Сборник омегаверс-драбблов

Принцесса уже на половину единорожьего рога переросла большинство альф-жеребцов из гвардии, обрела сложение и взгляд взрослой кобылы, но всё ещё оставалась подростком в самом начале переходного возраста. Ей совсем не хотелось заниматься тем, что на неё возложили. Произошло это явно из желания окружающих лишний раз испортить ей жизнь, не упустить ещё одну крупицу шанса зачем-то доказать свой авторитет и превосходство над нею и преподать очередной «урок», от которых юную аликорночку уже тошнило. — «Ты — будущее величайшей Империи, Флёрри Харт», — рыхлым басом передразнивала она, медлительным шагом с дальним выбрасыванием каждой ноги вперёд приближаясь к склепу из плотно состыкованных друг с другом буйнорастущих кристаллов. — Плевать, что это ещё до моего рождения было уже не так — зачем нам пользоваться мозгами и сосредотачиваться на насущных проблемах, если можно бесконечно цепляться за первобытность и пыжиться этим, гордо тыча в нос каждой букашке в надежде, что хоть кто-нибудь купится, — она закатила глаза, сдвинула брови и продолжила пародировать: — «Тебе дано всё самое лучшее, сама принцесса Селестия наблюдает за твоим развитием и курирует тебя, ты получаешь столько любви, что сама королева Кризалис лопнула бы, как воздушный шарик, окажись она на твоём месте. На тебя не давят, о тебе заботятся, тебе дают развлекаться и жить полной жизнью, как обыкновенному подростку, если тебе так хочется. Тебе же не трудно выделить пару часов на то, чтобы отблагодарить за это и помочь? У тебя же нет никаких своих важных дел, тебе не надо искать своё призвание и получать кьютимарку, а время жизни и молодости твоих друзей не утекает сквозь перья, но зато, самое главное, у тебя есть лицензия психолога с защищённой дипломной работой по теме преодоления утраты, да, Флёрри Харт, правда же?!». Под копыто на очередном шагу подвернулся потускневший короткий обломок кристалла. Аликорночка разбила его вдребезги слитным и отточенным движением, не сбившись с передразнивающего строевое движение ритма, и перекатила шаг через крошки и пыль. Жалобный скрип усладил её слух. Она выдохнула спокойнее, позволила бешеной издевательской улыбке слететь с лица и закончила нормальным нарочито-гнусавящим голосом: — Предлог с моими познаниями в оборонительной магии исчерпал себя уже когда тётушка ослабела достаточно, чтобы её старболы мог отразить любой боевой маг среднего копыта. Меня-то зачем до сих пор посылать? — Флёрри вздёрнула голову с горделивым фырканьем, и её сначала выщипанная самостоятельно в необдуманном порыве, а затем оформленная у имперского стилиста бунтарская чёлка упруго качнулась в такт движению. Один из многих капризов, позволенных и исполненных матушкой и папой, стоило ему лишь быть обозначенным. Врата складывались из сходящихся в идеальном геометрическом центре кристаллов, гипнотической спиралью раздвигавшихся в стороны и убиравшихся в стены и пазы в полу. В самый первый раз, чтобы проникнуть за них, Флёрри брала огромный щит в форме угловатого паруса, зачарованный так, чтобы любая магическая атака обтекала его и улетала далеко за спину в случайном направлении. Сейчас зачастую хватало просто отклонить голову. — Тётушка-а, — громко протянула Флёрри, постучав по вратам копытом, прежде чем сосредоточить на маленькой печати соединения кристальных кончиков свою магию. — Я захожу. Слова «Убирайся», грянувшего королевским кэнтерлотским голосом или едва прошелестевшего истощённым шёпотом, не последовало. Флёрри пожала плечами — это был один из допустимых сценариев — и простым заклинанием запустила кристаллы в движение. Издавая мелодичный перезвон вместо ушераздирающего скрежета, врата начали делиться на всё более тонкие фрагменты, которые затем скрылись в отверстиях, испещрявших проём. Как обычно, внутри царила темнота. Даже полуденные лучи не могли её пробить, равно как и свежий весенний ветер, наполненный благоуханием юных цветов и сочных трав, не сразу справлялся с осевшей внутри затхлостью. Аликорночка долго простояла на пороге, надеясь, что склеп успеет хотя бы немного проветриться за это время. В неё так ничего не прилетело с резким магическим свистом и звёздными искрами. — Я зажигаю свет, — немного сомневающимся голосом громко предупредила Флёрри Харт. По мановению её желания светящиеся кристаллы начали оживать и вспыхивать неоновыми кляксами. Перескакивая с пола на стены по мере продвижения вглубь склепа, красные, синие и зелёные огни постепенно освещали всё большую площадь, давая полноценно осмотреться. — Дискорд, вот будет нежданчик, если её здесь не окажется, — поёжилась аликорночка. Но она была там. Луна, осунувшаяся, выцветшая, похожая скорее на неравномерно распределённую по алтарю кучу ветоши, чем на величественную омегу-аликорницу из жеребячьих воспоминаний Флёрри Харт, была в первом из двух мест на планете, где её можно было гарантированно найти. — Принцесса Луна? — совсем уж встревоженно позвала Флёрри Харт, навострив уши, и в следующий момент с облегчением втянула голову в плечи, когда в её сторону из глубины склепа внезапно выстрелил неполнотелый бледно-бирюзовый сгусток. Он был начисто лишён чёткой формы и свечения: даже магический звон, сопровождавший его полёт над длиннейшим розовым рогом на улицу, прерывался, будто плюясь. — Фу-ух, живая. Если можно так назвать. — Сомбра… — слабо донеслось до чуткого слуха, и Флёрри прикрыла глаза с вернувшимся в полную силу раздражением. Это имя стало всем, чего она вообще могла теперь хотеть, и единственным, чего так никогда и не получит. Луна засыпала с этим именем. С этим же именем она просыпалась. Больше она ничего не делала. Позволяла сиделкам вымыть себя, расчесать гриву и подпилить копыта, словно психически больной, иногда — накормить себя жидкой пищей, которую не требовалось жевать, со скоростью три ложки в час, и сбегала в этот проклятый затхлый склеп, который больной ублюдок, по которому она убивалась, спроектировал и вырастил для себя самолично ещё при жизни. Флёрри, глядя на монументальную и эпическую фигуру Смерти в балахоне из чёрных кристаллов прямо над алтарём и разложенные всюду по полочкам в стенах обсидиановые черепа, не знала, чему саркастично восхищаться — самомнению или предусмотрительности. — Тот старбол был странной формы. Ты умудрилась отморозить себе рог? — подняла бровь Флёрри Харт, приблизившись вплотную к слившейся в объятии с надгробием Луне. — Как долго ты здесь находишься? — она прикоснулась к её плечу, и то по твёрдости и холодности ничем не отличалось от громадных толстых кристаллов под ним. Омега дёрнула передней ногой, стряхивая с себя копыто. — Иди домой, Флёрри, — пробормотала она, ластясь щекой к могиле. О Селестия. — Оставь меня в покое. — Сколько ты уже здесь? — громче и настойчивее повторила аликорночка, наклонившись к ней, но пока не применяя силу. В ответ Луна лишь поморщилась, не желая считать. Она жила лишь во снах. Управление луной пришлось взвалить на себя тётке Твайлайт, равно как и все остальные государственные обязанности венценосной омеги. В моменты, когда от Луны ещё можно было чего-то добиться, ответ был ожидаемым: по ту сторону реальности к ней приходит Сомбра. Никто не знал и не мог проверить, создавала ли себе Луна сны искусственно или же действительно виделась с душой своего истинного. Учитывая, что весь запас возможных перерождений у него ушёл, чтобы пережить тысячелетнее заключение во льдах, и для его души не осталось тел, к которым она могла бы спешить для реинкарнации, второе имело все шансы оказаться правдой. — Во снах я вижу Сомбру, — бормотала Луна, тщетно скребя копытами по простыни в попытке вернуться под одеяло, когда тётя Селестия, отринув все правила приличия, уже в четвёртый раз сволакивала её с подушек зубами за хвост. — Придётся вам сократить часы свиданий. Твои мышцы скоро атрофируются, если ты продолжишь неделями лежать в кровати. — Прямо сейчас мы летаем под облаками и смотрим на звёзды. Я обнимала его, чтобы он не разбился. Мы смеялись, и я чувствовала его запах… — Молодой или старческий? — не удержалась Флёрри, которой было отвратительно и неловко смотреть на всю эту сцену. Она схлопотала подзатыльник от обычно не приветствующей такие методы воспитания матушки. Кейденс выглядела встревоженной и разбитой, хотя папе ещё было жить да жить. — Мы будем колоть тебе тонизирующее, если ты не встанешь добровольно, Луна, — строго оборвала трагические фантазии своей сестры тётя Селестия. Противорвотные, чтобы омега не выворачивала из желудка всё, что сиделкам удавалось в него запихнуть, были уже пройденным этапом. — Давай, поднимайся, — устало выдохнула Флёрри и телекинезом отцепила ослабевшие копыта от кристалла, разрывая объятия. То, что с каждым разом это выходило всё легче и легче, нисколько не снимало с души груза, который она стремилась спрятать за ворчанием и грубостью. — Ты знаешь правила: я возвращаю тебя тёте, она качает головой, тебя приводят в порядок, ты немного отсыпаешься в нормальной постели, сбегаешь сюда, проводишь тут несколько недель или пару месяцев, меня отправляют за тобой сразу, как намечается самая крутая тусовка, и мы повторяем. Не заставляй установившийся миропорядок ждать. Несколько слёз, переполнив чаши век, сорвалось на шероховатый пол, когда Флёрри неожиданно резким движением разлучила тётушку с надгробием. Та почти не ощущалась в золотом телекинезе, несмотря на свои размеры. Она всё ещё не доросла до тёти Селестии, но худоба и скорбно заострившиеся черты лица зрительно придают длины каждой части её тела. Флёрри снова нахмурилась. — Больно, — неровно пробормотала Луна дрожащим от рыданий голосом, — мне так больно… Молодая аликорночка усиленно отмела сжимающее сердце понимание, что эта боль не имела ничего общего с пустым желудком, слежавшимся с боком крылом, затекшими и одеревеневшими ногами. Если она не будет суровой и циничной — она никогда не выполнит это задание и ни за что не возьмётся за следующее такое. Флёрри Харт также заставила себя не думать о том, что мутная пелена, подёрнувшая остановившийся надломленный бирюзовый взгляд, перенесла тётушку Луну в прошлое, в один из тех невыразимо далёких общих с Сомброй эпизодов, о которых она столько рассказывала. Они тайком едят мороженое среди ночи на имперской кухне, она сражается с его кошмарами, он сидит рядом и смотрит, как она придумывает созвездие для нового заклинания? Там их свадьба, занятия любовью, битва на одной стороне? Что угодно, что дарует омеге хоть немного облегчения. Первое время Флёрри всегда спрашивала. Потом это становилось всё невыносимее. Луна говорила, что каждый раз в танцах, играх, подвигах, всех днях и событиях, которые у них были и которые могли бы быть, они с Сомброй уверены, что всё это — реальность, и впереди у них — вся вечность. Луна говорила, что жизнь теперь имеет смысл только во снах, только они наполнены им, потому что там она видит своего истинного. Только он исцеляет её душу, нежно отирает мокрые щёки и целует солёные губы, успокаивая и обещая, что эти слёзы будут последними. А затем приходит Флёрри и забирает всё, что ей осталось. — Тётушка, я ничего не забираю, — повысила голос Флёрри, распахнув гигантские крылья. Эта запугивающая демонстрация не возымела никакого эффекта на обезумевшую истощённую аликорницу, которой попросту нечего больше терять. — Я спасаю тебя от тебя самой. Это не реальность, ничего этого не существует. Ты бежишь от жизни, это не выход. — Он обещал мне, что это больше не сон! — Луна охрипла от крика, не желая слушать; её слёзы подцвечены кровью от лопнувших в глазах сосудов. — Он говорил, что я проснулась от кошмара, от самого худшего кошмара в своей жизни, но больше это не повторится! Он обещал всегда быть рядом, никогда не оставлять меня, и ты забрала у меня это! — Сумасшедшая старая кобыла! — выплюнула ей в лицо ответным криком аликорночка и вылетела из покоев, хлопнув дверью так, что, кажется, трещины брызнули по стенам в стороны. Флёрри требовалась лишь пара секунд с какой-нибудь физической преградой между ней и тётушкой, чтобы перестать видеть искажённое истерикой и неземным горем лицо, но этого хватает для того, чтобы по покоям разнёсся звук разбиваемого чем-то тяжёлым стекла, а затем — удаляющееся быстрое хлопанье крыльев. Флёрри Харт кратко выматерилась, не столько для экономии времени, сколько для спуска пара вынесла окно рядом с собой и пустилась в погоню. «Немного отсыпаешься» было традиционной ложью. Отсыпалась омега именно в склепе. Во дворце её тормошили, пытались увлечь разговорами, заставляли хоть что-нибудь делать, водили, как капризного жеребёнка, на терапию. В какой-то момент вкупе с внутренними усилиями омеги и сигналами от сохранившихся остатков благоразумия, что так жить нельзя, лечение давало плоды, и принцесса Луна целых несколько месяцев походила на живую пони. Она выполняла свои обязанности по смене дня и ночи, защите эквестрийских земель и снов подданных, пыталась сделать вид, будто вот-вот найдёт новые смыслы существовать. На деле она стремилась скорее сделать всю необходимую работу так, чтобы потом ничто не отвлекало её от сновидений, а слуги не смелели достаточно для уговоров съесть ещё хоть немного. Всё время, когда от принцессы пытались добиться чего-то за рамками государственных дел, она в лучшем случае капризничала, в худшем — злилась, притом весьма разрушительно. Еда и упражнения в том виде, в котором она от них не отказывалась, возвращали ей совсем малую толику сил, но и её оказывалось достаточно, чтобы напомнить слугам, сиделкам и врачам, что они имеют дело с аликорницей. Очень разгневанной, отчаянной аликорницей. Нет-нет, она никого не убила. Если не считать