***
Целая сотня чейнджлингов приземлилась незамеченной в родном королевстве. Их разноцветные собратья спали каждый в своей семейной палатке, и Фаринксу не составило труда отыскать Торакса и растолкать его. — Эй, проснись. Тише, — низко попросил он. Король промычал что-то невнятное, с шумом втянул слюни обратно в рот, открыл глаза и оторопел, узнав старшего брата лишь по голосу. — Не бойся, это я. Выйди, но без шума. Я хочу показать тебе кое-что. На всём пути до стоянки Торакс, пусть и заинтригованный и пытавшийся задавать обрывочные, невнятные вопросы, сохранял сонливую неуклюжесть и спутанность рассудка. Но стоило ему увидеть неподвижно распластавшееся на чужеродном среди зелёной полянки одеяле тело принцессы Луны — всю дрёму как копытом сняло. — Фаринкс, — выдавил шёпотом король, пока его брови утягивали всю кожу на лице далеко кверху. Он старался не орать и весь дрожал, сдерживая этот порыв по заранее обозначенной просьбе. — Фаринкс, ты что наделал?! Ваше Высочество, пожалуйста, простите, это ужасное недоразумение! Селестия милосердная! Принцесса Луна! Генерал молчал. Он мрачно наблюдал за тихой истерикой младшего брата, ожидая, когда та закончится. Все мантры и дыхательные упражнения перепутались в паникующей голове, и Фаринкс посмеялся бы над запутанными и прерывистыми метаниями короля, если бы сердце не придавливала волнительная тяжесть. — Фаринкс, — причитал Торакс, стараясь кричать исключительно шёпотом. — Что ты натворил, зачем?! Эквестрия сотрёт нас в порошок за такое! Немедленно верни принцессу туда, откуда взял! Я приказываю тебе! — Это уже бесполезно, — произнёс генерал. — Я привёл тебя, чтобы показать не её, а себя. Нас всех. Он развернул крылья, задрал голову и медленно обошёл вокруг, демонстрируя изменения. К границам очерченного круга безмолвно и послушно подтянулись его чейнджлинги, взяв законного короля в выжидающее и безразличное кольцо. Торакс сглотнул; его челюсть задрожала с едва слышным повизгиванием. — Любовь, бывшая в её теле, так преобразила нас, — наконец остановился перед братом Фаринкс, прикрыв фиолетовые глаза. — И именно так мы хотим жить, а в другой жизни чувствуем себя, словно мёртвыми. Скоро у меня начнётся цикл омеги, и я смогу возродить чейнджлингов такими, какими они должны быть изначально. — Ты обезумел в край! — схватился за рогатую голову Торакс; его язык истерично подёргивался в широко раскрывавшемся рту. Теперь ему приходилось смотреть на брата снизу вверх, а не наоборот. — С такой жизнью вы только мёртвыми и будете, да ещё и за такое злодеяние! — Мы уходим, — продолжил Фаринкс невозмутимо. — Убегаем, если так хочешь. Чтобы быть настоящими чейнджлингами по зову своей души, добывать любовь, строить потайные ульи и наводить страх везде, куда бы мы ни отправились. Чтобы быть воинами, ворами и вампирами. Чтобы не киснуть в мире и покое, который только и делает, что слеживает нам хитин и гноит кости. Если хочешь — можешь пойти с нами. Если знаешь чейнджлингов, которые думают так же — позволь уйти и им. — Все чейнджлинги, которые совсем не понимают, что творят, и так уже у тебя! — воскликнул Торакс, чуть не плача. — Прошу тебя, брат, одумайся! Тебя же убьют! — Мы жили так веками до того, как тебя надоумили отдавать любовь, а не пить её, — упрекнул Фаринкс. — Мы не знали унижения или страха и не подстраивались ни под кого! Это вас убьют, потому что вы забыли свою суть и разбрелись по Эквестрии поодиночке, попав в окружение к собственной еде, вместо того, чтобы собраться вместе! — А что, если всё время, пока мы собирались вместе, нас как раз и было проще всего окружить, а теперь, когда мы со всеми дружим, союзничаем и ходим среди пони, грифонов, драконов и яков, окружать нас стало вовсе необязательно?! — отчаянно выкрикнул Торакс, замотав головой и сжав кулаки. — Кризалис верила в нашу исключительность и шла против всего мира — где она теперь?! Фаринкс отшатнулся, поморщив нос. Из глаз его младшего брата текли горячие слёзы: — Прошу, одумайся. Верни принцессу Луну, попроси прощения. Эквестрия милосердна, она легко прощает своих врагов, если они действительно хотят раскаяться. — Это я-то враг? — тяжело усмехнулся Фаринкс, и Торакс передней ногой, дрожащей от возмущения, как струна, чрезмерно энергично ткнул в безразличное тело принцессы Луны, пока его нижняя губа гневно задралась вверх. — Она жива и останется в живых. Всё, что ей грозит — полное эмоциональное выгорание. Король в ужасе замотал головой. — Нет, нет, нет, не смей этого делать! Даже Кризалис с её сумасбродством не решилась пить любовь из Ми Аморе Кадензы и выбрала Шайнинг Армора, потому что никто не знает, что произойдёт, если полубогиня лишится всех чувств, а ты подвёл к пределу одну из самых опаснейших среди них! — Пустые суеверия. — Пустая болтовня! — вскричал Торакс. — Фаринкс, последний шанс. Одумайся. Я не хочу прибегать к крайним мерам. — То есть, ты не идёшь со мной? — спокойно и с едва заметной грустью сделал вывод тот. Король закусил губу, прижал уши и медленно покачал головой в знак отрицания. — Я этого ожидал. Прощай, братец. Я не буду искать тебе мести и всегда помогу при опасности. Принцессу Луну забрать с собой, — железно приказал он своим чейнджлингам, развернувшись к брату спиной. — Нет. Резкие фиолетовые отсветы легли на лица преображённых воинов, принявшие ошарашенные выражения. Фаринкс обернулся с задранной бровью. Ветвистые рога Торакса внезапно загорелись магическим огнём. С их стремящихся друг к другу острых окончаний падали вниз струи жидкой розовато-пурпурной энергии, застывая над макушкой короля и заливаясь в форму пламенного сердца. — Вы никуда с ней не пойдёте. Вся сотня Фаринкса разом опустила крупы на траву. Выражения на их лицах, бликующих от фиолетового сгустка, отсутствовали. Из вооружённых и ловких созданий ночи они превратились в мотыльков, отупевших от света лампы. Фаринкс и сам почувствовал шумы в голове, когда его зрение привыкло к пурпурно-розовому мерцанию. Вялость и спокойствие полились сверху вниз по ногам и снизу вверх по крыльям. Он узнавал вкус, улавливаемый вибриссами: сладкое и сытное ощущение любви, почему-то совсем не такой, как когда её выпиваешь обманом, но тоже очень, очень неплохой, такой же дурманящей и томной. Торакс пассивно генерировал её всё время после преображения, чем и поддерживал всё ещё нуждавшихся в эмоциональном вампиризме новых чейнджлингов, но для Фаринкса стало открытием то, что брат может производить её столь… направленно и прицельно. На