, потому я вас и пригласил.        Понимая, что столь затянувшееся его молчание может быть истолковано превратно, Яков Петрович склонил голову:        — Рад был послужить общему делу. К сожалению, камень интереса для нас не представляет…        Заметив такое непривычное ликование Александра Христофоровича, Яков Петрович замолчал.        — Пожалуй, тут вы несколько ошибаетесь. За этот месяц мы проверили архивы, изучили свойства нашего Алатыря… К слову, именно ваше исцеление нас к этому и подтолкнуло, — Александр Христофорович не скрывал радости. — Видите ли, даже с половиной силы камень не так уж и прост. Помогает владельцу быстрее справляться с разными травмами, а еще оберегает его от колдовства нечисти. Не бессмертие, конечно, но в нашем деле — вещь бесконечно полезная. Так вот…        Ящик стола скрипнул, и перед Яковом Петровичем появилась подушечка с кольцом, украшенным тускло-красным камнем.        — Ювелиры постарались, разделили на несколько частей. Одну, конечно же, оставили для Государя. Одно кольцо — у меня, еще несколько — у некоторых господ нашего общества. Всем, конечно же, не хватило, но жребий бросать не пришлось — решение было единогласным. Три оберега остаются у меня на хранении, будут выдаваться во временное пользование тем, кто по решению общества отправится на передовую, так сказать, — Александр Христофорович пододвинул подушечку ближе. — Это — ваше, что, думаю, с учетом того, чьей кровью камень напитался, достаточно разумно.        Признаться, такой благодарности от Александра Христофоровича Яков Петрович не ожидал. Чего угодно: ссылки в очередные леса и горы, выговора за то, что не рассказал о документах, изобличающих Максима Егоровича, но не подобного. Его ставили в один ряд с влиятельнейшими людьми государства, его заслуги признал сам Бенкендорф — и это согревало душу.        Кольцо подошло идеально: удивительно, как ювелиры смогли сотворить такое без мерок. И стоило только кольцу занять свое место, камень вдруг изменил цвет. Вместе с неожиданным теплом, словно Алатырь кровь признал, вся дымка и тусклость ушла, побагровел камень в оправе.        — Как я и предполагал, собственно. Я бы сказал — добро пожаловать в Общество, но это будет лишним и несколько запоздалым, — Александр Христофорович, похоже, нисколько не удивился. — И еще кое-что, в ларце на том столе. Уже лично от меня. Конечно, не наградное оружие военных, но… Вещь, с вашей-то работой, необходимая. Я позволил себе небольшую вольность, но, думаю, вы не в обиде.        Якову Петровичу казалось, что все это какой-то глупый сон, который сейчас прервется. Нет, в своих заслугах перед государством он был уверен, но… Такой благодарности он не ожидал.        В ларце оказалась трость с фигурной рукоятью. Ястреб… Да, Яков Петрович оценил шутку Александра Христофоровича. Глаза «птицы» горели багряным — два небольших осколка Алатырь-камня. Короткий взгляд, легкое движение — все верно, не просто трость. Скрытый клинок — вещь крайне полезная.        — Александр Христофорович, боюсь, мою благодарность словами не выразить… — начал было Яков Петрович.        — Вот и не выражайте, — произнес Александр Христофорович, устало улыбаясь. — Молю вас, найдите, чем занять Александра Сергеевича, пока столица окончательно не сошла с ума от количества назначаемых им дуэлей. Все полагают, что нам ничего неизвестно, и только Всевышний ведает, какая это головная боль. Все, Гуро, свободны. И Михаила Васильевича найдите, он что-то вам сказать хотел.        Покинув кабинет Александра Христофоровича, Яков Петрович не спешил. Вот он, момент триумфа. Что может вмешаться и все испортить? Очередная выходка отца? Неожиданное письмо от Максима Егоровича? Все казалось сущим пустяком, с которым справиться более не составляло труда.        Торжевский обнаружился достаточно быстро, не пришлось даже искать: тот ждал во дворе с какой-то папкой в руках.        — Полагаю, должен поблагодарить вас за ваше любопытство? — может, хорошее настроение тому причиной, но Торжевскому хотелось пожать руку.        — Подождите минуту, чтобы не благодарить дважды, — хитрая улыбка скользнула по лицу помощника Александра Христофоровича. — Вы, полагаю, от волнения упустили кое-что очень важное тогда, в допросной. Сказанное Максимом Егоровичем. Сразу замечу, что допрос я не возобновлял, только решил проверить свои мысли.        Слова Торжевского интриговали. Протянутая папка — листы прошиты, вероятно, для удобства: мужчина прекрасно понял, что Яков Петрович, не обращая внимания на погоду, решит взглянуть на ее содержимое, и решил сберечь найденную информацию хотя бы от ветра. И когда только успел…        Вглядываясь в текст документов, в большинстве своем заверенных и подписанных Полтавскими чиновниками, Яков Петрович понимал, насколько важную вещь он едва не пропустил. Куда только делась хваленая наблюдательность и внимательность. Как ожидаемо, как можно было упустить двойное дно в словах Максима Егоровича? Как можно было не придать значения такой важной части рассказа?        Старый дурак, в самом деле. А новое поколение, кажется, достойной сменой растет…        Яков Петрович поднял глаза, желая похвалить Торжевского, однако тот уж направлялся прочь.        — Михаил Васильевич! — нельзя было не окликнуть. Заслужил, шельмец.        Торжевский остановился и обернулся, с напускной серьезностью взглянув на Якова Петровича.        — Я могу рассчитывать на помощь в этом деле, если оно вам уже показалось интересным? — благодарить можно по-разному.        Торжевский не ответил: лишь кивнул да дальше по своим делам отправился. Простительно, конечно — найти его труда не составит. После путешествия отдохнуть следует, как бы обратно очень скоро возвращаться не пришлось…        Вновь обратиться к документам. Немой вопрос: но кто же из троих?        Яков Петрович уже подходил к экипажу, когда заметил прогуливающуюся пару. Юношу он видел лишь однажды: Василий Павлович Шевчуков, тот самый, что на вечере у Пушкарских с месяц назад всем о своей даме таинственной рассказывал. Девушка же была куда более знакомой.        Анна, воспитанница Софьи Николаевны Пушкарской. Дочь помещика из Полтавской губернии.        Короткий взгляд в исписанную убористым почерком бумагу. Вот оно…       Не скрывая довольной улыбки, Яков Петрович перехватил трость поудобнее, и сел в экипаж.