психотерапевта, который решил, будто попытаться помочь ей смириться с утратой через взращивание гнева и ненависти к Сомбре — хорошая идея. Но тот и вправду был не очень умным для беты. То, что умер — тоже, наверное, не успел понять. До какого-то момента Луна пыталась убить только себя, пока один слуга-омега, от которого никто не ожидал, что он выломает дверь в королевскую ванную, воспользуется заблокировавшим магию болевым шоком от порезанной передней ноги, чтобы в неравном бою отобрать зазубренный кристалл и не дать изрезать в такие же лохмотья вторую, в сердцах не воскликнул, что суицид — не та судьба, которой Сомбра хотел бы для неё. Сразу после его смерти казалось, будто она смирилась и встретила удар с достоинством и благоразумием. Альфа умер в глубокой, завидной старости, до последних месяцев жизни сохраняя бодрость духа и ровность осанки. У принцессы Луны было время морально подготовиться к его кончине, хотя она, вопреки их прочей неразлучности, и не рискнула присутствовать, когда Сомбра возводил себе гробницу. Они прожили вместе десятилетия. Дали жизнь четверым жеребятам и произвели бы на свет ещё больше, если бы альфа непреклонно не заботился об омежьем здоровье Луны, не внимая её заверениям о невероятно выносливом организме аликорна. У них была счастливая семейная жизнь с частыми крепкими объятьями, нежными прикосновениями к носам и щекам, поддержкой во всех начинаниях, особенно — в тех, где требовалось развернуть предвзятое и суеверное общественное мнение насчёт них обоих в другую сторону, и одно успешное общее узурпирование власти, сведшее все их старания в предыдущем пункте на нет. Это случилось на День дурака. Оба хохотали вдвоём на одном захваченном троне с армиями из кристальных големов и бэт-пони под окнами, как придурки. Ответной шуткой Селестии стала ссылка Луны во льды, а Сомбры — на луну. Множество лет спустя после этой выходки принцесса сидела около их с Сомброй постели, где в последний раз лежал он и которую затем предстояло занимать ей одной. Она держала его слабеющее копыто и прикладывалась к нему губами, не обращая внимание на одрябшую морщинистой сетью кожу в проплешинах колючей шерсти. Гаснущий тускло-красный взгляд с огромными мутными пятнами в центре каждого зрачка не двигался с печальной, но обнадёживающей улыбки омеги. Альфа прожил рядом с ней огромную потрясающую жизнь, всецело искупившую столетия заключения порознь, и она провожала его в последний путь, внушая ничего не бояться. Он помнил каждый день этой жизни своим феноменальным мозгом, в каждый из дней он находил новые поводы любить свою истинную и уходил, любя её ещё сильнее. Нежная чистая колыбельная аликорницы не стихала, даже когда слабый уголёк в полуприкрытых глазах не потух вместе с его любовью. Луна точно знала, сколько ещё слух усопшего оставался жив. Она не переставала петь о любви и звёздах, принимающих Сомбру в колыбель своего сонма, всё это время. Лишь когда она замолчала, неподвижно просидела около постели альфы ещё минуту и медлительным движением копыта сомкнула его веки до конца, слуги осмелились подойти к телу и начать приготовления к погребению. Омега выдержала ритуальное сожжение по забытому почётному обычаю аликорнов, которым её истинный так и не смог стать, как ни пытался — лишь существенно продлил отмеренные ему дни. Она выдержала церемонию переноса праха в склеп, где лично донесла его до гробницы и опустила в саркофаг. Луна запечатала склеп, защищая покой своего истинного, вернулась во дворец и выдержала почти два года, прежде чем её личный доктор не забил тревогу, что у молодого здорового организма омеги больше полутора лет не наступает течка. Это обеспокоенное указание словно ударило по рубильнику где-то в мозгах Луны и вырвало его с корнем. Два года она проводила дни с загадочной и трагической улыбкой, время от времени позволяя себе остановиться у подоконника на несколько минут, тяжело вздохнуть, как делают все пони, вспоминая о невозвратном былом, и отправлялась жить дальше. Такое чувство, будто омега убедила себя, что Сомбра не умер, а лишь уехал куда-то на край света в поисках мифических видов кристаллов для своих экспериментов, но вот ей указали на то, что её тело замерло в скорбном недвижимом безмолвии, а жизнь — остановилась, и крыло дворца сотряслось от дребезжащего вопля, оказавшегося способным подёрнуть лёгкой сединой гривы услышавших эту степень отчаяния. Она переставала быть собой, теряя самую свою суть. Дошло до того, что четырём их с Сомброй жеребятам пришлось по очереди дежурить возле её постели, когда она спала, потому что аликорница, с малых лет непреклонно стоявшая против ужасов ночи в одиночку, вдруг оказалась не способна противостоять собственным кошмарам. В них её истинный не умирал тихой безболезненной смертью в их постели, убаюкиваемый последней прекраснейшей колыбельной — о, нет. Его смерть непременно оборачивалась страшной, нелепой трагедией. Ему разбивали, как орех, голову в грязной подворотне нижних уровней Кэнтерлота ради пары монет, завалявшихся в перемётной сумке у него на боку, и он не возвращался к ужину. Они с чего-то ссорились по сущему пустяку перед тем, как расстаться, и не знали, что это — их последний разговор. Безопасное с виду заклинание взрывалось у него на роге, отрывая тот и оставляя альфу трепыхаться на полу перед экспериментальным столом, истекая кровью в агонии боли, которую невозможно было вообразить. Селестия пытала его до смерти, стремясь выбить признание в государственной измене и заговоре. Она сама, Луна, превращалась в Найтмер Мун, жаждущую крови и отмщения всему миру, а Сомбра, связанный истинностью, не мог причинить ей никакого вреда и умирал от её косы, глядя в глаза неизменно ласковым взглядом, из последних сил шепча слова любви и умоляя не винить себя из-за него, и всё это тонуло в тошнотворном бульканье пузырей из его вскрытого горла. И нигде, никогда Луна не могла спасти его, не могла предпринять ничего, чтобы остановить безумие, которое рвало её душу и рассудок на части. Самые счастливые их с Сомброй годы пришлись на технологический скачок фотографии. Этот вид искусства стал доступным, нетрудоёмким и моментальным. У них появились целые фотоальбомы, забитые всякой ерундой, которую они могли себе позволить щёлкать и распечатывать здесь и сейчас. И каждую из этих карточек пришлось убрать и спрятать как можно глубже, потому что Луна больше не могла смотреть на изображения Сомбры. Больнее всего для неё оказалось видеть застывшие мгновения прошлого, где он был жив и они были счастливы. Её память тоже была совершенной. Она в деталях, как наяву, помнила каждый запечатлённый кусочек, мучительно хотела вернуться туда и навсегда остаться. Будущее виделось лишь преградой на пути. Луна уже чувствовала себя мёртвой, но по какой-то грубой ошибке ещё продолжала существовать. Омега не хотела по советам врачевателей душ «отпускать его», «жить дальше», «испытывать счастье за двоих», «идти одной туда, где вы хотели оказаться вместе». Сомбра был частью её жизни, даже когда его ещё не было на свете. Они были истинными, они были всем, что она знала, и она не представляла своей жизни без него. Всё было наполнено им, и, когда он исчез — вместе с ним исчезло всё. Омега больше не знала, зачем ей, по сути, жить. Сорвав голос в леденящем душу плаче, она погрузилась в многодневную апатию, поражающую своей глубиной и непробиваемостью. Луна заново прокручивала в памяти все моменты с Сомброй от начала до конца, боясь потерять и забыть даже самую незначительную деталь. Больше не было незначительных деталей о её истинном, когда они — всё, что от него осталось. Она не прерывалась даже на сон, ещё и боясь увидеть очередной кошмар, а когда спустя почти две недели тело наконец не выдержало и отключилось — её встретила только блаженная безмолвная чернота, давшая раскалённому мозгу долгожданный отдых. Ночи после неё ознаменовались счастливыми лёгкими снами, пробуждение от которых невыносимо, как лезвием, резало лёгкие одиноким холодным воздухом. И Луна начала неумолимо увязать в грёзах, всё меньше отвлекаясь даже на попытки любящих сыновей и дочери вовлечь её в реальный мир и вернуть к прежней жизни. Они никогда не теряли надежд. Кто-нибудь из них обязательно встречал Флёрри Харт с всё хуже выглядящей мамой на пороге чёрного хода дворца, хотя все жили в других разных местах и слыли крайне занятыми пони. Сегодня это был Плерион, третий сын Луны и Сомбры. Его кьютимарка напоминала молодой аликорночке гематому, как будто ему дали хорошего пинка по заднице с обеих сторон, сколько бы раз бета обиженно ни поправлял её, что это звёздный ветер. — Мама, — трогательно и открыто позвал единорог. Флёрри Харт каждый раз смущалась, когда слышала его голос, обращённый к омеге. Луна, несмотря на пол, никогда не выглядела, как та, кого можно было так нежно и доверчиво называть мамой. А уж бете в представлении аликорночки и вовсе подобало держаться равнодушнее и отстранённее, особенно по отношению к родителям. Флёрри понравилось недавно популяризованное психологами слово «сепарация», и она с важным видом употребляла его при каждом удобном случае, а случая лучше, чем жеребячье-родительские отношения, было просто не дождаться. Так вот: Плерион, по её мнению, сепарацию не просто не проходил — он даже копыто в ту область не ставил. Единственный бета из четырёх жеребят Сомбры, последний жеребец перед долгожданной кобылкой — повышенным вниманием и заботой перед ним словно извинялись за то, что вовсе не он оказался тем, чего они добивались столько беременностей. — Привет, мам, — повторил Плерион, и бирюзовые, как у мамы, глаза его обнадёженно засияли. Флёрри Харт опустила Луну на верхние ступеньки. Она покорно перенесла вес на свои ноги, вставая. Сын придержал её копытами, игнорируя рог на голове, только чтобы лишний раз прикоснуться. — Как ты себя чувствуешь? — Привет, Плерион, — через силу улыбнулась омега. Его единственного она не хотела пугать своими припадками, в каком бы состоянии ни находилась. — Расскажи лучше, есть ли новости по туманности Спрута. Увиливание от ответа значило только одно: хороших новостей нет. Плерион нервно хихикнул. — Мам, перестань, ты же сама можешь в любой момент посмотреть, что там с ней… — Да, но мне гораздо интереснее, что ты узнал о ней своими силами, — попыталась сделать свой голос игривым Луна, любовно ероша тёмно-фиолетовую гриву сына крылом, но оставшаяся после изнурительных рыданий хрипота заменила его привычное звучание натуральным скрежетом, как от проволоки. Инстинктивно прижмурив один глаз, чтобы в него не попали мотающиеся поблизости волоски, бета натянуто улыбнулся и потянул маму за крыло во дворец: — Расскажу за обедом, хорошо? Я распорядился, чтобы приготовили твой любимый овсяный пудинг. Голос Плериона дрогнул на последних словах. Луна соглашалась съесть немного больше ложек своих любимых блюд, прежде чем они становились нелюбимыми, и список неуклонно сокращался. Сама омега тоже понимала это и даже униженно извинялась, но ничего не могла с собой поделать — вот и сейчас, как только сын развернулся и повёл её к покоям, сконфуженно прижала уши, потому что заранее знала, чем всё закончится. Флёрри Харт неуютно поводила плечами, теребя буллу у себя на шее маховыми перьями. Находиться рядом с тётушкой, когда она пыталась вести себя адекватно, было вопиюще некомфортно. Молодую аликорночку так и тянуло поскорее убраться назад в Кристальную Империю, но она должна была проследить, что Луна останется в порядке, когда настанет момент улетать. За столом омега старательно жевала то, что жевания не требовало, стремясь растянуть время и не привлекать к себе внимание вызывающей неподвижностью. Обедавшие нормальной хрустящей пищей Флёрри и Плерион делали вид, будто ничего странного не происходит. Бета щедро распылялся на рассказы о своих исследованиях, заслуживая кивки мамы и наблюдая, как её улыбка в некоторые моменты становится чуть менее вымученной, а аликорночка пыталась совладать с задней ногой и не позволять ей сердито постукивать в тике. К моменту, когда настало время идти к доктору, в тарелке Луны осталось немногим меньше, чем было на момент начала трапезы. — Спасибо, — тихо от охватившей его вдруг неловкости сказал Плерион, не поворачиваясь к Флёрри Харт и не поднимая к ней головы. Они сидели недалеко от ширмы, за которой проводился осмотр и мерно пикали аппараты. — За то, что присматриваешь за мамой. — Не благодари. За это не благодарят, — сначала по слогам, а затем речитативом отрезала аликорночка и сама посмотрела на единорога, не скрывая своего недовольства. — Я, если хочешь знать, не рада, что меня дёргают ради того, с чем вы, её жеребята, можете справиться и сами. Это ваша задача — следить за своей обезумевшей родительницей и возвращать её домой. И вообще, — она помедлила, прикидывая, как далеко может зайти в цинизме без того, чтобы смертельно обидеть этого мягкотелого пони с наметившимся вторым подбородком, — почему бы просто не дать ей воссоединиться с вашим отцом, если она так этого хочет? Плерион поёжился, и Флёрри с затаённым дыханием наблюдала, не перегнула ли палку. — Потому что это негуманно, — грустно прошептал бета, опустив взгляд. — Потому что никто из нас не чувствует себя достаточно плохими пони, чтобы знать, что наша мама умирает в склепе отца в холоде, одиночестве и муках, а мы в это время живём своей жизнью и никак не пытаемся ей помочь. — Но чем вы можете ей помочь? — назойливо ввинтилась в его мозг Флёрри Харт. — Ей поможет только воскрешение короля… кхм, Сомбры из мёртвых, но ни один из вас на это не способен. Никто не способен. Вы только продлеваете её мучения, и… — Флёрри. Она испуганно