миг ему показалось, что жизнь хороша и беззаботна, и менять ничего не следует. Но один взгляд на расплывшиеся, глупо-блаженные, кое-где капающие синеватой слюной лица его сотни, минуту назад бывшей воплощением боевой эффективности, собранности и безжалостности, отрезвило жестокой пощёчиной. Знакомая воинская злость всколыхнула колючки в глубине души, вспоров и разорвав ими покачивающуюся праздную довольную леность. Магия Торакса — лишь иллюзия, дурман, наркотик; средство, а не цель к тому, что на самом деле нужно Фаринксу и каждому из его миньонов, никогда не отступавшихся ни от своих ориентиров, ни от своего генерала. Оскалившись, он выпустил инстинктивный противодействующий импульс — и каждая из новых борозд на его теле вспыхнула зримым лишь для чейнджлингов сливовым светом, затмившим сияние сердца между рогами Торакса и встряхнувших одурманенную сотню, как электрическая волна. — Это не подействует на моих чейнджлингов, брат, — рыкнул генерал, и его собственный преобразившийся от магии голос развеял остатки тумана в глазах чейнджлингов. Все броневые пластины на теле нового вожака приоткрылись, как взъерошившаяся шерсть, сделав контур своего обладателя неестественно-щербатым и рваным: тронешь — обрежешься. — Я выпил львиную долю той магии, которая сейчас наполняет их и даёт им силы, и новое поколение, не знающее другой подпитки, будет ещё сильнее. И это я имею и буду иметь над ней власть и смогу управлять ей, но не ты! Торакс позволил сердцу между рогов медленно погаснуть. Его брови скорбно опустились. — Мне не нужны ни власть, ни влияние, брат, — обессиленно ответил он. — Мне нужен живой ты. А после того, что ты сделаешь, тебе останется только одна участь, и я никак не смогу тебе помочь. Я буду на коленях умолять Селестию пощадить тебя, но для этого мне нужно вернуть ей её сестру, иначе она даже не станет меня слушать! Фаринкс посмотрел на него с печалью и отвращением. — Мне нужно что-то большее, — сухо ответил он, и Торакс сокрушённо прижал уши, правильно расслышав несказанное «чем ты». — Н-но, — заикнувшись, попытался он, — твоё новое поколение чейнджлингов будет лишь гибридами! Разве ты не помнишь встреченных нами недобитков? Ты мечтаешь о великой армии, наводящей страх, а жизнь собираешься дать слабым и безумным созданиям! — Ты думаешь, что Луна нужна мне именно для этого? — закатил глаза Фаринкс со зловещей усмешкой. — Что за нелепая идея. Я ведь специально упомянул свой цикл омеги, чтобы ты не подумал лишнего. Скоро у меня начнётся охота, и со своим новым могуществом я смогу обзавестись тем потомством, которое мне нужно. Торакс немного просел в задрожавших задних ногах. Ему было дико представить воинственного и сурового брата в роли родителя, но, как гамма, Фаринкс не испытывал никаких посторонних чувств к тому, что говорил. Цикл омеги и даже классическая омежья охота никак не мешали ему быть тем, кем он являлся во всё остальное время. То, что в других виделось ему унизительным и презираемым, у себя самого он всего лишь собирался использовать на благо личных целей и не более. — Тогда, — слабо просипел король, — зачем тебе принцесса Луна? Фаринкс не ответил сразу, наблюдая за тем, как очнувшиеся чейнджлинги выполняют его приказ, поднимая живой трофей на спины и унося вглубь построения, подальше от растерянного и мечущегося взора теперь уже чужого короля. Когда новый король удостоверился, что его добыча в безопасности и недосягаемости, он наконец улыбнулся — до жути искренне: — Я говорил, что не буду искать мести только тебе. Прощай.***
Когда из-за безоблачного горизонта брызнуло рассветное солнце, Фаринкс инстинктивно прищурился, ожидая резкого приступа светобоязни. Но под ярко-малиновыми лучами, пронзившими остатки ночной тьмы, всего лишь погасли опознавательные полоски на его теле и телах его соратников. — Что это может значить? — спросил летящий ближе к нему чейнджлинг, со всех сторон рассматривая свои передние ноги. — Я не чувствую себя слабее. — Не знаю, — ответил ему другой, пропустивший потускневший скорпионий хвост под животом и на лету ощупывающий его копытами. — Но, если солнце не превращает нас в пыль и не творит другую стереотипную херню, как с типичными ночными демонами — я всё ещё доволен. — Нам всё равно нужно другое название. Найтлинги? — Ага, чейнджлунги. Генерал решит. И, надеюсь, оно не будет таким тупым. — Его теперь тоже нужно называть по-другому, разве нет? Над ним теперь никого! Название новой расы и своего титула не занимало голову Фаринкса. Прислушиваясь к ощущениям в новом теле, он пытался вычислить его слабости, но вот так, на заказ и по наитию, они показываться не спешили. То, что их не было совсем, казалось маловероятным. Даже если расстояние до лагеря, выбранного заранее, сотня покрыла втрое быстрее, чем ожидалось изначально. — Впереди привал! — подлетев выше построения, громогласно объявил Фаринкс. Чейнджлжинги переформировались в линию, чтобы быстро пролететь через ущелье в широком поясе Аппалузских гор. На другой стороне их ждал грот. Его каменная и тенистая прохлада больше не трогала нового хитина. — На отдых даётся весь световой день. Ночью выходим на разведку. Принцессу Луну — в самый дальний угол где-нибудь в лабиринте, надёжно привязать и делайте с ней всё, что хотите; это ваша награда на сегодня. Вольно! Чейнджлинги разом выдохнули. Грот наполнился звуками шагов, разговоров, шорохом любопытных копыт о стены. Среди оживлённого, но усталого гула внимание Фаринкса привлёк скрежет, распространяющий такое тихое эхо, что его оказалось возможно заметить лишь из-за обострившегося слуха и близости источника звука: прямо за его крупом из трещинки в каменном полу пробивался поблескивающий розоватый кристалл. Показавшись на дюйм, он выстрелил в сторону от себя новым отростком — и пол заскрежетал снова, крошась и ломаясь под растущей дорожкой мелких пастельных пик, уводящих вглубь тёмного коридора. Хмыкнув и понятливо прищурившись, Фаринкс пошагал вперёд. Через несколько метров проход сузился, и королю нового улья пришлось ползти, тяжело протискиваясь в лаз и оставляя царапины от естественной брони тела на каменных стенах. Кромешная тьма не тормозила его: продавленные в хитине полосы снова активировались и осветили дорогу мягкими сливовыми потоками. Парой минут продвижения позднее лица коснулась свежая влажность, и Фаринкс ускорился против воли, ни с того ни с сего тяжело задышав. Ранее чейнджлинги были равнодушны к воде, но теперь, похоже, она поднялась на несколько