примолкла, нелепо поджав губы на полуслове. Плерион смотрел на неё печально и обречённо, но проскользнувший в его голосе космический холод едва ли не испугал аликорночку на долю секунды. Когда он продолжил фразу, этой жуткой нотки уже не было: — Ты ещё маленькая, чтобы понять, но не всё в этом мире должно быть нацелено на чёткий удовлетворяющий результат. Некоторые битвы никогда не будут выиграны. Они навсегда останутся бесконечной тратой сил, ресурсов и времени. Но это не значит, что можно их не вести. Хвост Флёрри дёрнулся и сам по себе психованно свился в кольца, сминая огромные кудри. Она, покраснев от возмущения, неуловимым движением перекинула буллу на шнурке за спину. Она была больше Плериона. Старше Плериона. Сильнее Плериона. И только из-за того, что тупой вторичный пол до сих пор не дал о себе знать, её мнение и мысли принижали, якобы она недостаточно зрелая, чтобы о чём-то судить! Бета не обратил внимания на кипение аликорночки, весь притаившийся в ожидании появления из-за ширмы доктора. Наконец это случилось. Средних лет единорожка вышла в самом избитом и ожидаемом для беты облике: недлинный белый халат, стетоскоп вокруг шеи, хмурые глаза за очками, стопка результатов обследования, тасуемых слишком быстро для того, чтобы можно было что-нибудь на самом деле прочтитать. — Порадовать мне вас нечем, — нагнув голову, она взглянула на ожидающих аликорночку и единорога поверх оправы. — Внутренние органы в ещё худшем состоянии, чем в прошлый раз, мускулатура деградирует, доли мозга перестают работать должным образом. — Она умирает? — пронзительно прошептал Плерион, почти свистя, и его колени задрожали. — Нет, — с тяжёлым вздохом уронила врачея. — При этом она не умирает, но вылечить её невозможно. Она с резким хлопком собрала веер бумаг в одну ровную стопку, отложила его на тумбу и посмотрела в глаза поочерёдно им обоим: — Принцесса Луна потеряла своего истинного. Обыкновенные смертные пони с нормальной продолжительностью жизни после такого очень скоро сходят в могилу. Медицина не знает, что в аналогичных случаях происходит с аликорнами, и, если хотите знать, я не чувствую радости от чести, что у меня есть шанс это выяснить. — Это очень грустно, — просто и искренне произнёс Плерион, и бета сухо кивнула. — Если ко мне больше нет вопросов, то вы можете её увидеть и отправляться отдыхать, — она быстро дождалась ответного кивка и формальной благодарности и покинула кабинет, не оглядываясь. Флёрри задумчиво вернула буллу с лопаток на ключицы. Даже классические беты, больше похожие на роботов, не могли выносить гнетущую ауру скорбящего аликорна, утратившего смысл жизни. Но весь ли? Она всё ещё слушала ту ерунду про звёзды и туманности, пока что пыталась вести себя примерно рядом с одним из сыновей и дочерью… — Если бы я мог завести семью, я бы это сделал, — Флёрри отвлеклась от поиска разгадки и, удивлённо моргнув, взглянула на Плериона. Он стоял, понурив голову. Из глаз на опущенный нос стекали слёзы, скапливались и симультанно срывались на кафель. — Я уверен… я думаю… если бы мама увидела, что Сомбра не исчез бесследно, а будет жить в их потомках, в её внуках — она увидела бы цель продолжать жить, чтобы присматривать за ними и оберегать их… Это было уже слишком. Флёрри Харт даже всхрапнула, пытаясь сдержать рвотный позыв от вопиющей слащавости. — Матриарх изначальный, — прошипела она, морща нос в отвращении и крайней неловкости за кузена. — Сейчас бы приводить в этот мир жеребят только ради попытки вытащить свою маму из депрессии! Всё, с меня хватит. Я доставила тётушку тебе в копыта — я улетаю домой. Счастливо оставаться, позовёте, когда в следующий раз надо будет отрывать её от надгробия: это же так сложно, когда вцепившаяся в него пони весит примерно как семиклассница, обязательно надо звать принцессу с другого края света! Уже отлетев от Кэнтерлота, она быстро остыла и прикусила губу, устыдившись своей вспышки, но скоро тряхнула головой и заставила себя нахмуриться: она нигде не солгала и не сказала ничего возмутительного, только так, как всё обстояло на самом деле. Каждый раз срывать её с места ради того, с чем справится уже буквально любой смертный, было неуважением и обесцениванием намного большим, чем вырвавшиеся сгоряча слова. К тому же, Флёрри была возмущена последним предположением Плериона. Какая мерзость! Она намного больше понимала его старших братьев и младшую сестру: аликорньи гены дарили им большую продолжительность жизни, а ещё у них перед глазами были примеры родителей, которые решили родить их примерно в одну и две тысячи лет. На их месте она бы тоже не спешила заводить потомство. А на своём — не собиралась делать этого вовсе. «Он просто тюфяк и маменькин сынок», — успокоилась окончательно Флёрри Харт и отдалась полёту. Стоило многих трудов выбить у тревожащихся родителей право передвигаться без кортежа и охраны на столь дальние расстояния, и она всё ещё ловила странные взгляды ото всех без исключения пони, которые узнавали, что аликорночка преодолевает их своими крыльями, но ей было плевать. Она обожала летать, предпочитала этот метод передвижения телепортации и гордилась своими гигантскими мощными крыльями, позволявшими покрывать бесчисленные мили и не знавшими усталости. По прилёту Флёрри Харт быстро посетила душ, наскоро смыв с себя пот и осевшую над некоторыми районами копоть с заводских труб, и первым делом после этого поспешила в сад. Папа, никогда не тяготевший к вредным привычкам, в старости и вовсе налёг на здоровый образ жизни с редким фанатизмом. Поначалу стремившись просто сохранить форму и противостоять старению рядом с вечно молодой женой — которая, однако, ненавязчиво корректировала свой имидж в сторону более «бабушкинского» по мере того, как годы омеги всё-таки брали своё, — Шайнинг Армор пришёл к учению о шлаках и токсинах, альтернативной медицине и экзотическим омолаживающим методикам далёких или вообще прекративших существование стран. Флёрри Харт нашла его в любимом тенистом месте сада — ультрафиолетовые лучи от солнца внезапно считались теперь вредными, вызывающими болезни кожи и убивающие её тургор, — втягивающим через трубочку свежезамешанный водорослевый смузи из страны гиппокампов. Держал он её зубами, чтобы не напрягать губы и не усугубить тем самым кисетные морщины. — Папа! — счастливо засмеялась Флёрри Харт, скачками приближаясь к единорогу. Как бы аликорночка ни стремилась казаться взрослой, суровой и прожжённой, истребить в себе привычку радостно приветствовать обожавшего её папу и по-жеребячьи буйно демонстрировать удовольствие от нахождения рядом с ним у неё так и не получилось. Старый омега каждый раз вторил ей своим смехом, раскрывая объятья и ловя в них детинушку, заметно переросшую его в любых масштабах, как маленькую щекастую кобылку, которой она навсегда в его глазах и осталась. — Привет, тайфунчик! — он предпринял попытку закружить её, встав на задние ноги, и Флёрри охотно помогла ему взмахом крыльев, отправив в вальс их обоих. Папа и дочь с весёлым визгом повалились ровно на толстый и упругий коврик для йоги, нагретый солнцем и недавно поднявшимся с него телом омеги. — А я уже боялся, что придётся ждать ещё один день, но ты, как обычно, быстрая, как Рэйнбоу Дэш. Как насчёт партии в бильярд сегодня вечером? Остались силы? — Конечно! — с готовностью тряхнула гривой Флёрри Харт, и её глаза засияли. Бильярд оказался единственной игрой, где гиперактивная кобылка некогда согласилась стоять на месте и концентрироваться, а не носиться тайфуном и ненароком разрушать всё вокруг. — Отличненько, — довольно прищурился Шайнинг. — Как прошло путешествие в Эквестрию? — Да нормально, как обычно, — аликорночка подобрала длинные конечности и уселась рядом с оставшимся лежать Шайнингом, комфортно завалившись на одно бедро и не по-королевски подогнув под себя ногу. — Сегодня, ну, в смысле, вчера, на дежурстве был Плерион. Пожалел, что не может завести внуков. Омега засмеялся: — Ему не рановато о таком сокрушаться? — Да они там все уже с ума сходят, — неровно ухмыльнулась Флёрри, глядя в сторону. Шайнинг знал, что означает это взгляд, и терпеливо ждал следующей реплики с полуприкрытыми глазами. Наконец аликорночка длинно выдохнула и медленно вернула взгляд на его лицо, что было сигналом к началу Важного Разговора По Душам. — Мне кажется, я его обидела. Не… очень… заслуженно. — Как у тебя получилось? Этот вопрос всегда звучал из уст Шайнинга так, будто его старшая дочь была живым воплощением эмпатии, ходила всюду с метёлочкой, чтобы безвредно убирать с дороги любых жучков и червячков, спасая их от гибели под чьими-нибудь копытами, занималась благотворительностью в свободное от изобретения лекарства против пегасифилиса время и вообще была сущим ангелом, не способным задеть чьи-либо чувства или хоть сколько-нибудь обидно подшутить. Всегда. Даже после инцидента, где Флёрри заигралась и случайно срубила с дворца нежилую — слава богиням, нежилую — верхушку, учинив её падением такие разрушения на площади, каких та не видела со времён сражения короля Сомбры с королевой Аморе. И каждый раз Флёрри ёжилась и приподнимала перья на крыльях с искренним стыдом и страхом разочаровать папу, хотя прекрасно знала, что это невозможно. Она всегда будет его любимым тайфунчиком, который уже давным-давно не помещается на коленях за обедом, но всё ещё может выбирать из тарелки омеги самые вкусные куски, игнорируя свою порцию и вместо порицания получая лишь тёплый поцелуй в спутанный затылок. — Я, вроде как, наговорила ему всякого, — принялась неловко чертить копытом узоры по коврику аликорночка, — чего не должна была говорить, на самом деле. Про то, что им всем пора самостоятельно следить за принцессой Луной, про то, что мне не очень нравится каждый раз мотаться в Эквестрию всего лишь из-за этого, — она бросила на Шайнинга быстрый разведывающий взгляд, но внимание и сострадание — причём неизменно именно ей — в его лице не дрогнули. — И… про то, что мне не понравилась его идея с внуками. Типа, они могут вытянуть принцессу Луну из депрессии. — А, её внуки, а не его, — озарённо протянул Шайнинг Армор. — Да, — нервно посмеялась Флёрри. — Я не так выразилась. — И что он тебе ответил? — Не знаю, — виновато процедила сквозь зубы аликорночка, и её крылья поползли наверх в попытке погрести под собой голову. — Я сбежала. Ну, мне очень хотелось сбежать после того бре… предположения, которое он сказал про внуков. Это правда очень стрёмно, пап! — Он же не тебе предложил этим заняться, — без осуждения резонно заметил Шайнинг. — Да, он даже не на своих братьев и сестру собирался это повесить, а пожалел, что сам не может это организовать, потому что бета… — она вдохнула и хлопнула ртом. — Ой. Я действительно поступила, как гадина, да? — Ты просто очень устала и не подумала, — погладил её по плечам Шайнинг Армор и бережно сложил обратно крылья, уже почти поднявшиеся до висков. — Плерион тоже очень устал. Они все очень устали и хватаются за любую надежду, ведь им приходится видеть состояние принцессы Луны каждый день. — Когда она не запирается в склепе и даёт на себя смотреть, ты имеешь в виду, — вяло попыталась пошутить Флёрри, и омега коротко усмехнулся. — Ладно, я… извинюсь перед Плерионом в следующий раз. Но, пап, прикинь, если мне реально придётся посвятить всю жизнь тому, чтобы отрывать тётушку Луну от этой проклятой могилы? — Ты всегда можешь «немного» опоздать и потом сказать: «Извините, там принцесса со мхом срослась, на этот раз не получилось их разлучить». — Па-а-ап, на кристаллах не бывает мха, — засмеялась Флёрри Харт, показав кончик языка между зубов. — А как же принцесса Луна? — Фу, пап, так нельзя! — хохотала аликорночка, совсем не веря в свои слова, а Шайнинг лишь подмигнул ей. — Мы не должны бросать принцессу Луну, — погладил он дочь по щекам, когда та отсмеялась, сбросила напряжение и была готова его выслушать. — Она любила тирана и недостойного пони, но это не значит, что она сама такая же плохая. Наоборот — это доказывает, какое у неё чистое сердце, ведь таких пони, как Сомбра, можно полюбить, только если ты обладаешь даром видеть хорошее даже в них, несмотря ни на что. Это нормально, что ты не понимаешь, почему принцесса Луна так долго убивается. И я вместе с тобой не понимаю, почему так долго убиваться нужно именно по этому альфе. Но когда мы выражали соболезнования об утрате Сомбры ей и её жеребятам, мы выражали соболезнования ей и жеребятам, а не Сомбре. Действительно, нам на него плевать. А отчего не должно быть плевать? Он в буквальном смысле кровный враг нашей семьи — я бы с удовольствием сплясал у него в склепе, если тебе интересно, — Флёрри попыталась не улыбнуться. — Но принцесса Луна — наша подруга, мы любим её. И мы жалеем о её горе. Не о смерти Сомбры, а о том, какую боль ей это причиняет. Мы просим тебя заботиться о ней не потому, что больше некому это сделать. Мы хотим, чтобы ты осознала, как важно иметь такое же доброе сердце — важнее, чем высокое происхождение, могущественную магию или быстрые крылья. Понимаешь, о чём я, тайфунчик? — Понимаю, — дежурно прогудела Флёрри, ласкаясь к тёплым шероховатым копытам омеги. — Вот и славно, — по-жеребячьи бупнул Шайнинг её в нос напоследок, заставив хихикнуть от неожиданности. — Лети, поздоровайся с матушкой, сообщи мистеру Брифкейзу о том, что вернулась — и… сегодня на обед сомелье обещал открыть отменное молодое вино. Присоединишься? — Конечно! — энтузиазменно хлопнула крыльями Флёрри Харт. Алкоголь ей дозволялось пить только за совместными трапезами с папой. Поэтому, если её вдруг ловили за распитием где-нибудь в другой момент, Шайнинг Армор просто доставал пару злаковых батончиков.

***

— Письмо от принцессы Луны, — возвестил секретарь, прервав тихий разбор почты принцессы. — Что, так быстро? — простонала с кровати Флёрри Харт, роняя себе на лицо комикс, который она только-только открыла, вернувшись с крайне нудного урока политического администрирования. — Она становится всё более слабонервной. Она на этот раз даже не попыталась реабилитироваться! У тётки уже рог, наверное, скрипит от тяжести её луны. Я её только три недели назад из склепа вытаскивала. Хоть бы месяц продержалась для приличия! — Нет, Ваше Высочество, — прервал её нытьё земной бета и авторитетно развернул письмо строками к аликорночке, будто она могла рассмотреть мелкие убористые буквы с такого расстояния. — Лично от принцессы Луны. Она сама его написала. — Чего? — не поверила она, резко села, перевернулась и подползла к краю кровати, чтобы выхватить листок и бегло пробежаться глазами по строкам. Затем удивлённо уставилась в пустое пространство перед собой. — Она просит срочно прибыть, потому что только я могу помочь ей в одном секретном проекте. — Вы полетите? — поинтересовался секретарь, по первым строкам следующего письма опознавая фанатское и без потерь времени определяя его в высокую стопку. Когда он, заждавшись ответа, повернул голову к кровати — обнаружил её пустой, а окно напротив неё — распахнутым. — Ожидаемо. Изредка и внезапно смертельная апатия принцессы Луны сменялась чрезвычайно бурной деятельностью. Она практически переставала спать, чтобы больше не вливать себе в кровь анестезию лживых счастливых снов и не отвлекаться на них от очередной идеи, которая захватила её, как сумасшедшую. В прошлый раз это была теория, что Сомбра лишь инсценировал свою смерть, и его возможно отыскать где-то в мире живым и невредимым, если подключить достаточное количество связей. Флёрри ненавидела отлучки в Эквестрию, если они заключались в унылом отдирании ревущей тётушки от опостылевшего кристального монумента над саркофагом, но вот её навязчивые идеи, бред и мании всегда сулили приключения, каковых неугомонной молодой аликорночке попросту не хватало в безопасной и ленивой Кристальной Империи. Она преодолела расстояние до Кэнтерлота за рекордные девятнадцать часов, остановившись лишь на пару минут в любимой придорожной закусочной ради четырёх хот-догов, которые тоже съела на лету. Флёрри Харт, увлекшись скоростью, не успела достойно принцессы затормозить в воздухе и приземлилась перед воротами дворца в эффектном дрифте, свезя красную ковровую дорожку в наслаивающиеся и падающие друг на друга высокие складки. Пока она благовоспитанно расправляла её обратно шарканьем копыт, за её спиной таял фиолетово-голубой след. — Принцесса Луна ждёт меня, — сообщила аликорночка, запыхавшись, и один из постовых с очень ответственным лицом покинул свой пост, чтобы её сопроводить. Обнаружилось, что тётушка переоборудовала часть выделенного ей под жильё крыла в самую настоящую лабораторию. (У них с Сомброй была отдельная довольно жуткая на вид резиденция, которую тот сам для них построил, но принцесса Луна по очевидным причинам не рисковала смотреть в ту сторону после его смерти.) Там даже не царил классический сумрачный полумрак, любимый всеми почитателями ночи, а ровно и ярко светили с потолка, стен, углов и даже ящиков белые лампы. Что-то искрило оранжевыми всполохами. Тётушка без причитающегося случаю лабораторного халата и защитных очков, но в полном комплекте королевских регалий сновала от прикрытого экраном стола из нержавеющей стали до тёмного массивного монитора с путаными зелёными цепочками данных. На ходу она деловито кусала от наполовину очищенного банана — похоже, достаточно мягкой твёрдой пищи из тех, что сейчас мог принять её желудок. — Приветствую, внучатая племянница, — бросила она и приветственно махнула копытом. — Прошу, присоединяйся, угощайся — ты, наверное, устала с дороги. — Здравствуйте, тётушка, — озадаченно наклонила голову набок Флёрри Харт и обратила внимание на тумбу сбоку от входа. В чёрной сетчатой фруктовнице, стоящей на ней, органично и уютно соседствовали связки банана и любимые чёрные виноградные грозди аликорночки. Облизнувшись, она отщипнула магией несколько ягод и одну за другой закинула себе в рот. — Что мы будем делать сегодня вечером? — Уже вечер? — разом утратив практически крутой небрежный вид, принцесса Луна обеспокоенно встала на месте, как вкопанная, и поискала взглядом часы. — Нет, это просто цитата, — пожала плечами Флёрри. — Сейчас раннее утро. — Не пугай меня так, — на пару секунд демонстративно приложив копыто к груди, омега снова пустилась в непонятное, но очень занятое мельтешение по лаборатории. — Я уже испугалась, что прошёл целый день, а я не продвинулась ни на дюйм. — Но чем ты занимаешься? Вместо ответа принцесса Луна внезапно закинула копыто за непроницаемый экран, а затем выдернула оттуда огромное серое полотнище и, встав на задние ноги, развернула его перед собой, чтобы Флёрри Харт хорошо рассмотрела. Хорошо рассмотрела готовые швы, наметки мелом, складки, текстуру густых бархатных волосков, «ногав», по которому становилось понятно, что когда-то это полотнище покрывало плоть живого пони… — Я сделала кожу, — довольно объявила Луна. — Твою мать! — заорала Флёрри Харт, вытаращила глаза и рванулась задом наперёд. Она громко врезалась крупом в закрытую дверь и уже рванулась открывать её, спасая свою шкуру в буквальном смысле этого слова, когда вспомнила, что заманившая её сюда омега — не просто не маньячка, но и не особо-то выглядела в тот момент, как маньячка. Аликорночка погасила рог, отпуская ручку, и прочистила горло. — Извини, хе-хе, это было внезапно. Я хотела сказать… кожу? — Да, — моргнула Луна и опустилась на одну из передних ног, второй по-прежнему удерживая полотно. — Подойди поближе. Не бойся, она искусственная. Флёрри подкралась вплотную к тётушке, заискивающе улыбнулась ей на всякий случай и, немного поколебавшись, провела копытом по всей ширине протянутого к ней материала. Результат заставил её крупно вздрогнуть всем телом и слабо зашипеть. — Ух. А выглядит и ощущается, как настоящая. — Да, я работала над ней три дня без перерыва, чтобы повторить текстуру и густоту шерсти, шрамы и все особые приметы Сомбры. Я особенно горжусь фрагментом, повторяющим мех на его груди. Потрогай вот здесь, он очень густой и в меру мягкий. — Ага… — отрывисто кивнула Флёрри, шаря по лицу омеги тревожно подёргивающимися глазами. — В смысле, нет, спасибо, — «Не уверена, что хотела бы щупать грудь Сомбры». — Круто. Нет, правда, впечатляющая работа. А зачем? — Я выгляжу, как сумасшедшая, я понимаю, — тяжело вздохнула принцесса Луна, быстро, но без суеты складывая имитацию кожи в несколько раз, чтобы та не возилась без дела по полу и не пачкалась. — И уж тем более ты успела насмотреться на всякое в моём исполнении — отчасти поэтому я и позвала именно тебя. Флёрри Харт, мне как никогда нужна твоя помощь. Я поняла, чего мне теперь не хватает больше всего. Прикосновений. Повисла неловкая пауза. — Вас… обнять? — Нет, мне не помогут твои объятия, как не помогают объятия сестры, хотя я не знаю в них отказа, — пожала плечами Луна, опечаленно прикрыв глаза. — Мне не хватает копыт Сомбры. Я могу вообразить его смех и голос, заставить это звучать в своей голове с его интонациями и угадать каждую его реплику; тем более я могу представить, как наяву, его лицо, и вспомнить аромат. Но я никак не могу обмануть себя и заставить чувствовать его прикосновение. Поэтому я хочу сделать голема, обтянутого материалом, похожим на кожу Сомбры, чтобы он обнимал меня вместо него. На широко распахнутых глазах шокированной Флёрри Харт она зажгла рог и произнесла: — Первый, иди сюда, — после чего погасила рог и немного неловко пояснила: — Я занималась больше созданием кожи, а это — всего лишь прототип, на который её полагается примерять. Поникен. Я хотела проверить, могу ли создать голема, похожего на пони. Следующие модели не будут требовать магического прикосновения, чтобы выполнять команды. И, конечно, от них останется только каркас, а сейчас у меня не было времени на такую тонкую работу. Из-за отдалённой ширмы вышел, неуклюже переставляя ноги, обозначенный первый голем. Его голова была вырублена из блёклого некачественного кристалла непозволительно грубо, напоминая профиль Сомбры лишь очень отдалённо, зато шея, спина, грудь и ноги были детализированы весьма сносно. Он подошёл к своей создательнице, остановился напротив неё и безропотно позволил облачить себя в серую кожу. Омега помогала усложнёнными маленькими заклинаниями там, где механическое воздействие телекинеза рисковало повредить результат её трёхдневных трудов. Невидимые зажимы и булавки регулировали и закрепляли шкуру, не давая образовываться складкам там, где это могло разрушить иллюзию. — Вы ненадолго вышли из безумия и позвали меня, чтобы усугубить его ещё сильнее, — с накатывающей тошнотой наблюдая за процессом, просипела аликорночка. — Флёрри. Она ненавидела, когда её имя произносили так. Ненавидела потому, что сразу замолкала и испуганно выслушивала всё, что бы за ним ни последовало. Иногда аликорночке казалось, что об этом знало непозволительно чрезмерное количество пони. — Он сделан из кристалла, но я никогда не была так искусна в обращении с ними, как Сомбра, — было что-то неправильное, несмотря на абсолютную рассеянность движений, в том, как Луна поглаживала копытом рог голема, на которого оперлась всем телом. Что-то неправильное было во всей этой ситуации — мозг Флёрри просто пытался найти для происходящего какой-то ёмкий сосуд, который был способен окинуть мыслью и воспринять. — И, даже если бы я позвала Дасти Плазму — он остался бы кристаллом. Грубым. Холодным. Безжизненным. Я не хочу прикасаться к коже Сомбры, что будет тем же самым. Мне нужна твоя магия, чтобы создать кристалл, способный поддерживать температуру тела живого пони, не провоцируя возгорание. Кристалл, способный… к пластике. — Нет, — выдохнула Флёрри, попятившись практически в отвращении. — Я не буду помогать в этом. — Почему? — Потому что вы должны принять потерю и отпустить Сомбру, а не выворачиваться, отыскивая ему замену! — обвинительно огрызнулась Флёрри Харт. — Неужели вы думаете, что это чучело заменит вам истинного? Это бред чистой воды! Я… во имя любви, я только хотела сказать, что ещё поняла бы, если бы вы достали его тело и занялись некромантией, как вспомнила, что оно сожжено! А так вы не побрезговали бы и этим! — Я не хочу лишний раз напоминать себе, что Сомбры больше нет, так что выбирай выражения! — А так он, значит, появится? — Флёрри испытала сильный порыв красноречиво лягнуть голема, но в последний момент остановила себя, не зная, что этот жест вынудит щёлкнуть в голове аликорницы, которая всё ещё была старше неё. И ощутимо мощнее и опытнее. — А потом, когда износится, сломается или разрушится — можно будет сделать ещё одного Сомбру? И ещё, и ещё? А в чем тогда смысл убиваться по настоящему, если его так легко заменить?! Когда ты начнёшь мыслить реально, тётушка?! — Да кто тебе сказал, что я собираюсь?! Флёрри Харт поражённо остановилась. Луна смотрела на внучатую племянницу с возмущённо сдвинутыми бровями, поджав губы практически в обиде. Как будто предположение, что она могла обратиться к здравому смыслу, было оскорбительным для неё. — Мне не нужна реальность, где нет Сомбры, — непререкаемо заявила омега. — Равно как и я, не находящая в себе сил жить без Сомбры, не нужна этой реальности. Но я не могу умереть. Почему-то не могу. Каждый раз, когда я пыталась — или меня останавливали, или я не могла довести дело до конца. Ты знаешь, что я больше своей сестры или твоей матушки склонна прислушиваться к знакам судьбы и следовать её воле. Но я не могу и жить, потому что без Сомбры ничто не имеет смысла… Флёрри Харт зажмурилась. Она не верила, что произнесёт это своим собственным ртом, но попробовать стоило. Больше ничего не оставалось, кроме… — А как же ваши жеребята? Они тоже не имеют смысла? Они — прямое продолжение Сомбры, воплощение вашей любви, — её голос дрожал, когда она пыталась удержать хот-доги и несколько виноградин внутри. — И когда у ваших жеребят появятся свои жеребята — они тоже не будут иметь смысла? — Никто из них не будет Сомброй, — с неожиданной мягкостью ответила Луна. — Я буду любить их, потому что он будет жить в них. Но они никогда не будут им, и это к лучшему. — Чего же вы хотите? — жалко мякнула Флёрри. Луна окинула прототип голема взглядом. — Я хочу создать его совершенную копию и забыть, что это не он, — судя по тому, с каким оттенком удивления говорила омега, эти слова впервые в жизни звучали вне размышлений у неё в голове. — Я хочу научить этого голема вести себя, как Сомбра, говорить, как Сомбра, касаться, как Сомбра, и провести остаток своих дней в гипнотическом сне. Если потребуется, я хочу найти что-нибудь, что позволить одурманить мой мозг в достаточной степени, чтобы я больше не обращала внимание на факт того, что этот голем — не Сомбра, и со временем начисто забыла бы об этом. Я хочу начать жить в своих лучших снах, не засыпая. — Вы просите меня свести вас с ума?! — воскликнула Флёрри, прижав уши. — Меня достало думать о себе, как о сумасшедшей, — вздёрнула верхнюю губу в вызове Луна. — Я тысячу лет так думала, и ты предлагаешь мне называть себя так ещё столетие или несколько. Почему нельзя ограничиться фразой, что мои цели просто более странные, чем у других пони? — Они не странные, они чокнутые! Это не выход, так нельзя! — Я больше не знаю никого, кто заставлял бы кристалл вести себя так, словно он живой. Ты можешь получить свою кьютимарку за это творение. — После этого получить вторичный пол, узнать, кто мой истинный, и со временем превратиться в тебя? Я лучше прохожу пустобокой несколько тысяч лет, в которые на меня любая способная тыкаться гениталией в гениталию букашка будет смотреть, как на сосунка, пока понивечество не вымрет! — Флёрри, я вернусь к управлению луной и звёздами. Беспрерывно. Я начну выполнять все свои обязанности и творить, я снова смогу видеться и общаться со своей сестрой, с тобой, с твоей матушкой. Всё станет как прежде, если я буду верить, что Сомбра жив, и что этот голем — Сомбра. Флёрри… я не стану снова счастлива иначе. — Как тебе не стыдно быть такой ограниченной?! — в сердцах воскликнула Флёрри Харт. — Ты никогда не пыталась найти смысл вне Сомбры при его жизни и не собираешься делать этого сейчас! Ты даже не скрываешь, что не собираешься пытаться! Как древнее, по слухам мудрое и могущественное существо может сломаться от всего одной вещи?! — Я не существо, — прошептала Луна. — И я лишилась не вещи. — Всё, хватит, — гневно фыркнула аликорночка. — Я больше не хочу это слышать. Это недостойно аликорна, недостойно принцессы, недостойно мыслящей пони! Я не буду потакать твоим слабостям. Я не буду помогать тебе. Я отсыпаюсь и улетаю обратно в Империю, делай, что хочешь! Она, зарычав от злости, громкими стремительными шагами покинула лабораторию и с силой захлопнула за собой дверь — так сильно, что замок не успел сработать, и она снова приоткрылась. Как обычно переводя за порогом дыхание и запоздало призывая себя успокоиться, Флёрри услышала то, к чему не могла оставаться равнодушной ни при каких обстоятельствах. Громкий, отчаянный, пронзительный всхлип, задушенный в самом конце. Аликорночка поперхнулась воздухом, опустив уши и суматошно стреляя взглядом себе за спину. Она знала, что нельзя оборачиваться, нельзя подсматривать, нужно просто уйти и позволить ярости уничтожить все сомнения. Но она обернулась и подсмотрела. Омега, до побеления сжав губы и зажмурившись, всхлипывала в приложенную к носу переднюю ногу и явно пыталась не завыть по-волчьи, как она без колебаний делала всё время до сегодняшнего дня. Вместо этого Луна засветила рог и икающим голосом попросила: — Первый, обними меня. Пожалуйста… пожалуйста, обними меня… Тёмный рог полыхнул острой ершистой вспышкой, угасая. Колени подогнулись, и омега осела на пол. Голем с прежней неуклюжестью преодолел пару шагов до своей создательницы, а затем с внезапной пластичностью опустился рядом с ней. Объятые искусственной кожей копыта мягко обвели контуры опущенного к полу лица, коснулись оснований ушей, поворачивая безвольно повисшую голову к пустым, лишённым блеска глазницам. Луна держала свои истекающие слезами глаза закрытыми и, судя по резким нечастым выдохам, всеми силами концентрировалась на иллюзии. Копыта ласково скользнули к затылку, потянули аликорницу на себя — и та покорно приблизилась, обвивая голем передними ногами и крыльями. Тот немедленно окутал её спину объятьями, стараясь укрыть каждый сантиметр, полностью спрятать омегу от мира. Голем обнял её и прижался к ней и уткнулся нижней частью лица между прижатых ушек, подражая поцелую в макушку. «Он… так обнимал её?» — заторможенно подумала Флёрри, прижав копыто к ускорившемуся сердцу и тронув крылом непрошено разгоревшийся румянец на одной из щёк. — Я скучаю, — с присвистом прошептала Луна, прижалась к голему изо всех сил, и зажмуренные до треска глаза всё говорили о том, как сильно она пытается игнорировать его холодность и твёрдость, сосредотачиваясь на мягкости и фактуре шерсти. — Я так сильно скучаю… Омега всхлипывала у голема на груди, не в силах успокоиться. Она не верила ни ему, ни себе. Она знала, что это не Сомбра. Это была его кожа, она чувствовала щекой идеально воспроизведённый шрам, он двигал передние ноги вокруг неё и обнимал её так, как всегда делал Сомбра, но это был не он. Он не пах полынью и ветивером. Луна сама вытачивала его из кристалла и собственной магией приводила в движение. Омега помнила, что это не прикосновения Сомбры, и её тело физически болело без них. Она начала задыхаться. Флёрри с окольцованными льдом рёбрами бесшумно отступила от двери, медленно попятилась, пока зрелище отчаянно вцепившейся в голема тётушкой не исчезло из виду, развернулась и галопом, забыв про крылья, ринулась к зарезервированным за ней апартаментам. Несмотря на усталость, она долго не могла заснуть. Всё время до ужина Флёрри Харт провела, размышляя с мучительным треском в голове. Глубоко в груди что-то надоедливо и болезненно скреблось, и в подреберье от этого неприятно сосало. Несмотря на голод после тяжёлой дороги, даже для альфы ставшей бы настоящим испытанием, аликорночка не чувствовала особого аппетита, когда поглощала доставленную в покои изысканную еду. Она оттягивала момент желанного ночлега, расхаживая по покоям с зажатой между сгибами крыльев головой и хмуря брови. Наконец она позволила взгляду задержаться на добротном рабочем столе в кабинетной зоне апартаментов, подошла к нему рысью и уселась писать письмо. «Принцессе Луне нужна моя помощь, — после всех формальностей и приветствий перешла к делу Флёрри, — поэтому какое-то время я проведу в Кэнтерлоте, хотя я поверить не могу в то, чем мне придётся здесь заняться. Не беспокойся, матушка, я нагоню свою программу позже. К тому же, я уверена, что опыт работы с принцессой Луной будет сам по себе, — она надолго задумалась, подбирая нужное слово, — познавательным. Люблю, целую». Она уже почти заклеила конверт, когда её молнией поразило парадоксальное, дурное предчувствие, от которого похолодели копыта и выступил противный липкий пот на лбу. Сцепив разом пересохшие губы, она достала письмо и приписала: «P.S. Если папе внезапно станет хуже, даже если это покажется какой-то мелочью — пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, — она трижды подчеркнула, — напиши мне немедленно — и я вернусь в ту же минуту». Худо-бедно успокоенная, Флёрри Харт легла спать. Наутро принцессы Луны не обнаружилось в лаборатории. Аликорночка с замиранием сердца заглянула за ширму, ожидая увидеть обугленные обломки голема и жалкие обрывки шкуры, над которой тётушка так старательно работала, но всё находилось на своих местах, целое, невредимое и безжизненное. В покоях омеги тоже не оказалось, и ни один слуга не мог сказать, куда она делась. «Блин, — Флёрри подхватила буллу копытом и начала грызть крохотную гряду выступающего шва, панически оглядываясь по сторонам. — Блин. Только не это». Второе из двух мест на планете, где можно было гарантированно найти принцессу Луну, пустовало, поэтому оставалось только… Флёрри Харт телепортировалась прямо в склеп, сразу выставила щит на всякий случай — как-никак, тётушка поела и выглядела очень живой и боеспособной ещё вчера, — но в него ничего не врезалось. Аликорночка привычно зажгла кристальное освещение силой мысли. Омега уже не лобызалась с надгробием, а свернулась под ним в какой-то удивительно маленький комок и мерцала приоткрытыми бирюзовыми глазами в разноцветном полумраке. — Тётушка? — насквозь виноватым голосом позвала Флёрри Харт и, вздохнув, убрала щит. — Я была не права. Я хочу извиниться… то есть, я хочу попросить прощения. Луна удивлённо приподняла голову, не разворачиваясь из клубка. Получилось очень по-оленьи. — Мне не следовало говорить всего того, что я вчера… как я вчера на вас накричала. Это было ужасно неуважительно, — она покаянно поклонилась, что было скорее способом спрятать краснеющее лицо. Флёрри не умела извиняться. Все её проступки заминались будто бы сами собой, и прощение само падало в копыта без необходимости его вымаливать. Аликорночка не представляла, что нужно говорить, а банальности быстро закончились. Сердце подсказывало ей просто раскрывать свои чувства, но разве это считалось бы за извинения? Однако время шло, молчание тянулось, и Луна не торопилась раскрывать ей объятия с умилённым воркованием, что такой милой кобылочке всё уже давно прощено. Не с чего было. — Я не должна была с таким бессердечием относиться к вашей боли и думать, будто вы обязаны оправдывать мои ожидания, — дрожащим голосом выпалила Флёрри Харт. — Вы правы: вы — не существо… а живая омега, которая очень страдает и впервые за столько лет поняла и осмелилась попросить, как ей облегчить эту боль, а я устроила истерику. И… и если бы мой папа… — она попыталась проглотить слёзы, но они всё равно пролились на шершавый пол склепа. — Если бы мой папа… вдруг умер — вы бы имели полное право не понять, почему я убиваюсь, так же, как я не понимаю, почему вы убиваетесь по своему истинному, ведь, кажется, у вас не было папы так же, как у меня не было истинного, но… я знаю, что вы бы так не сделали. А я сделала, и мне за это… стыдно, — она всхлипнула, её красивое надменное лицо исказилось до неузнаваемости в тихом плаче за зазубренной косой чёлкой. — Хотя мне даже произнести страшно, что папа умер, когда он ещё жив, а вы пережили это, и…! Принцесса Луна бесшумно подлетела к ней и заключила в объятия полуночно-синих крыльев так быстро и неожиданно, что Флёрри Харт подпрыгнула от испуга, а с её рога ударила в потолок крохотная золотая молния, но в следующее мгновение она уже по-жеребячьи ревела в плечо омеги — и от страха перед смертью Шайнинг Армора, и от пережитого унижения за первое в жизни искреннее извинение, — и чувствовала, как её собственное подрагивающее плечо тоже пропитывается горячими щиплющими слезами. «По-моему, стать альфой мне уже не светит», — с лёгким, полушутливым сожалением подумала аликорночка, когда слёзы закончились, и они с тётушкой разомкнули объятия. Вытерев лицо перьями, Флёрри Харт с удивлением отметила, что Луна никогда прежде добровольно не отрывалась от саркофага с прахом своего истинного. И уж тем более она не задерживалась так надолго вдали от него, если всё-таки оказывалась оторвана. — Я буду помогать вам с големом, — решительно сообщила Флёрри, прежде чем это чудо иссякло бы.