строк в списке их потребностей. Жажда в непосредственной близости от некоего источника дала о себе знать, и настойчиво. Фаринкс почти вывалился из узкого тоннеля и чудом удержал равновесие. Он приземлился на неширокий выступ, высившийся над потайным минеральным озером, как кромка чаши. Вода неподвижно стояла, залитая нежно-персиковым светом, невозможным в этом глухом и закрытом месте. Чейнджлинг оторвал взгляд от привлекательной прохладной глади и пошарил им в огромном свободном пространстве впереди себя. Из самого центра озера неправильной формы торчал каменный обелиск, на котором возвышался сидящий по-кошачьи Сомбра. Болезненно меркнущий время от времени персиковый свет разливался вокруг с его рога, несмотря на то, что глаза светились красным, упруго и настойчиво пульсируя в такт заклинанию. — Я не обманул тебя? — самодовольно уточнил альфа, вздёрнув подбородок. Мерцание от магии и отражающей её сияние воды прошлось по его белоснежным влажным клыкам, когда он улыбнулся. — Очень похоже, что нет, — кивнул Фаринкс. — Намекаешь на свою часть сделки? — единорог красноречиво приподнял и опустил брови, не меняя горделивой позы. — Ты же не собираешься просить меня тащить её сюда? Я не самый тонкий телекинетик, могу психануть и смять её в комок вместо того, чтобы аккуратно протаскивать через ту прямую кишку. Сомбра рассмеялся, вставая и опасно балансируя на неровно скошенной с нескольких сторон основательной пике: — Не собираюсь. Хочу убедиться, что ты всё делаешь правильно. Я сомневаюсь, что ты успел сломить и уничтожить её за такое короткое время, а мы договаривались именно об этом. Мне нужно, чтобы она не помнила о том, кто она; чтобы больше не могла называться той, кем звалась всю жизнь. Пустая оболочка вместо думающей пони. — Если ты об этом, то мои чейнджлинги, должно быть, развлекаются с ней прямо сейчас, — медленно проговорил Фаринкс, идя по узкому приступку вдоль стены и раздумывая, попадётся ему плавный спуск к воде или придётся воспользоваться крыльями. Персиковый свет от изогнутого рога хорошо освещал Сомбру и отражался от озера, но тьму по краям развеять не мог и бессмысленно клубился недалеко от «берегов». — И, раз уж она спряталась под купол, как маленькая обиженная омежка, после того, как я трахнул её один — группового изнасилования точно не выдержит и быстро сломается. — Говори о своём враге, как о льве, даже если это муравей, — почти суеверно предупредил Сомбра, нагнув голову книзу. Его глаз дёрнулся в тике, а клыки непроизвольно клацнули. Фаринксу почудилась испарина на лбу под светящимся рогом. Чейнджлинг замкнул над озером круг и, смирившись, расправил крылья. Недвижимая прохлада обласкала их скрытые, более уязвимые части, и инстинкты зашептали, что это озеро будет идеальным вместилищем для кладки. Удивлённый тем, что теперь личинки должны выводиться под водой, гамма всё же отвлёкся от зова и перевёл взгляд на Сомбру: — Тогда ты готов к тому, что тебе придётся прождать некоторое время. Неизвестно, насколько большое. Ты же не заскучаешь, пока мы над ней работаем? — Разумеется, нет, — усмехнулся альфа. — Подготовка к захвату твоей собственной империи не может быть скучной. Ты мог бы понять, ведь у наших с тобой цели схожие предпосылки. — Неужели? Чейнджлинг без всплеска спланировал в озеро. Копыта не почувствовали дна, и он положил крылья на поверхность воды, удерживаясь от потопления. — Далеко не все альфы довольны тем, что в Кристальной Империи теперь царит омежье равноправие, — с удовольствием пояснил Сомбра, и распространяющийся от его рога персиковый свет кровожадно потемнел. Несмотря на плавность и подконтрольность голоса, взгляд нервически и непокорно скакал по всем точкам пространства поочерёдно, и Фаринкс немного занервничал, подозревая ловушку. — В особенности этому не рады те, кто лишился бесплатной рабочей силы и теперь несёт убытки на зарплаты, страховки, пенсии и прочий шлак. Более того, — восторженно добавил он, — множество омег из тех, кому теперь это всё причитается, вообще не знают, как этим распоряжаться! Идея быть свободными и принадлежать самим себе поначалу звучала красиво, но теперь большая часть сама не против вернуться к бывшему образу жизни. — Я бы сказал, что ты преувеличиваешь, — Фаринкс, поколебавшись и не заметив всё же признаков опасности, плавно перевернулся на спину. Вода, приятно журча, залилась в зазоры приподнятых щитков на его броне. Он довольно выдохнул и продолжил: — Я тоже думал, что много кто недоволен новым режимом. На деле же со мной ушла самая маленькая часть всего улья. И если я могу как делать нечего превратить этот клочок в настоящую армию за самые короткие сроки, у твоей поняшьей нации такой трюк не пройдёт. Тем более, судя по твоему рассказу, омежьим равноправием недовольна именно знать, причём не самая щедрая, если задаться вопросом, подкупят они войска или нет. Сомбра посмотрел на него взглядом, хорошо знакомым Фаринксу по собственному выражению: умильно-раздражительная ирония над неразумной омежкой. Впечатление испортила крупная дрожь, сотрясшая оба напряжённых серых плеча, как в мимолётной лихорадке. — Ты мог бы понять, — сладко повторил альфа, — но не поймёшь. В отличие от тебя, мне не понадобятся войска, чтобы добиться того, что мне нужно. — В отличие от тебя, — столь же елейно передразнил чейнджлинг, — я не торгаш… Его остроту прервал мощный сейсмический толчок, от которого недосягаемый тёмный потолок уронил в чистейшее озеро несколько неровных струй чёрной пыли. Фаринкс молниеносно крутанулся в воде, переворачиваясь на живот, и с шумом поднялся в воздух. Сомбра, съехавший от неожиданности с постамента-свечи, левитировал рядом с ним в телекинетическом поле — на сей раз красном, а не персиковом. — Что это было? — быстро спросил гамма и метнул в альфу раздосадованный взгляд. — Ты не предупреждал о том, что здесь случаются землетрясения. — Они и не должны здесь случаться, — энергично качнул головой Сомбра, не в силах скрыть замешательства. Он действительно выглядел плохо, оказавшись вблизи. А то, что его чёрная грива не развевалась, Фаринкс должен был заметить сразу же. — Я не находил ни слова о стыках тектонических плит или чём-то подобном, — он помолчал. — Ты… точно провёл на Луне тот ритуал? — Да. — Если ты всё сделал правильно, то она должна была стать беспомощной, как смертная. — Она и стала. Иначе я не смог бы ни выпить из неё любовь, ни похитить так просто, ни долететь… Внезапный и резкий афтершок прервал Фаринкса, заставив его