***

Очередной кусок дорогого и красивого кристалла, не выдержав заклинания, расплавился изнутри и плавно затух. Флёрри со склонённой к плечу головой задумчиво смотрела на него ещё много дольше, чем могло бы произойти что-то интересное или удивительное. — М-да, — уронила стоящая в зеркальной позе справа от неё Луна, не дождавшись первой. — М-да, — согласилась аликорночка. — Такой дорогой — и такой бестолковый. — Ничего он не бестолковый, — пробурчала почти ревниво Флёрри, подхватывая перьями превращённый в стекляшку минерал и бросая его на вершину кучки таких же, наполнивших выделенный для брака котелок. Довольно большой и увесистый котелок. — Просто не подошёл для наших целей. В любом случае, это был крайний вариант перед действительно. Самым. Дорогим. Кристаллом. — Да и то он приедет к нам только через неделю в лучшем случае, — тоскливо вздохнула омега, кладя голову щекой на опустевший лабораторный стол. — Это вовсе не означает, что нам будет нечем заняться в это время, — выпалила аликорночка, боясь, как огня, что тётушка может снова впасть в упадничество, и телепортировала на стол перегонный куб. Луна с оглядела его с мелькнувшим в глазах любопытством. — Мы можем попробовать повторить запах Сомбры и сделать так, чтобы его не нужно было обновлять вкопытную. Хочешь? — Да, — выдохнула омега, и Флёрри Харт впервые за долгое время увидела, как она искренне улыбалась. — Тогда давай начнём, — с облегчением улыбнулась ей в ответ аликорночка. — Из чего он состоял? — Полынь, ветивер, бергамот, сандал, иланг-иланг, — без запинки перечислила омега. Флёрри моргнула и прислонилась к баку плечом. — Ого. Так много. Ты уверена? — Конечно, — моргнула принцесса Луна и склонила голову. — Хотя сандала было больше, его следует поставить скорее на второе место. — Ладно, наверное, пони, который был способен сначала занять пост архи-канцлера, а затем захватить Империю целиком, действительно не мог простенько пахнуть чем-то одним, — прикинула аликорночка, не переставая слегка хмуриться. Не удивлена, что все компоненты его запаха такие тяжёлые и горчащие, но я всё-таки ожидала что-то более… пепельное, металлическое и мёртвое. Омега позабавленно усмехнулась: — Почему? — Это было тем, что он оставлял за собой, — ожесточённо прижала уши Флёрри Харт. — Пожары, кровь и ужас. — Этим пахла только мантия. Нюхать его тело было намного приятнее. — Мне бы не понравилось, — решительно заявила аликорночка. — Контролировать результат будешь сама.

***

— Как думаешь, можно будет научить голема колдовать? — прокрутила телекинезом перо Филомены под кофейником Луна, как вертел. Сначала они играючи грели над ним копыта, касаясь его эфемерного огненного излучения, а потом омега предложила использовать диковинку для очень тривиальной задачи — подогрева кофе. И, поскольку это так же была первая шутка из её уст, Флёрри Харт не замедлила воплотить задумку на самом деле. Та, к удивлению обеих кобылок, сработала, что даровало им ещё один взрыв смеха. И неугасимый кофе. — На каком уровне? — с подозрением уточнила аликорночка. — Всего лишь телекинез, — примирительным жестом копыт успокоила её Луна и печально усмехнулась. — Сомбра не в меру расточительно пользовался магией, и это мы повторить не сможем, но Сомбра, держащий ручку копытами или зубами вместо телекинеза, точно разрушит иллюзию. Хотя… было бы здорово, если бы он умел выращивать кристаллы — хотя бы маленькие и неказистые. Сомбра постоянно оставлял для меня чёрные звёздочки и цветы там, куда я могла случайно кинуть взгляд. — Это… неожиданно мило, — хлопнула крыльями Флёрри Харт прежде, чем успела подумать и вспомнить неприязнь к тёмному магу, впитанную с молоком родителей. — Знаешь, я думаю, можно. Причём сделать их частью самообслуживания голема, чтобы ты не занималась им сама и не вспоминала, что он искусственный. Например, это была бы система очистки от повреждённых частиц. Каким бы огнеупорным кристальный каркас ни был — всегда найдутся крошки, которые обуглятся или что-нибудь подобное. Взамен них он брал бы чистые кристаллы и сам занимался бы своим ремонтом, поддерживал себя в рабочем состоянии. — Очень крутая идея, — одобрила Луна, беззвучно отпив кофе из чёрной матовой чашечки. — И, раз уж он будет способен анализировать своё состояние и корректировать его — может, научим его со мной спорить? — Что? — засмеялась Флёрри. — Он же голем. — Но я-то об этом помнить не буду, — настояла омега. — А настоящий Сомбра мог перечить мне, делать так, как ему хотелось, несмотря на мои запреты, и обманывать меня. — И тебе это нравилось? — Детка, такова природа омеги. Мы параноидальны, немного мазохистичны и очень противоречивы — иначе вырастить жеребят живыми и здоровыми до взрослого возраста и не двинуться в процессе психикой невозможно. — Какой отстой. Может, я всё-таки бета? Пожалуйста, пусть я окажусь лучше бетой, — потыкала себя копытом в грудь под буллой Флёрри, придирчиво морща носик, будто пыталась нажатиями проявить скрывающийся в шерсти подвисающий дисплей с буквой вторичного пола. Луна коротко засмеялась. — Просто шучу. Дело, конечно же, не в том, что я омега, а в моём характере. Если бы Сомбра не демонстрировал в отношениях со мной никакого негатива и не давал мне разумную порцию небольших эмоциональных приключений и толику скандалов, интриг и расследований — я бы начала организовывать их для себя сама. И даже моя сестра не знает, на что бы я его ради этого спровоцировала. И чем. — И как далеко он заходил в том, чтобы тебе не стало скучно? — навострила уши Флёрри Харт. — Сложный вопрос, — медленно ответила омега, глядя в стол перед собой. — Он никогда не давал прямых поводов для конфликта, но зато постоянно бросал вызов моей тёмной стороне и не давал забыть о том, что она у меня есть, и сильная. Нас обоих боялись, ибо помнили, как чудовищ, но из нас двоих только Сомбра не стремился забыть об этом сам и заставить забыть всех остальных. Он видел страх вокруг нас, видел ужасы в нас самих и искренне ими восхищался. Я создала магическую сущность, чтобы наказывать себя за некогда содеянное, а Сомбра представлял каждое из своих преступлений, как почётную грамоту, и призывал меня тоже гордиться тем, кем я была и кем являюсь в глубине души, — Луна грустно усмехнулась, качнула головой и опустила лицо, закрыв глаза. — Он всегда видел, когда я подходила к грани, но решала через неё не переступать, и говорил: «Ты вовремя взяла себя в копыта, но я видел, что ты этого хотела. Признайся, что ты оттягиваешь момент свершения, чтобы обретённая свобода потом стала слаще». Я могла до хрипоты спорить о том, что больше не являюсь зверем, который всех пугает, но Сомбра никогда не переставал видеть именно его… и был им очарован. — А он предлагал тебе что-нибудь вроде «Стань моей тёмной злой королевой, чтобы мы внушали трепет этим жалким смертным вместе»? — мимически паясничая, поинтересовалась Флёрри. — Конечно, — засмеялась Луна. — Причём именно так, как ты изобразила.