случайно раскусить собственный язык и вытаращить глаза, в которых разом полопались капилляры. Сомбра же лишь непонятливо поморщился и наклонил голову. Толчок, пробивающий суставы и заставляющий вибрировать зубы в черепе, произошёл исключительно в мозгу чейнджлинга — и после него в разуме распахнулся телекинетический канал с криками боли и страха и истеричными взываниями о помощи. Слишком знакомыми голосами. — Моя сотня, — вскрикнул Фаринкс, усилием воли вынырнув из разума улья и резко повернувшись к Сомбре. — Там что-то случилось! — Так иди и посмотри, — поторопил альфа. — Пройдёт вечность, пока я снова протиснусь через тот лаз! — кивнул на чернеющий разлом чейнджлинг. — Телепортируемся, быстро! Сомбра поморщился снова, не скрывая неудовольствия оттого, что ему смеет приказывать тот, кто воспринимается им, как омега, и процедил: — Я могу произнести заклинание телепортации, но твои чейнджлинги — это твоя проблема. Ты пойдёшь туда один. — Что с тобой не так? — прорычал Фаринкс, щетиня броню. — Там целая сотня чейнджлингов, свирепых и опасных, лучших из лучших! Если они не могут сообща справиться с какой-то угрозой и зовут на помощь — мы должны идти вместе! Там же ещё и твоя истинная, тело которой тебе нужно; что, Дискорд подери, с тобой не так?! — Будешь на меня орать — я даже светить здесь не буду, не то, что телепортировать тебя куда-то, — рыкнул единорог. — Я не приближусь к Луне до тех пор, пока она абсолютно точно не будет морально уничтожена! — Её сейчас уничтожат физически, если ты не поторопишься хоть с чем-нибудь! — прокричал Фаринкс, заражённый и понукаемый редеющими криками в телепатическом канале на фоне разума. Альфа перестал скалиться, замявшись. — Это очень важно, — проникновенно понизил голос он и, левитировав ближе, так заглянул Фаринксу в глаза, что стало понятно, как аксиома: там, за узкими зрачками, не может быть Сомбры. — Ты должен был провести ритуал на ней и убедиться, что он сработал. — Чтоб у меня брюхо прохудилось, если это не так, — выплюнул чейнджлинг и рефлекторно отодвинул его от себя передней ногой; объятое магией крепко сбитое тело поддалось, словно бумажный кораблик. — Как он вообще не сработал, если Луна прямо сейчас наверху? Быстрее! Альфа стиснул зубы в последних сомнениях, и его рог обернулся красным сиянием в два слоя по спирали, чтобы полыхнуть заклинанием и перенести обоих жеребцов наверх. Фаринкс морганием избавился от остаточной розовато-белой вспышки в глазах и резко выпустил воздух из лёгких. Несколько тел его чейнджлингов лежало вокруг в радиусе ровно одного метра, как будто их раздвинула в стороны материализация на этом месте. И каждое из тел оказалось разорвано, словно бомбой, что последствием небрежной телепортации Сомбры уже быть не могло.***
Это был чудовищный риск. При каждом упоминании имени Луны Сомбра вздрагивал и пытался выйти из анабиоза. В условиях вседозволенности Империи, да ещё и с разрушительной мощью Кристального Сердца, запутывать его разум и держать под контролем было не слишком трудно. Страх, злоба, обида и прочие низкочастотные эмоции подпитывали Аморе и давали ей силы не только оставаться в нужной паразитической форме, но и подавлять личность законного владельца. Однако месяцы скучной и однообразной жизни в изолированной общине с дремучей философией, когда некогда и негде было давать волю своей тёмной стороне и когда дни наполнены в основном спокойствием, смирением и мысленной свободой, позволили измученному мозгу отдохнуть от карнавала грехов и преступлений, очиститься и начать вспоминать. Её. Она уже помешала однажды. Оставалось только вспороть тело эквестрийской верховной альфы, как подарочный футляр, чтобы вытащить из него победу — и появление богомерзкой омеги разрушило все колдовские сети в один момент. Единственный взгляд красных глаз на неё, запах ночи, коснувшийся его ноздрей, оказались способны воззвать к личности и естеству Сомбры, которые казались надёжно подавленными, подчинёнными и смещёнными в теневой уголок души, захваченной той, кому та должна принадлежать по праву. Аморе. А не мутировавшей ночной бабочке, делающей вид, что контролирует луну. Но недооценивать их природную якобы истинность было уже нельзя. Приходилось быть осторожной, чтобы не прогореть на этом снова. Баюкать любимого ложными воспоминаниями, тяготить его неугомонно подрагивающие веки заклинаниями сна, грубой силой заталкивать обратно в подполье разума. Разумеется, он будет возвращён своему владельцу. В своё время. Когда новое тело заменит принесённое в жертву Кристальному Сердцу, и тело это должно быть тем, которое Сомбра будет желать больше всего на свете. Любовь моя, менять альфье могущество на омежье несовершенство, чтобы быть рядом с тобой, быть верной тебе — кто ещё пойдёт на это безумство, кто ещё так беззаветно способен любить тебя?! — Это очень важно. Ты должен был провести ритуал на ней и убедиться, что он сработал. Нельзя делить двоим одно тело вечно. Это невыносимо хотя бы физически. Что толку касаться любимого лица, которое ты надела, как маску? Обыкновенное подавление и сдерживание уже переходило в истребление, ибо компромиссы и увещевания потеряли силу — и законный хозяин переходит в атаку, чтобы отвоевать самого себя. С этим можно смириться. Но как это пережить, если некуда перейти, кроме как в смерть и небытие? Пожалуй, первый случай, когда тело омеги должно быть сохранено наравне с альфьим. Первый и исключительный. — Мы опоздали, — тяжело проронил Фаринкс, глядя на растерзанные тела своих миньонов. Он просто перешагнул их и быстро двинулся вглубь грота. Настороженно пригнув голову и судорожно втягивая ноздрями прохладный горный воздух, Сомбра не чувствовал ни единой ночной ноты в беззаботном и отстранённом пении дня. Глубоко внутри его тела, в слоях и материях, недоступных пони без древних магических познаний, всё ещё ворочался и бился в тисках непокорный альфа, но, не почуяв того запаха, которого искал и жаждал, уже начал успокаиваться. Утихомирить его так быстро, как раньше, уже не получалось. Телепортация вытянула больше сил, чем предполагалось, однако без неё поражение грозило даже скорее. Будучи королевой самой могущественной и авторитетной Империи, Аморе не была властна подчинить Сомбру себе. Что говорить о подселении в тело, где его изворотливый и вольный разум числился неоспоримым хозяином? Омега, в которую можно было переселиться, требовалась как можно быстрее, потому что Сомбра всё меньше поддавался контролю, его атаки на ментальный барьер обретали систематизированность, а в ответ на ласковые слова или настойчивость он начинал бросать долгий звериный рык. Вдобавок к этому, словно чувствуя, какая борьба происходит в подкорке, физическое и магическое состояние тоже начинало ощутимо сбоить. Аморе уже чувствовала себя вирусом, которого поражённый организм пытается изгнать невыносимыми условиями. Прислушиваясь и напрягая мышцы в инстинктивной готовности отскочить, единорог медленно пошагал за гаммой. Картины, заставлявшие того скрежетать зубами в ярости, не трогали альфу. Он плевать не хотел на этих убитых и разметанных по стенам чейнджлингов, которые лишь добыли для него то, к чему он сам не смел подобраться. Но куда оно делось, если после полного и тщательного обхода грота Фаринкса взяла оторопь? — Луна исчезла, — проявил он похвальную наблюдательность. Снова беспокойный толчок словно бы прямо в желудок. Снова заталкивание поднимающейся чёрной головы обратно в трясину бессознательного и покорного, куда она и не погружается уже. Поморщившись, Сомбра рявкнул: — Куда она могла исчезнуть? — Селестия заметила, что её сестры нет, и послала погоню, которая всех перерезала? — схватился за голову Фаринкс. — Генерал-л… Он повернулся на хрип так резко, что хитиновые щитки брони на шее, казавшиеся неподвижными, качнулись, как накрахмаленный шифон. — Дуай, — выдохнул гамма и, скакнув на звук, телекинезом вытащил выжившего бригадира из-под кучи тел в природном коридоре, но жить тому оставалось явно недолго: передние ноги вместе с плечами стёрли с его туловища так, будто их и не было. — Не разговаривай, я попытаюсь тебя спасти. — Принцессы Луны… — Приказываю тебе не разговаривать! — рявкнул Фаринкс, и из-за частокола его клыков брызнула на гладкую, как отполированную, плечевую культю вязкая фиолетовая слизь. Гамма сам удивился ей, но инстинктивно понял назначение и принялся вырабатывать, как второй вид слюны. — Больше нет… — ослушавшись, едва слышно прохрипел в последний раз Дуай, и его голова завалилась, упершись в пол вывалившимся насекомьим жвалом. — Что он сказал? — вытянул шею Сомбра, тревожно переступая с ноги на ногу и озираясь. Фаринкс, сглотнув, копытами поджал оставшиеся ноги бригадира к животу. Вязкая фиолетовая слизь, переполнившая пасть, бестолково пролилась на них и застыла с тиканьем испаряющихся воздушных пузырьков, припаивая конечности по смертному паучьему обычаю. — Ты там похоронные ритуалы отправляешь? — прошипел единорог, на этот раз нервно топнув копытом вместо того, чтобы бесшумно поставить его на камень. — Нашёл время! Что он сказал? — Он сказал… — прошептал Фаринкс и решительно взял себя в копыта. Резко развернулся. — Он сказал кодовое слово. Принцесса Луна спрятана в безопасном месте. — Отлично, — расслабился Сомбра. За то, что тот смеет улыбаться среди разорванных, умерших загадочным образом и в немыслимых мучениях существ, гамме захотелось разорвать и его тоже. — Забираем её и уходим. — Нет, — мягко вытолкнул языком Фаринкс. — Я забираю её и ухожу сам. — У нас был уговор, — разом перестал скалиться единорог, и Фаринкс подавил отчаянный злорадный хохот. — Я потерял всех своих чейнджлингов, — пожав плечами, обвёл он копытом вокруг. — А ты всё это время отсиживался неизвестно где и копытом не шевельнул, чтобы помочь мне. Я забираю принцессу Луну как компенсацию. Вкрадчивое грудное сопрано, издевательстки-игривым эхом прокатившееся до спорящих жеребцов, заставило обоих крупно вздрогнуть: — Боюсь, нам придётся подраться. У Сомбры встала дыбом шерсть на спине, когда с коротким и мощным грохотом выход из пещеры завалило громадным валуном, перекрыв солнечный свет и погрузив грот в кромешную тьму. Далеко от них обоих, там, где секунду назад можно было найти выход, медленно раскрылись коварные драконьи глаза мистического бирюзового цвета. По звуку телепортационной вспышки совсем рядом Фаринкс осознал, что ему конец. Ночное зрение позволяло ему даже в кромешной тьме, не то, что в ярком кровавом отсвете, рассмотреть демоническую чёрную фигуру в оправе извечных голубых доспехов, но он не стал тратить на это последние минуты своей жизни и бросился бежать к последнему, что здесь помнил — узкому лазу, соединяющему грот с минеральным озером. Он забыл, что Найтмер Мун способна передвигаться быстрее звука, перевоплощаясь в зловещую дымку. Жидкое звёздное кольцо хлёстко обернулось вокруг его горла, смяв броневые пластины не хуже стального троса. Хруст щитков смешался с хрипом брызга из глотки; своим свеженьким зрением Фаринкс видел, каким небрежным пурпурным веером тот разлетелся по шершавому своду стены, у которой Найтмер Мун так стремительно настигла его. Остальная часть дымчатого хвоста перевалилась через его плечо с тяжестью могильного холода и, упав на пол, воплотилась в высоченную чёрную кобылицу с психопатическим оскалом белоснежных клыков. — Для начала я должна сказать тебе «спасибо», — проворковала она, словно любовнику, но гамма не ощущал в ней ни омегу, ни альфу, ни себе подобную, ни даже бету. Это была демонесса, воплощение неминуемой гибели и мрака инквизиционной ночи. Её не получалось воспринимать как пищу или хотя бы потенциальный источник наслаждения, даже если отбросить жестокий, парализующий страх за гранью дичайшего террора. — Милая маленькая Лулу хотела добровольно заключить себя в мини-тюрьму, чтобы сдержать меня и выиграть достаточно времени, чтобы со мной договориться. Какая благородная глупышка, никак не хотела верить, что на этот раз нас точно оправдают, и нет смысла отбывать заключение авансом! И ты, конечно, пристукнул меня по голове, когда обрушил клетушку прямо вовнутрь, заодно чуть не убив нас обеих отдачей, но так быстро исправился и позволил своим чейнджлингам высосать вместе с любовью всё её это благородство и самопожертвование, что я сначала подумала, не погладить ли мне тебя по головке?! Безумный ведьмин хохот подёрнул бы на Фаринксе сединой всё, что могло бы седеть, если бы у него было что-то кроме хитина. Но когда весёлый рассказ и сколько-нибудь беззаботный смех оборвались, как от падения гильотины, а бритвенные зубы обрамились уже не улыбкой, а яростной гримасой — гамма уверился, что хитин тоже отлично справился с тем, чтобы поседеть. — А потом я вспомнила, что вообще меня разбудило. Дымчато-звёздная грива, цепкая и беспощадная, без разгона впечатала его в стену так, что позвоночник оставил в камне змеиный ячеистый след: — Ты насиловал нас всю ночь и думал, что тебе ничего за это не будет! Сразу