***

Принцессы Луны снова не было во втором из двух мест на планете, где её можно было найти. Флёрри Харт разочарованно сглотнула и практически умоляюще обратилась к служанке, убиравшей спальню омеги после сна. Небольшая закрывающаяся комната с кроватью — всё, что осталось от жилых апартаментов принцессы в её личном крыле, когда оно было целиком превращено в лабораторию и мастерскую. — Вы не видели мою тётушку? — мяукнула аликорночка, и при этом даже социопат без толики эмпатии и интуиции прочитал бы «Пожалуйста, скажите, что она не отправилась туда снова» в её глазах прямым текстом. Пегаска-альфа, очень необычная в такой низкоранговой должности, с сожалением развела крыльями: — Её Высочество отказались от завтрака и покинули дворец… Флёрри Харт, доделывая разнообразные мелочи и подготавливая расходники для продуктивной работы, ждала принцессу Луну в лаборатории до полудня, прежде чем насторожиться и пойти искать её. Она полетела к склепу за королевским садом. Аликорночка не пользовалась заклинанием телепортации в надежде, что физическая нагрузка и время пути хотя бы поверхностно развеют её досаду и разочарование и не дадут натворить глупостей. Склеп освещали красно-сине-зелёные кристаллы. Принцесса Луна была внутри. Она обернулась на мелодичный звук разъезжающихся врат с видом застигнутой за воровством из буфета школьницы, и дневной свет, ударивший в неё так же метко, как прожекторы полиции, только усилил впечатление. Омега сидела на расстоянии двух корпусов от саркофага с прахом своего истинного. Ровно между ними лежал слегка развалившийся букет полыни, потому что стебли не были ничем связаны. Принцесса Луна выглядела затаившейся в ожидании чего-то нехорошего, но достаточно разумной, чтобы Флёрри Харт не начала кричать сразу. — Я давно не приходила к нему, — тихо оправдалась аликорница. — Мне было нужно поговорить с ним. Флёрри только сейчас заметила, что её крылья воинственно приоткрыты. Она сложила их и осторожно кивнула. Луна снова повернулась к саркофагу, и её блуждающий взгляд медленно вознёсся по фигуре Смерти до жуткой клубящейся черноты под капюшоном её балахона. — Мне нужен он, — несмотря на местоимение, аликорночка поняла, что тётушка обращается к ней. — Я пыталась забыть его. Я пыталась жить, как жила до него. Почти два года. Я правда пыталась. Но я больше не смогу. Никогда уже не смогу. Мне нужно, чтобы он был рядом. Плевать, насколько ненастоящий. Я как-нибудь обману себя потом. — Я помогу тебе, — на грани слышимости пообещала Флёрри, печально опустив уши и бесшумно сев на пороге. — Я буду рядом с тобой, на твоей стороне, даже если мне кажется, что это неправильно. Если ты пошла на что-то такое неестественное… значит, ты бежишь от чего-то намного страшнее. Скорбящая поза омеги не изменилась. Но аликорночка почувствовала, что в ней стало немного меньше скорби.

***

Флёрри Харт наконец постигла смысл выражения «глаза разбегаются», когда наблюдала за тётушкой, пытавшейся сначала посмотреть на все их рабочие наброски в правильной последовательности, а в конце — хотя бы охватить взглядом. Наконец она с раздражённым выдохом уронила голову и встретила её копытом в усталом фейсхуве: — Дискорд побери. Мы вдвоём уже ни за что не справимся. Нам нужен штат. Магов, химиков, скульпторов, пожалуй, даже художников… Запросишь их у Селестии? — Почему ты сама к ней не подойдёшь? — подняла бровь Флёрри, и Луна снова тяжело вздохнула, обняв себя крыльями. — Я произношу её имя без ненависти — порадуйся за меня хотя бы в этом, окей? Я не уверена, что сдержу себя в копытах, если так быстро посмотрю на пони, про которую помню, что она разлучила меня с Сомброй на тысячу лет, которую мы могли бы провести вместе — и уж тогда мне, может быть, хватило бы. — Если ты сейчас не подойдёшь к ней — у вас не будет второго шанса на эту тысячу лет. — В смысле? — моргнула омега, подняв голову. — Ты не собираешься мне помогать? — Помогать собираюсь, — Флёрри красноречиво потыкала рогом на огромную глыбу кристалла, маленький образец которого несколько недель назад выдержал испытания вечным подогревом изнутри до температур с поверхности звёзд немногим тусклее солнца. — Не собираюсь разговаривать за тебя с твоей сестрой. Это — то, что ты можешь сделать самостоятельно. — Не могу, — буркнула Луна. — Я и рядом с Сомброй не могла забыть и простить ей этого, а теперь… — Ты собираешься дуться на неё всю жизнь? — Дуться? — ударила копытом по столу аликорница, возмущённо вскинув уши, а затем воинственно заложив их за голову и клацнув зубами. — Мы говорим о трагедии, о которой слагали легенды и песни! О куске, вырванном из жизни, такого масштаба, что в нём уместились бы одиннадцать жизней, если не двенадцать! — Ты собираешься дуться на неё двенадцать жизней? Луна перестала пушиться и как-то сконфуженно плюхнулась на напольную подушку, подперев голову передней ногой: — Ну, может, у меня и нет этих двенадцати жизней на такую принципиальную обиду… Вскоре к штату магов, химиков, скульпторов, парфюмеров и прочих присоединился один шебутной секретарь, чтобы разбирать свалившуюся, как снег на голову, почту: техномагические корпорации как-то пронюхали о том, чем занимаются две принцессы, и горели желанием на любых условиях получить результаты их разработок для создания «живых големов» и коммерческого использования. По сути, работа секретаря заключалась в превращении пачек входящих писем и конвертов из-под них в отличную бумагу для растопки.

***

Принцесса Луна боялась засыпать. Сон её сделался рваным, неглубоким и неизменно тревожным. Две ночи назад кошмары вернулись. В них смерть живого, настоящего Сомбры чередовалась с тем, как кто-либо портит голема в виде него. Мастерская воспламенялась, высокие моральные принципы Флёрри Харт брали верх — и она уничтожала их совместную работу мощнейшим боевым заклинанием, оставляя шатко валящиеся в стороны обрубки ног, одна из назойливейших техномагических компаний проникала в лабораторию и похищала всё подчистую без шансов на восстановление. Луна смотрела в потолок воспалёнными глазами и поминутно сглатывала. Слёзы выступали на глазах при одном только предположении, что она может увидеть на этот раз. Аликорница вылезла из постели и спустилась в лабораторию. Голем неподвижно стоял на своём месте, закрыв глаза. — Сомбра, — вполголоса позвала Луна, и они открылись, а обтянутое идеальной имитацией серой шкуры тело пришло в движение. Одиннадцатый дубль оказался конечным, поэтому ему сразу дали имя, а не номер. Новые больше не создавались — только совершенствовался этот, потому что в мире больше не было нужного количества жаростойких кристаллов. Все обрезки от каркаса голема бережно хранились в сейфе, ибо всё ещё оставались слишком дорогими, чтобы быть сгруженными в котелок. Флёрри Харт, Луна и десяток светлых умов, подписавших документы о неразглашении, продумали все необходимые работы до мелочей и продвигались по плану. Сейчас голем умел имитировать дыхание, манеру движений и мимику Сомбры, в его груди билось искусственное сердце, способное изменять ритм, но Луна оттягивала момент дарования ему его голоса. Она не была готова услышать его голос. Не сейчас, когда сердце ещё болит и кричит от ужаса, а голем не способен безупречно обмануть её чувства. — Пойдём со мной, — собравшись с духом после того, как полминуты стояла перед ним и в сомнениях прижимала и поднимала уши, попросила Луна. Лицо голема приняло внимательное и обеспокоенное выражение, потому что он также умел считывать эмоциональное состояние омеги и знал, что безмерно её любит. Они пошли обратно в спальню, и аликорница не ожидала, что «Сомбра» отклонится от приказа и на ходу утешающе потрётся щекой о её шею, а затем взглянет в глаза, беспокоясь, верно ли сделал. Омега неуверенно улыбнулась ему, и в его больших чёрных зрачках засияла нежность. Он будто говорил с ней взглядом и телом, замещая жажду обратиться голосом, которого ему ещё не дали. — Ложись со мной, — закрыв глаза, Луна забралась под одеяло и телекинезом закрыла дверь. Она не хотела, чтобы кто-нибудь из слуг зашёл, увидел это и неправильно понял. Она чувствовала себя как никогда уязвимой по столь многим причинам, что они не умещались в груди, заставляя голос дрожать: — Обними меня. Голем подвинулся к ней ближе, прикоснувшись копытом к плечу. Весь коллектив потратил много дней, чтобы безупречно повторить его копыта. Вены, тонкие налитые мускулы, шрамы, мозоли и лёгкие потёртости на шерсти от пряжек на ремнях доспехов, старые истончившиеся корки от магических ожогов, изменившие фактуру меха на тех местах, длинноватые щётки с сечёными и подпаленными кончиками. Скрытно горящий неугасимым пламенем кристальный каркас под слоями имитирующих живую плоть материалов поддерживал температуру тела живого пони, распределявшуюся неравномерно согласно памяти Луны о том, какими прохладными у Сомбры были копыта, нос и уши. Были проработаны сердцебиение, движение сухожилий, редкое поскрипывание и щёлканье суставов, когда голем залёживался на какой-нибудь конечности. Он успокаивающе пах полынью, сандалом и эфирными маслами экзотических растений. В темноте Сомбра казался совсем настоящим. Луна отпустила свой разум, стараясь дереализовать его достаточно, чтобы забыть, что оригинал мёртв. Она сползла немного ниже вдоль тёплого стройного тела и положила голову ему на грудь. Голем тут же подстроился под неё в выполнении приказа, не мешая омеге двигаться. Сомбра поддержал передними ногами её спину и затылок, давая полностью разжать каждую мышцу тела без риска сползти с него. Она оказалась словно в невесомости колыбели. Луна трепетно выдохнула, слегка жмуря глаза, чтобы не дать слезам пролиться. Незачем плакать. Она в объятьях Сомбры. Ей приснился ужасный долгий кошмар, где его нет, но теперь всё хорошо. Она в безопасности. Его копыта гладили её так привычно и правильно, будто этих страшных мучительных лет вовсе не было. Тепловатые сухие губы тронули кончик рога, прогоняя мельтешащий рой обрывочных мыслей и коронуя сознание блаженной, умиротворяющей тишиной. Подрагивавшие в попытке нервно напрячься мышцы неумолимо расслабились окончательно, пока Луна проваливалась в сон. Она филигранно зависла на границе бодрствования, когда мозг переключился в неуловимый психоделический режим, мешающий фантазию и реальность, и её тело само крепче обвило Сомбру копытами, прижалось к нему и больше не отпустило. Омега ощутила облегчение, как после невыносимо долгой разлуки, но не могла ни вспомнить, что они вообще разлучались, ни понять, как можно было так по нему соскучиться, если он всегда был здесь и так уверенно держал её в объятьях каждую ночь… Утром принцесса Луна объявила, что загрузка воспоминаний переносится. Необходимо заняться голосовыми связками. — Письмо из Кристальной Империи для Флёрри Харт, — по-глашатайски важно и громко оповестил секретарь, когда она закончила. Несмотря на развитие и распространение моментальных способов передачи информации, во многих областях сохранялось обыкновение отсылать письма. Где-то это считалось романтикой, где-то — хорошим тоном, где-то — традицией, а для срочности существовали платные телепортационные каналы на почте, мгновенно передающие письмо по адресу — одно из применений стационарного капсульного волшебства, потрясающей разработки нового Элемента Смеха. Шайнинг Армор предпочитал бумажные послания по двум причинам: ностальгии и того, что электронные письма не поддерживали разноцветные шрифты, а они с Кейденс предпочитали писать Флёрри на одном и том же листе, но разными чернилами — малиновым и голубым цветом соответственно. Как будто разного стиля изложения и почерка было недостаточно, чтобы отличить, где кто. — Ага, спасибо, — удачно пробегая лёгкой рысью мимо него, аликорночка подхватила протянутое письмо телекинезом и начала читать на ходу. Это короткое письмо было написано только голубым цветом. Флёрри Харт сбилась с рыси на шаг и замедлялась, вся зациклившись на послании, всё время его чтения до конца и полной остановки, вынуждая учёных огибать её, словно скалу посреди реки. — Племяшка? — позвала принцесса Луна с заухавшим в тревоге сердцем, уже догадавшись по тому, что когда-то такие глаза были у неё самой. — Какие вести? Флёрри подняла сузившиеся зрачки от неровных матушкиных строк с размытыми кляксами в паре мест, встретилась с пониманием и невыносимой болью во взгляде тётушки и свалилась на пол в обмороке. Шайнинг Армор ушёл безболезненно и тихо, во сне.