две новых струи гемолимфы изо рта разбились о шлем Найтмер Мун, испещрив его тёмными веснушками. Сомнений не было: позвоночник треснул. Вдоль. Через каждый из позвонков и всё, что их между собой соединяло. Иного объяснения лютой, невыносимой боли Фаринкс найти не мог, и, если этого не существовало в медицине — теперь оно было. Неумолимое ледяное щупальце из ауры и космических искр всё ещё удерживало его за шею, и вес собственного тела, оттягивающий покалеченный позвоночный столб к полу, обернулся мучительнейшей из существующих пыток. Безысходная, неумолимая беспомощность переполнила гамму, но он больше не был хозяином в острой хитиновой броне, потому что не мог даже закричать. Так как и вдохнуть тоже больше не получалось. В шоковом состоянии Фаринкс не заметил, как каждая его конечность оказалась телекинетически выбита из своего сустава. Эти страдания должны были стать не менее чудовищными, открыть боль, которую гамма никогда прежде не знал, но Найтмер Мун совершила ошибку, перейдя от большей кары к меньшей. Ничто не могло быть хуже сломанного позвоночника. Но она не останавливалась. Не произнося ни слова, нарушая жуткое безмолвие лишь сосредоточенным пыхтением, чёрная аликорница заживо свежевала тело чейнджлинга и наслаждалась этим, не отвлекаясь на показуху. Она расчленяла его, двигаясь изнутри наружу. Беспощадная грива разделилась на юркие щупальца. Проникая через любое отверстие, которое только могли разыскать, они орудовали в обнаруживаемых каналах с рвением и бесцеремонностью мародёрских банд, растаскивая внутренние органы, смещая кости и даже отравляя гемолимфу. Наблюдай Фаринкс за этим со стороны, он бы отметил, что это впечатляюще тонкая работа, и неудивительно, что убийство чейнджлингов рангом ниже заняло у Найтмер Мун считанные секунды. К ним у неё не было личных претензий. Они могли рассчитывать на простое разрывание надвое-натрое и спокойную смерть от потери гемолимфы или жизненно важных органов. В тишине, хрустевшей и причавкивающей лишь растаскиванием живого тела на запчасти, не было слышно студящего кровь вопля, стоявшего в беспомощной рогатой голове, из которой смерть уже начала неспешно и обстоятельно потягивать рваные остатки дыхания и тепла. Фаринкс был бы рад усмехнуться. Несмотря на все старания Найтмер Мун, убивает его не изощрённость и изящество казни, а асфиксия как плод чисто омежьей истеричности и поспешности. «Прости, Торакс. Надеюсь, ты так и продолжишь считать меня беглецом, а не покойником…». Грива Найтмер Мун выскользнула из всех естественных отверстий его тела и втянулась в плотное очерченное облако, удовлетворённо клубясь возле бесстрастного, чуть усталого лица. Аликорница зажгла рог и телекинезом сбросила шлем, расстегнула доспехи, стряхнула с ног боевые накопытники. В свете смягчающейся бирюзы от синей шерсти, как высохшие чернила, отстала и рассеялась чернота, а затем и сами брошенные доспехи улетучились магическим дымом, не оставив ни единой искры. — Твой брат не узнает об этом, — нахмурившись и отвернувшись от трупа, произнесла принцесса Луна. — Твоё тело никто никогда не найдёт, и так даже лучше: без него легче поверить в то, что ты бесчинствуешь в далёких краях и радуешься жизни. Торакс не заслужил знать какую угодно часть правды. «Мы не закончили, и ты рано забрала тело себе, — сыто мурлыкнула Найтмер у неё в голове. — Нам необходимо разобраться ещё и с Аморе». — Аморе, Аморе… — прошептала Луна, проверяя целостность крыльев и бегло перебирая губами маховые перья. — Всю ненависть ты уже потратила, так что доверь это мне. Ты уверена, что это именно она? «Когда чейнджлинги высосали из тебя любовь и преобразовали её, они получили способность узнавать и чувствовать друг друга с первого взгляда, — довольно рассмеялось альтер-эго. — Как думаешь, от кого они её взяли? Аморе — подселенец-самоучка, слабая и неуклюжая, в то время как я — родственница джинна из неодушевлённой лампы. Мои способности, в частности, по определению себе подобных, не в пример шире, чем у неё. Я чувствовала, что она спрятала в его голове, даже когда вы были слишком увлечены сексом, а она ещё толком не пробудилась и не дала о себе знать». — А Сомбра? Сомбра всё ещё там? От него что-нибудь осталось? Луна замерла, почувствовав, что Найтмер улыбается.***
Телепортация не перенесла наружу. Она вернула туда, откуда совершала скачок недавно, словно вела журнал маршрутов и теперь ради экономии выбрала не новый, а последний. — Нет! — успел выкрикнуть Сомбра, распахнув глаза в кромешной тьме, и полетел вниз. Он бестолково взмахнул передней ногой в попытке ухватиться за знакомое каменное возвышение в центре озера, но тщетно: взбесившаяся магия отбросила его на пару метров дальше. Больно ударившись спиной о воду, альфа накрыл всплеском сам себя и в первую секунду захлебнулся. Мышцы моментально свело, причинив режущую боль. Ледяная. Как этот идиот плавал тут и выглядел довольным? Сомбра плотно сомкнул губы и заорал сквозь них, жмуря глаза. Разницы никакой не было. Пузырьки от вытекающего дыхания, журча, щекотали его уши, пока он беспомощно и плавно опускался на дно, будто утягиваемый глыбой льда, оковавшей его задние копыта. Нужно было прекратить выдыхать, чтобы не тратить кислород и не опускаться ещё ниже, но темнота, холод и неизвестность ввергали в панику и не давали мыслить разумно. А неподвижность ещё и завершала набор ощущений от заключения под крепкими наслоениями льдов… Аморе с отчаянием и злобой чувствовала, как упрямо и яростно ломаются замки и звенья цепей, которыми она пленила своего упрямого, невозможного возлюбленного. Даже не до конца понимая, что происходит, он использовал всё, чтобы вырваться на свободу: если не запах любви — то страх смерти и небытия. «Я умираю. Я снова там! Выпустите меня!» — его голос уже был чёток и твёрд, произносил осознанные слова, а страх и потерянность переплавлялись в свирепую решимость. Альтернатив не оставалось. Пришлось усилием воли перекрыть дыхание и обратиться в себя. Было так же темно. Сплошное чёрное полотно без пола, потолка, стен, горизонта. Сомбра метался по нему, даже со своей мрачной цветовой гаммой почти светясь на фоне пространства, лишённого света. Альфа не паниковал, больше нет — он искал любые границы, которые можно использовать как ориентир и атаковать. Совершенно слепой, судя по тому, что и при поворотах непосредственно к Аморе не видел её, но разозлённый до предела пленом и неизвестностью. — Прекрати! — жалобно попросила она, не в силах