***

Флёрри Харт хорошо помнила Луну на погребальных церемониях, посвящённых Сомбре. Омега держалась с достойной восхищения стойкостью. Редкие слёзы по очереди скатывались из её глаз и иссякали, теряясь в шерсти, не успев достигнуть скорбно заострившихся линий скул на высоко поднятой голове. Даже спустя столько лет после злодеяний покойного находились те, кто был не против порадоваться его гибели и были готовы наброситься и на вдову, уловив хотя бы малейшую ноту слабости и недостойного принцессы поведения у могилы. Королевской осанкой, защищённым полуприкрытыми веками взглядом, негромким и ровным, чтобы не допустить дрожи, голосом она показывала им всем, что не сломалась и находится в достаточных здравии ума и силе, чтобы не спустить с копыт ни единой возможной дерзости или остроты в адрес умершего истинного. Лишь её движения были ломаными, как наплывающие друг на друга посекундные кадры, а между ними она застывала изваянием бездонной скорби, и её борьба с желанием закусить губу, зажмуриться, чтобы не видеть происходящего, и взвыть становилась едва ли не осязаемой. Флёрри ожидала от тётушки ровно такого поведения. Оно практически вдохновило её. Аликорночка ни секунды в жизни не предполагала, смогла ли бы сама в подобной ситуации держаться столь же гордо и несгибаемо. Что ж, отсутствие явных ожиданий спасло её от разочарования в самой себе. Она не была уверена, можно ли назвать звуки, которые она издавала над телом Шайнинг Армора, плачем. Из-за закусивших нижнюю губу зубов пронзительно свистел длинный скулёж, больше всего напоминавший первую ноту капризного жеребячьего плача, и прерывался только дробными резкими всхлипами, которыми Флёрри Харт силилась сохранить остатки презентабельного вида, не позволив стекать по своему лицу хотя бы соплям и слюням, если уж остановить водопады слёз не следовало и пытаться. Это был её папа. Даже боясь думать об этом, она подсознательно жила с готовностью однажды расстаться с ним, как любой жеребёнок осознаёт, что однажды переживёт своих родителей. Мелочно стыдясь своей раскрасневшейся и искажённой гримасы, она вспоминала захватывающе-красивое в горе лицо тётушки и только сейчас осознала, что та не могла плакать, потому что у неё едва получалось дышать. Принцесса Луна стояла подле старшей сестры и, чтобы поддерживать достаточно опечаленное выражение лица при взгляде на покойника, постоянно посматривала на убивающуюся внучатую племянницу. Казалось, обнимавшие её с обеих сторон Кейденс и Твайлайт умудрялись сдерживать собственные слёзы исключительно потому, что та плакала за всех троих, и, если бы взрослые аликорницы присоединились к рыданиям, у Флёрри Харт не осталось бы никаких шансов успокоиться хоть однажды, а вместе с ней — и у них самих. Они и так сдерживали громкость шмыганья носами и всхлипов, чтобы не заглушать трогательную прощальную речь Селестии, высившейся с закрытыми глазами и опущенными ушами справа от их осиротевшей подрагивающей группки. Младшие сёстры и брат аликорночки, выглядевшие уже неисправимо старше, чем она, рассеянно поглаживали копытами или крыльями спины матушки и тётки, вполглаза глядя на тело папы и вполуха слушая верховную принцессу Эквестрии. Опустошённые потерей, но в силу конечности собственных жизней осознающие завидность и счастье прожитых Шайнингом лет, они уравновешивали и заземляли своим присутствием неисчерпаемое горе старших родственниц. Церемония прощания длилась непозволительно затянуто. Народный герой, принц возвращённой легендарной страны, рыцарь света без страха и упрёка и, наконец, рекордсмен-долгожитель среди единорогов вполне такую заслуживал. Луна избегала смотреть на бледные скорбящие лица вокруг гроба, чтобы не начать их считать и не поддаться в итоге желанию уединиться в склепе своего истинного. Её наполовину скучающее, наполовину раздосадованное сознание зацепилось за хулительные фразы, которыми кто-то в толпе перебросился быстрым вороватым шёпотом: — Ещё бы не долгожитель — с такими-то золотыми горами. — Ага, я бы и за две сотни лет перемахнул, если бы мне на завтрак мёд бризи подавали. — Рекорд земнопони он всё равно не побил. — Угу, тем более — омег. — А был бы пегасом — вообще бы хрен он чего добился. — Если бы он был пегасом с такими золотыми горами — у него перед глазами так долго пролетала бы его жизнь, что он прожил бы ещё два года, гы-гы. — Пфхрт, тихо ты! Когда каждый бросил по горсти земли, и у скромной на вид могильной плиты выросла аккуратная свежая насыпь, толпа начала расходиться. Дали о себе знать безмолвствовавшие прежде кристальные стражники: ненавязчиво отправлялись наперерез всем, кто собирался проговорить выплакавшей все слёзы Флёрри Харт одну из приличествующих банальностей, преклоняли копья на уровни их глаз и вежливо втолковывали, что принцессе нужно побыть одной. Они были совершенно правы. Луна знала, что ни единой живой душе во вселенной сейчас нечего ей сказать. Твайлайт Спаркл нашла в себе достаточно мужества и самоотверженности, чтобы стать той, кто под крылом уведёт закутанную в слои чёрных вуалей и атласа Кейденс прочь от могилы. Селестия проводила их обеих взглядом и перевела его на младшую сестру, обеспокоенно приоткрыв рот. Луна покачала головой и кивнула ей на уходящих аликорниц, посмотрев затем на низко сгорбившуюся у могилы Флёрри. Верховная альфа мягко кивнула, принимая исход их безмолвного разговора, прикоснулась губами ко лбу омеги и покинула её в числе самых последних гостей. Закапал дождь, как на заказ. Принцесса ночи, следуя сценарию, подняла голову. Действительно: эквестрийские погодники из приглашённых на похороны пригнали облаков, и кристальные пегасы перенимали традиции дружественного народа, мягко перетаптываясь по сырым прохладным завиткам, чтобы выдавливать из них крупные звонкие капли. Аликорница подошла к мокнущей Флёрри и села совсем близко, за одно копыто от неё. Луна не стала выставлять над племянницей крыло, согревать её своим боком, что-нибудь говорить, и через несколько выматывающих минут ожидания аликорночка расслабилась с очередным тихим всхлипом, уронив крылья до изумрудной травы. Омега просто смотрела на могильную плиту немигающим полуприкрытым взглядом, молчала и была рядом. — Чувство утраты и скорби, — прыгающим от слёз голосом прошептала в какой-то момент Флёрри, — оказывается, очень похоже на жадность. Луна позволила пересохшим глазам моргнуть наконец и повернула к аликорночке голову. Та вяло чертила какие-то узоры кончиком копыта по склону земляного холма, прибитого дождиком. — Ты не жалеешь того, кто оставил тебя, — сбивчиво продолжила аликорночка и попыталась усмехнуться, но вышло щемяще-горько. — Чего его жалеть? Он прожил хорошую жизнь, был отличным пони и умер так, как другие позавидовали бы умереть — в своей удобной тёплой постели, на плече у вечно молодой жены, вырастив и воспитав достойных жеребят… ну или заложив всё, что мог, в одну непутёвую кудрявую голову, и очень понадеявшись, что хотя бы часть из этого в каком-нибудь тысячелетии пойдёт впрок, — она тряхнула потяжелевшей от впитанной дождевой воды гривой, и прозрачные слёзы брызнули с ресниц по сторонам, затерявшись среди капель. — Нет, ты не грустишь о нём… Ты грустишь о том, что его отняли у тебя раньше времени. И ты тоскуешь о том, что тебе не принадлежало, хочешь вернуть то, что имел, и жалеешь о том, что у тебя больше никогда не будет шанса соприкоснуться с этим снова. Ты понимаешь, что больше не сможешь жить без этого так же, как жил с этим… и тебе причиняет боль эта разница, которую теперь не компенсировать, не обернуть, не исправить, не вымолить. Сейчас я поднимусь, вернусь во дворец — и меня снова будет не остановить и не успокоить, да? — она не отрывала по-жеребячьи испуганного взгляда от высеченного на могиле имени под гербом кьютимарки. — Я прошла через первый порог осознания, когда мне придётся смириться с тем, что его тело… останется здесь. Но сейчас я вернусь домой — и мне придётся смотреть на вещи, которыми с этого дня буду пользоваться только я, на интерьеры, в которых он больше никогда не появится — и меня снова прорвёт, правда? Луна молчала, пока не осознала, что это был не риторический вопрос. — Да. — Поэтому… немного хочется… просто остаться здесь ещё ненадолго… заморозить момент осознания и смирения, довольствоваться им, не проходить через новые стадии потери, потому что… только тебе кажется, что ты успокоился и смирился, что твоё надтреснутое сердце настрадалось, и его теперь можно заклеить — как по нему ударит снова, и его разобьёт ещё мельче… и эти осколки… склеивать окажется ещё дольше и больнее… Омега кивнула, поджав губы, зажмурившись и громко сглотнув слёзы. — Прости, что насильно вытаскивала тебя из склепа. — Спасибо, что не сдалась. Флёрри Харт отвернулась, поджав переднюю ногу от уколовшей сердце боли. «Я не сдалась только потому, что папа просил меня не отказываться».

***

— Луна. Это что. Даже забыв про траур, аликорночка широко распахнутыми глазами озиралась по сторонам. Весь пол вдоль стен был завален рыхлыми мешками, прозрачными пакетами с тускло поблескивающими дроблёными кристаллами, бочками с обозначениями токсичности содержимого, и это считалось бы приемлемым декором для лаборатории, если бы не характерный ядрёный запах химии и одурманивающих травок, косячок с которыми иногда великим чудом появлялся в компании подростков и вызывал одобрительно-возбуждённое улюлюканье, прежде чем отправиться по цепочке и побывать в каждом любопытном рту. Проще говоря, Флёрри Харт зашла очередным утром в неизменную обитель тётушки последних нескольких месяцев и споткнулась об неадекватное количество наркотиков. — Невообразимое количество наркотиков. Никогда не видела? — немного осуждающе ответила Луна, медленно переворачивая телекинезом страничку из папки у себя на копыте. Флёрри без особого труда выхватила взглядом печать одного из секретных эквестрийских подразделений. — За этой зебринской кухней следили на протяжении трёх лет и только сегодня ночью сумели вычислить и накрыть. — И… больше некуда было сложить, кроме как у нас? — возмутилась Флёрри Харт, схватившись передней ногой за голову, а одним из крыльев резко обведя дрянь вдоль одной из стен. — Не переживай, это всё описано и будет уничтожено уже на этой неделе, — вздохнула Луна и отложила отчёты. — Но меня огорчило, что ни одно из этих веществ либо их комбинация не даёт эффекта, который мне нужен. Только абстрактная эйфория или бесконтрольные галлюцинации, но никакого убеждения, схожего с гипнозом — если только не приставить ко мне специального пони, который постоянно будет отдавать приказы вроде «верь, что это настоящий Сомбра». Мне нужен наркотик, который выкрутит самообман и самоубеждение на максимум, позволит мне проникнуться ими и жить… — Так, стоп, — повысила голос Флёрри Харт, презрительно закрыв глаза и отгородившись от тётушки крыльями. — Одно дело — кропотливо и досконально восстанавливать точную копию твоего истинного, другое — синтезировать новый наркотик, потому что уже имеющихся тебе, внезапно, недостаточно. В этом я помогать точно не буду. — Я и не стану просить, — моргнула принцесса Луна. — Это слишком опасно и аморально. Но… Я попрошу тебя не отказываться от альтернативы. Аликорночка подозрительно подняла одно ухо и шагнула ближе. — Ты знаешь, — медленно, подбирая слова, выговорила омега, — за что Сомбру всегда боялись и ненавидели больше всего? Флёрри Харт задумалась, перебирая немалый список причин и примеряя каждую из них на цели принцессы Луны. Наконец, она ахнула. — Способность внушать пони, что их самые худшие кошмары сбылись! — Да, — кивнула Луна. — Если заклинание не было снято, оно могло мучить жертву до конца её дней. Я обучу тебя этой технике, чтобы ты внушила мне, будто кошмаром были предыдущие несколько лет, но теперь… то есть, потом я проснулась. — Не знаю, — трусливо поёжилась аликорночка. — А это не обратит меня во зло? — Не должно, — недоумевающе пожала плечами омега. — А если Сомбра вселится в меня, пока я этому учусь, а ты поддашься соблазну и не станешь изгонять его, отдав ему моё тело до конца времён?! — Нет, всё не может сложиться так хорошо. Флёрри Харт почти начала кричать от ужаса и даже сделала резкий короткий вдох, но Луна тут же вскинула передние копыта: — Просто шучу! Даже если душа Сомбры где-то и осталась, она заперта в лимбо, как… не самая лучшая из душ. Из лимбо нет выхода. — Стигиан его нашёл! — Стигиана вытащили оттуда величайшие маги своих времён с разрывом в тысячу лет, — укоризненно заметила Луна. — А Столпы Эквестрии покинули лимбо, потому что некогда ушли в него добровольно, и их вернула величайшая волшебница времени через тысячу лет после них. У Сомбры никогда не было самоотверженности или хотя бы совести для такого героического поступка. — А если… — К тому же, — настойчиво перебила её Луна, нетерпеливо подняв голову, — только ты обладаешь достаточно сильной магией, чтобы подчинить мой разум, и не имеешь к Сомбре личных счётов, как моя сестра, твоя матушка или твоя тётка, поэтому не станешь пытаться внушить мне к нему ненависть, отвращение или просто не заставишь забыть о нём. Это всё равно будет ненадолго, и… в общем, из всех, кто способен сотворить это заклинание, я доверяю только тебе. Флёрри Харт медленно поводила взглядом слева направо и обратно с выражением скепсиса на лице, а затем посмотрела на тётушку и виновато наклонила рог: — Как-то мне это не подольстило. — И ещё… — протянула извиняющимся тоном омега, зная, как её племянница не любит эту тему, — по каким-то причинам ты — всё ещё стригнот. Как ни крути, то, о чём я тебя прошу — очень интимный и чувственный процесс по своей цели, и будет только на копыто, если твоя личная сексуальность или понятия о ней не будут его искажать, потому что у тебя пока попросту нет… — Да-да-да-да, я поняла, спасибо большое, — сморщила всё лицо Флёрри Харт, отстранившись от Луны и протестующе замахав копытом. — Я подпишусь на это, плевать, если только ты не станешь развивать эту стрёмную тему. Их спор прервал звук магического хлопка. Аликорницы быстро переглянулись, воскликнули в озарении: — Сомбра! — и опрометью бросились в соседний отсек. Тот обнаружился за лабораторным столом, вращающий над ним телекинезом сросшиеся в подобие громоздкого трезубца наркотические кристаллы. Луна пошарила взглядом по полу и обнаружила, что у одного из мешков лопнул угол, и любопытный самообучающийся голем решил, недолго думая, поиграться с привлекшим его веществом. Он посмотрел на омегу, мягко улыбнулся ей, зажёг рог немного ярче, сосредоточившись — и трезубец со знакомым хлопком перестроился в грубое подобие профиля принцессы с серебряной монеты. Омега одёрнула себя и заставила подумать, что это не Сомбра. — Что это? — полюбопытствовала Флёрри Харт, подойдя ближе и рассматривая поделку. Голем попытался воссоздать глаз, ноздрю и линию губ Луны, но недоставало то ли навыка, то ли устойчивости материала. — Один из эйфоретиков, — ответила та, аккуратно забирая подарок из телекинеза Сомбры и гладя его по холке, как жеребёнка. — И присущая настоящему Сомбре пытливость… с ноткой криминальных наклонностей.