унять захлеставшую из неё нежность при виде хотя бы образа, к которому можно протянуть копыта. — Ты губишь нас обоих! Дай мне спасти нас! Сомбра замер и завертел головой, напрягая органы чувств в попытке отыскать источник голоса. Аморе пошла вокруг него, запутывая и не давая увидеть себя сразу: — Ты не даёшь мне телепортироваться. Каждый раз, когда ты пытаешься выстрелить — ты стреляешь в самого себя! Ты сбиваешь прицел собственной магии, и она не работает, как нужно! — Кто ты? — оскалился Сомбра, ощетинив загривок, и наугад сделал такой точный выпад, что его клыки щёлкнули в дюйме от носа Аморе, заставив ту ахнуть и отшатнуться, но он по-прежнему не мог её видеть, даже в упор смотря сквозь. — Покажись! — Ты увидишь меня, моя любовь, — горько проворковала Аморе, отступая ещё на шаг и любуясь родными яростными чертами. — Но только если успокоишься и поверишь мне… — Я был заперт здесь! — обвинил Сомбра. — Ты говоришь о любви, обездвижив меня! Я не могу тебя даже почувствовать… несмотря на то, что помню, как ты пахнешь… — его голос упал, и он обхватил себя копытами. — Но ты ли это? Стала бы омега, которую я ищу, посягать на мою свободу? — Сомбра… — Это моё имя, но оно звучит не так, — с негодованием отвернулся он. — Оставь меня в покое и дай выбраться! Я чувствую холод и онемение. Я снова там, в той тюрьме! — Я была в ней с тобой! — крикнула Аморе, бросившись к нему ближе. — Я разделила с тобой каждую секунду, которую ты провёл в сознании! Я не оставила тебя, я заботилась о тебе, я помнила о тебе! Лишь собравшись продолжить, она осеклась и задохнулась, потому что удивлённые и ненавидящие рубиновые глаза смотрели прямо ей в лицо. — Это ты, — скользил взгляд по градиентной гриве. — Это твои кристаллы, а не мои, убили епископа. Ты выполняла свою волю через мою магию. Это была ненужная жертва. Я не собирался убивать его. Я не собирался… — его зрачки расширились, — превращать Кристальную Империю в фабрику войны и смерти. — Я тоже, — выдохнула Аморе, умоляюще глядя ему в глаза. — У нас общий враг, Сомбра. Нас обоих вынудили это сделать, несмотря на то, что мы — хорошие пони, которые всего лишь хотели выполнять свой долг. Альфа ответил на её взгляд таким, что ей стало жутко. — Но я не хороший пони. — Нет, конечно же, ты хо… — Я горд, непокорен, властолюбив, самовлюблён, а ещё очень… мстителен. Два кроваво-красных заострённых потока взвихрились от основания рога и врезались друг в друга на его кончике со сдвоенным магическим звоном. Аморе инстинктивно посмотрела по сторонам и вверх. Она не видела, но знала, что у оставленного тонуть в ледяной воде онемевшего тела рог запылал точно так же. А затем её грудная клетка захрустела от неспровоцированного удара, и она кубарем покатилась через чёрное пространство, собирая всеми боками и головой невидимый, но очень жёсткий пол. Сомбра оказался над ней сразу, как только она остановилась, и это значило только одно: теперь Аморе была дезориентирована, а он чувствовал себя хозяином. — Я ещё не вспомнил, кто ты, — прошипел альфа, — но в одном я уверен точно: что здесь, что в моей жизни ты явно лишняя. — Что ты собираешься сделать?! — в ужасе поползла от него Аморе, но он наступал по её следам. — Одумайся! Мы оба умираем прямо сейчас! Нам нужно действовать сообща, чтобы выбраться! Подраться мы всегда успеем! — Если смерть — это момент преимущества над тобой, то я не так уж расстроен! — заявил Сомбра, молниеносно оборачивая нежно-персиковую шею телекинетической хваткой, и богатырским взмахом головы запустил единорожку в неприятный и продолжительный полёт по гигантской дуге. Фиолетовое пламя хлынуло из позеленевших глаз, кровожадно наблюдавших за падением пастельного тела. Оно врезалось в невидимую преграду, на мгновение подёрнувшуюся полупрозрачной серой сеткой в месте удара и пустившую по ней водяные круги белой пульсации, так же быстро растворившейся. Сомбра, ликующе зарычав, галопом бросился к обнаруженной границе. Альфа столкнулся рог в рог с Аморе, поднявшейся на все четыре ноги в момент, оставшийся для него неуловимым, несмотря на то, что он не спускал с неё глаз. Со всех сторон, очерчивая гигантскую чашу и стремительно наполняя её, через неосязаемую чёрную невесомость хлынули ледяные водопады. — Ты в ловушке, мой милый, — пропела единорожка, пока они бодались рогами, кружась по колено в воде. — Слушаешься, успокаиваешься, отступаешь — даёшь мне власть над собой. Пытаешься бороться — делаешь меня сильнее! Сомбра ничего не ответил, отскочив и тут же ринувшись в атаку. Аморе расхохоталась, подготовленно встретив выпад своим рогом с такой мощью, что у единорога едва не посыпались из глаз искры. Они принялись ожесточённо фехтовать, вступив в схватку, где кто-то должен был умереть. Безумный смех теряющей всякий цивилизованный вид кобылы и громады ледяной воды наполняли пространство одинаково неумолимым водоворотом. Очередная засасывающая воронка сбила альф с ног и разметала по разным сторонам, но они с дьявольским упорством вернулись друг к другу вплавь и продолжили драться, уже выше рогов залитые водой. Безликая плотная тьма окрасилась в насыщенно-синий, не мешающий смотреть, как фиолетовое пламя из глаз Сомбры по знаку бесконечности перетекает к склерам Аморе, преобразуясь в оранжевый дым и напитывая белки её глаз нездорово-бордовым. Держа последний запас воздуха в туго надутых щеках, единорог стремился затолкать свою противницу как можно ниже, в темный и холодный слой разверзшегося потопа, но она с обидной лёгкостью переворачивалась и теснила туда уже его, душа копытами и осыпая боевыми заклинаниями. Они не причиняли ментальной сущности альфы физического вреда, но воровали его собственные силы, без которых ответные атаки становились с каждым новым ходом слабее и бесполезнее. Темнота сгущалась, оставляя лишь горящие бордовым глаза с хлещущим из них острым оранжевым дымом; Сомбра с ужасом ощущал, как начинают давить на него невесть откуда взявшиеся атмосферы, и пытался предположить, сколько метров глубины он уже успел проиграть. С началом его безоговорочного и окончательного поражения он сделал первый глоток из неприкосновенного запаса воздуха во рту, в то время как Аморе вообще не нуждалась в дыхании, черпая его из победы, которую отвоёвывала буквально литрами, пока отправляла взбунтовавшегося возлюбленного на дно. — Прощайте, воля и непокорность, — гулко, но внятно произнесла она, невзирая на глубину и чудовищный вес воды над ними. Королева беспрепятственно обвила туловище Сомбры передними ногами, и его обдало тошнотворно-знакомым смрадом грецких орехов. — Король умер, да здравст… Удар, прилетевший в неё сверху, был столь беспощаден, что Сомбра почувствовал его даже сквозь её тело и от неожиданности и боли выпустил остаток того, чем планировал дышать в последние секунды своей жизни. Их дико закрутило в тугой и беспросветной глубине, но Аморе, зашипевшая от боли и дезориентации, лишь сильнее прижала альфу к себе, обвив его ещё и задними ногами. Верх, низ, право и лево перемешались — и новый удар с сумасшедшим разгоном пришёлся по ней непонятно откуда, но уже вскользь: Сомбра почти не почувствовал резкой жестокой отдачи, зато обе левых ноги единорожки оторвало от него, едва не вырвав из туловища, как Дуаю. — Нет! — выкрикнула она, тщетно пытаясь ухватиться обратно. — Держись! Но именно этот испуганный крик позволил альфе опомниться среди круговерти, сгруппироваться, мощным ударом задних ног в живот сшвырнуть Аморе с себя в сторону — и сейчас же кто-то обвил его талию передними копытами со спины, а затем рванул наверх с головокружительной скоростью, оставляя единорожку одну в темноте. — Нет! — повторила она, надрывая связки, и бордовые склеры осветили всё неохватное пространство в первобытной собственнической ярости. — Не-е-ет!!! Густой кровавый свет остался единственным, что можно было видеть на такой глубине, но лучше бы не видеть и этого: прорываясь со дна к поверхности, он всё затапливал своими притуплёнными лучами и нагонял уносящегося на неведомой силе желанного альфу, и скорость, с которой он взлетал сквозь многотонные толщи воды, убивали всякую надежду на побег и спасение. Бессмысленно втянув воду сквозь зубы неконтролируемым вдохом отчаяния, Сомбра обернулся в другую сторону. Разбрызгивая звёзды из-под бешено работающих тёмно-синих крыльев, его крепко удерживала в объятьях омега с единственными во вселенной бирюзовыми глазами.Она прячет под крыльями звёзды и считает по перьям века. Она скрывает солнце за плотным космическим туманом своей гривы. Она исчезает в тёмной листве, чтобы безрассудно сражаться с чудовищами и уже не различать, наяву это или в кошмаре младшего сына очередного землепашца, чья жизнь в сравнении едва ли длиннее паузы между ударами её сердца. Оно же своим сбивающимся ритмом шифрует на тысячи ладов одно-единственное имя.
— Луна. Омега посмотрела на него посреди самоубийственной погони и просто улыбнулась. Животный рёв нагонявшей их альфы превратился в душераздирающий, режущий вопль, как будто одно слово начало сжигать её заживо изнутри. Сомбра прижал уши, в которых едва не порвались барабанные перепонки, и повернулся к материализовавшейся обратно в понийский вид Аморе с мутным от недостатка кислорода, но отчётливо-безжалостным взглядом. Его изогнутый рог заклубился обилием красной атакующей энергии, и зрачки королевы разом сузились до размеров булавочных головок. Кроваво-красное пламя, столь мощное и горячее, что сгущалось само по себе до консистенции лавы, стёрло её в порошок. Отдача от слабой версии армагеддона взметнула сцепившихся вместе альфу и омегу кверху и выбросила их на поверхность, полную живительного кислорода и тёплого вольного простора. Весь локальный океан с оглушительным рёвом обрушился в несуществование, унося с собой всё, что могло остаться от королевы Аморе.***
Сомбра сквозь головокружение и тяжесть в груди открыл глаза. Над ним шелестящий свежей ветер качал склонённые кончики некошеных полевых трав. В ярко-голубом небе мелодично покрикивал беркут, скользящий и прячущийся меж светящихся от солнца белоснежных перистых облачков. Альфа моргнул, коротко сдвинул брови и беззвучно выпустил воздух из-под нижней губы. Он подтянул к себе локти, упёрся ими в прогретую землю и приподнялся. Омега сидела рядом с ним, вся залитая солнечным светом. Её синяя шерсть почти высохла, и ветер ласково ерошил её, прогоняя волны здорового блеска по особо густому меху и среди ясного дня окутывая всё вокруг восхитительным запахом ночи. Звёздное полотно гривы сохло по-своему — роняло капли с созвездий, но упрямо продолжало развеваться. Сомбра без труда отыскал среди них Водолея и иронично отметил, что именно с его нижней звезды стекает самый стабильный, хоть и тонкий, ручеёк, но долго наблюдать за этим не стал. Гораздо, до сладостной дрожи в сердце приятнее было смотреть, как с мерным дыханием слегка приподнимаются и опускаются обратно лопатки — такие же острые и хрупкие на вид, какими альфа их запомнил. Аликорница обернулась. Глаза не изменились тоже. Как и взгляд. У Сомбры перехватило дыхание и зачастило сердце. — Я не знаю, что лучше сказать, но должен, потому что иначе умру, — пробормотал он, переворачиваясь и садясь на траву напротив Луны. Та повернулась к нему всем корпусом. — Привет? — улыбнулась она, неконтролируемо растекаясь и пуша перья от разом охватившего её счастья. — Это, пожалуй, худший из вариантов, когда вы не виделись тысячу лет по вине сумасшедшей альфы, решившей, что затолкать себя в Кристальное Сердце и взорваться кому-то в лицо — это хорошая идея. Хотя чего ждать после одной только её свадьбы. — Мне кажется, хороших вариантов для этой ситуации не существует, — закатила глаза Луна, не переставая улыбаться, — потому что мы, вроде бы, первые в неё попали… и нам не с кого брать пример. Сомбра согласно покивал и сразу протёр лицо обоими копытами, снова шокированно выпустив воздух изо рта. Растёр основательно, а затем аккуратно взглянул из-за них на аликорницу. — Я же не сплю? Это всё не сон? — его голос дрогнул. — Нет, не отвечай. Умоляю, нет, я не хочу знать ответ. Меня всё устраивает, я готов остаться здесь на… Луна бездумно качнулась к нему, падая. Он рефлекторно поймал её за плечи обоими копытами, не дав ушибиться, и в этот же момент их губы мягко, но настойчиво встретились. — …вечно, — шёпотом закончил альфа, когда поцелуй закончился. Он осмелился открыть глаза, только когда почувствовал нежные омежьи копыта на своих щеках и понял, что иллюзия продолжается. — Это не сон, — нежно заверила Луна, гладя его бакенбарды. Единорог помолчал, коротко прижав уши, а затем поднял их и тихо попросил: — Назови моё имя. Омега выполнила его просьбу так же тихо и ласково, и ощущение дома затопило до глаз, чуть не вылившись непрошеными, глупыми слезами. — Хоть раз не сон, — прошептал Сомбра, закрывая глаза и притягивая её к себе и пряча лицо в долгожданном объятии, из которого больше не хотелось вылезать никогда. — Это хоть один дискордов раз не сон.