***

Одним из способов взаимодействия Луны было якобы случайное возникновение рядом с кем-то, с кем желал своеобразно пообщаться её внутренний интроверт, и молчаливое нахождение рядом с ним. Флёрри уже привыкла к тому, что тётушка могла в любой момент ненавязчиво остановиться неподалёку от неё и начать что-нибудь делать. Их разговором в такие моменты был обмен звуками дыхания, шелеста страниц, шагов и скрипа или потрескивания каких-либо инструментов. И, несмотря на то, что Флёрри, привыкшая открыто блистать в свете софитов и не стесняться купаться во вниманиии, чувствовала себя не очень уютно в такой тишине, омега потом выглядела намного более расслабленной и сосредоточенной, поэтому аликорночка всякий раз перебарывала неловкость и делала вид, будто всё в порядке. Но сейчас, когда принцесса Луна назойливо застряла в дверях её кабинета и просто немигающе пялилась, Флёрри Харт не выдержала. — Что? — недовольно дёрнула плечом и крылом она. — Я учу твои заклинания. Мне ещё и собственное домашнее задание потом делать. — Я хочу серьёзно с тобой поговорить. Аликорночка тут же закрыла конспект, повернулась к аликорнице вместе с креслом и кивнула: — О чём? — О… — Луна прочистила горло. — Скажи честно: когда ты морщишься и изображаешь рвотный рефлекс на разговоры о жеребятах и любви — это скорее для имиджа или ты действительно не можешь воспринимать такие темы? — Они правда противные, — поморщилась Флёрри и тише призналась: — а ещё — пугающие. К чему такой вопрос? — Мне нужно знать, не травмирую ли я тебя, если мы добавим к нашему проекту… ещё один этап. Догадка в голове аликорночки, поначалу смутная, начала против её воли стремительно обретать очертания. Но, желая отдалить момент окончательного оформления, Флёрри Харт подозрительно протянула: — Чем это ты собираешься меня травмировать? — В первую очередь я хочу сказать, что не могу передать твою роль никому другому, потому что больше ни у кого нет достаточной магической силы — в этом я не сомневаюсь. Но я не знаю, каковы твои… психологические и психические пределы. А ещё я, как и, поверь, любой другой пони, теряюсь, как именно тебя воспринимать. Ты высокая, сильная, умная и выглядишь, как взрослая, но при этом… ты понимаешь, у тебя нет запаха, а это значит… — Я стригнот, — глухим рокотом припечатала Флёрри, не выдержав хождений вокруг да около. — Ты это хотела сказать? — Да, — облегчённо выдохнула Луна. — Просто ты ненавидишь, когда о тебе так говорят, поэтому я всячески избегала этого термина. — У меня не было бы никаких проблем с идентификацией себя как стригнота, если бы это слово не принижало мой интеллект и права на собственную жизнь, — сдвинула брови аликорночка, — как многие автоматически решают. Даже принцесса Селестия не могла сказать, почему спустя столько десятилетий Флёрри Харт так и не достигла пубертата. Никто не знал, как развиваются первородные аликорны, потому что та была первым в мире, а составить какой-нибудь прогноз не удавалось. Её тело и мозг развивались относительно нормальными темпами, если размазать их по неизведанно-долгой продолжительности жизни, но репродуктивная система безнадёжно опаздывала, особенно если учесть, что Флёрри быстро стало интересно с подростками, и она легко вливалась в их компании благодаря схожей внешности и неугасающей королевской популярности. Однако членство в табунах и стадах оставалось для неё исключительно платоническим. Они с папой обожали шутить по этому поводу, что он до конца своих дней может быть спокоен за честь хотя бы старшей дочери, правда, смеялась Флёрри с заметной натяжкой. Дело обстояло не так, что она сама хотела бы присоединиться к радостям естества — потому что это было не так, — а так, что её никто и не пригласил бы. Будучи старше всех в компании, а иногда — старше всех в компании, вместе взятых, аликорночка пахла молоком. Причём она встречала половозрелых омег и альф, которые пахли молоком, но это всегда было… вкусно. Многообещающе. Горячо. Они пахли молоком, которое соблазнительными ручейками проливается по кадыку или лебединой шее изо рта, стекает по впалому животу и теряется в игриво растрёпанном хвосте. Флёрри же пахла молоком, которое только-только закончила сосать из бутылочки. Было бы не так страшно, если бы она и выглядела, как жеребёнок, но этот возраст остался далеко позади. Прекрасная юная принцесса больше походила на апострофа — одного из немногих известных истории бедолаг, у кого вторичный пол так и не проявился до самой смерти, а большая их часть и кьютимаркой тоже не смогла обзавестись. Какое-то издание даже посмело пошутить: вселенная, мол, распорядилась так, чтобы никакой категории пони не было обидно. Есть аликорн-омега, есть аликорн-альфа, есть аликорн-гамма, в последний раз появился аликорн-бета — не обделять же несчастных апострофов своим собственным божеством только из-за их малочисленности? Тонкий, сладковатый, невинный запах незрелого тела надёжно ограждал стригнотов от посягательств, к которым они не были готовы, но аликорночка лично для себя не могла представить больных извращенцев, которые полезли бы к ней, несмотря на него, и с которыми она бы не сумела справиться. Вместо защиты лёгкий молочный аромат давал Флёрри Харт исключительно снисходительные взгляды окружающих, шутки от молодых альф и омег, среди каковых неизменно и всегда находились желающие блеснуть остротой ума и выделиться чувством юмора, смелостью и дерзостью для потенциальных партнёров, да обидные прозвища исподтишка примерно от них же. Хуже было, когда кто-то, напротив, решал прославиться добротой и пониманием, открыто называл её «малышкой-принцессой», сюсюкался, как с маленьким жеребёнком, якобы в шутку, и не скрывал умиления, особенно когда Флёрри Харт была серьёзна. Для неё уже годы не существовало чувства унизительнее и гаже, чем умиление. Беспочвенная обесценивающая жалость, будто бы аликорночка нуждалась в покровительстве. Та резко, колко поёжилась, когда ей в голову пришла неприятная мысль, не находится ли она рядом с принцессой Луной ещё и во многом из-за того, что из них двоих жалеть будут точно не Флёрри. — На твои права я не претендую, — качнула головой омега. — Мне скорее интересно, насколько ты осведомлена о том, что пока не вызывает у тебя интереса. — Секс? — как можно небрежнее проронила аликорночка. — Тётушка, как можно ни разу с ним не столкнуться, прожив под сотню лет? У меня ещё и матушка — принцесса любви. Конечно, я знаю о том, что он есть, и даже как им занимаются. Луна деликатно кашлянула. — Знать и иметь отношение — разные вещи. Я могу говорить прямо? — Только прямо и можешь. Флёрри захлопнула рот и немного сжалась в кресле под неодобрительным взглядом омеги в ответ на такую дерзость, но, видимо, изначальный предмет беседы занимал ту больше этикета и субординации, поэтому она с тихим выдохом продолжила: — Голем получается крайне похожим на Сомбру. Когда у меня случались кошмары, с которыми я не могла справиться, я брала его с собой в покои и спала у него на груди. Тихо! Просто спала, здоровым сном. Засыпая и просыпаясь, я уже полностью верила, что это настоящий Сомбра, и мне требовалось несколько секунд, чтобы опомниться. И однажды эта самообучающаяся поделка поцеловала меня, чтобы разбудить, когда кошмар всё равно приснился, несмотря на его объятья… — она слабо покраснела. — Я, конечно, прервала это и приказала ему больше так не делать, но всё же… Когда у тебя в копытах точная копия твоего умершего истинного, которую можно обнимать и которая способна целоваться, ты начинаешь невольно задумываться, что можно сделать с ним ещё. — Поэтому ты собралась приколотить ему пенис, — уныло подытожила Флёрри, и Луна с нарочитой самоуверенностью кивнула. — А ещё — научить его действовать в постели так же, как оригинал. Аликорночка отвернулась, пряча пылающие щёки, и слишком демонстративно уткнулась в конспекты. — Ну так вперёд, — буркнула она, — ты ведь ещё самую первую модель научила обниматься в точности, как Сомбра. Просто добавь к этому поступательные движения. — Этого я и боялась — что ты не поймёшь, — настойчиво обойдя стол, омега заглянула Флёрри в глаза. Стало ясно, что это, к сожалению, не тот аспект, где она благородно и уважительно примет отказ. — Занятия любовью, особенно между истинными — это не просто поступательные движения, записанные на пластинку и зацикленные. Это нечто гораздо… впрочем, ты сама всё увидишь. — В каком смысле? — вздёрнула бровь Флёрри Харт, напрягая всё тело. — Когда я передам тебе воспоминания, которые нужно будет вложить голему в голову. — О том, как вы с ним… — аликорночка бегло воспроизвела копытами соответствующий неприличный жест, на который последовал кивок. — Нет. — Что? — На это я не подписываюсь совершенно точно, — шумно выдохнула Флёрри, оттолкнула от себя конспекты и скрестила на груди копыта. — Я не хочу ничего знать о том, как проходил ваш секс. Не смей совать мне это в голову. Особенно — через сны, тётушка. — Я надеялась на твоё понимание и на то, что мне не придётся так бесцеремонно вторгаться в твой разум, — пожала плечами Луна. — Ты же понимаешь, что рано или поздно я всё равно попросила бы тебя об этом? Особенно если бы не помнила, что Сомбра — голем, и задалась вопросом, почему он меня не хочет. Вернее, хочет, но не может… — Тётушка, нет, — жёстко повторила Флёрри Харт, свирепо нахмурившись. — Я ни в каком виде не хочу знать о том, как вы занимались сексом. При всём уважении к тебе, но ты говоришь о злейшем враге моей семьи. — Мне очень нужна твоя помощь, — встав локтями на край столешницы, Луна сложила копыта перед грудью в молитвенном жесте. — И ты знаешь, что я не могу попросить никого другого. Флёрри Харт посмотрела ей в глаза и поняла, что омега будет уговаривать, пока не потеряет терпение и не сделает по-своему, невзирая на сопротивление. — Если ты посмеешь хитростью или силой вложить эти воспоминания мне в голову, — прорычала аликорночка, заставив Луну распахнуть глаза и отстраниться, — я расценю это как изнасилование. Изнасилуешь мой разум, погрузив его в то, во что я не хочу погружаться — и ты мне больше не родственница. Я не думаю, что смогу легко победить тебя в бою. Но я могу попробовать, когда ты выбьешься из сил, пытаясь пробить мои щиты. Аликорница медленно сползла со стола на пол, пятясь. — Прости. Кажется, я потеряла контроль над собой, — сбивчиво произнесла она, заламывая крылья. Флёрри Харт блеснула на неё озлобленным взглядом из-под ресниц. Телекинетический рывок загородил её завесой из конспектов. — Мне нужно продолжить заниматься, если ты не против. — Хорошо. Извини, правда, я не хотела тебя пугать. Мы в мире? — Конечно. Бывает. Когда за Луной невдалеке тихо закрылась дверь апартаментов, аликорночка с лихорадочным выдохом рассыпала все записи по полу каскадом, запрокинула голову на спинку кресла и прижала копыто к раздувающейся груди. Она не могла понять, был её страх искренним или внушённым. Тётушка носила титул царицы кошмаров как Найтмер Мун, но в её по-обыкновенному круглых зрачках не блистала одержимость — лишь отчаяние на грани с безумием. В голове Флёрри всё здорово перемешалась, и она не могла вспомнить, переняла ли Луна у Сомбры способность пассивно повергать жертв в состояние безотчётного ужаса. Не могла же она, первородная аликорночка, сильнее которой однажды не останется никого на свете, впервые в жизни испытать настоящий, леденящий душу страх от такой мелочи, которая даже ни к чему страшному в итоге не привела? «Никогда не буду заниматься сексом, — магия не подчинялась, и Флёрри сползла на пол, собирая исписанные листы копытами. — Тоже мне, какая большая потеря — не лишиться мозгов от бурных химических реакций и не превратиться вот в это ходячее извращенское унижение!».

***

Заклинание переноса памяти в неодушевлённые объекты существовало уже несколько сотен лет и было хорошо стабилизировано. Как и всегда, лучше всего для зачаровывания подходили драгоценные камни — а внутри голема как раз находился самый магически многофункциональный из них, и это не считая тех, которые составляли его искусственный мозг. Однако перед Флёрри Харт стояла задача не просто перенести туда воспоминания, но и заставить Сомбру переживать их от первого лица, верить в них, придавать им ценность и основывать на них осознание своей личности, принятие решений, появление желаний и формирование ценностей. Он должен был искренне считать себя тем, кем будет помнить, а не просто хранить чужую память о ком-то другом, как архив. Будь в распоряжении аликорночки слепок с души оригинала — было бы легче, но ей предоставили даже не копию, а сочинение от другого лица, и не важно, насколько точным и каноничным оно было. Едва ли не впервые в жизни Флёрри Харт столкнулась с магической задачей, которая отказывалась ей подчиняться. Она обливалась потом, её колени подгибались, голова гудела от перегрузки, рог из нежно-розового превратился в малиновый, перегревшись, а ещё она очень, очень, очень сильно злилась. Кристальный каркас, на который приходилась основная масса усилий, прекрасно их выдерживал, но вот выносливость самого голема оказалась намного печальнее. Он вынужден был оставаться «в сознании», чтобы качественно усвоить материал и вжиться в необходимую роль, а потому испытывал чудовищную боль. — Стой ровно! — рявкнула на него вымотанная Флёрри Харт, угрожающе вскинув вздыбившиеся пухом и перьями крылья. — Мне так же сложно, как тебе, но я не выхожу из устойчивой позиции! Ты умеешь колдовать, ты должен знать, как важна поза при циркуляции магии по телу! — Флёрри, ему больно, — прикрикнула Луна. Она раз за разом дёргалась и в последний момент отговаривала себя встать между племянницей и копией истинного, но знала, что всё происходящее — необходимая жертва, хотя сердце её и обливалось кровью. — Мы можем зафиксировать его, если… Омега осеклась, встретившись взглядом с широко распахнутыми красными глазами. Голем оставался на месте, потому что она так ему сказала. Он не понимал, зачем, но подчинялся, потому что это было ей для чего-то нужно, и он верил ей. Его доверие продолжало бы действовать и без оков, но Луна усомнилась в этом — и увидела в его взоре практически неподдельное разочарование и предательство. — Да, принесите сюда что-то вроде лавки под его рост и привяжите, — задыхаясь, безразлично махнула мокрым от пота крылом Флёрри Харт. — Есть ещё изотоник? Я уже весь выпила. Заклинание сушит меня, как… — Нет, не надо его связывать, — резко отменила приказ Луна, сдвинув брови. — Флёрри, отдохни немного, возьми перерыв минут пять. Аликорночка проворчала вместо благодарности только от усталости, но не стала спорить. Она перехватила зубами горлышко поднесённой к стакану бутылки с восстанавливающим напитком и жадно опрокинула в себя прямо так, наплевав на манеры. Луна убедилась, что племянница сконцентрировалась на чём-то другом, подошла к страдальчески жмурящемуся и потряхивающему бедной головой голему и тронула его щеку копытом с ласковым зовом: — Эй, Сомбра… — тот посмотрел на неё слезящимся от боли взглядом. — Прости, что мне приходится заставлять тебя проходить через это. Мы не наслаждаемся тем, что тебе плохо, мы пока сами не знаем, как это делается правильно. Мы потренировались бы на ком-нибудь другом, но у нас банально нет кого-то такого же умного и способного, как ты, чтобы проверить, правильно ли мы в итоге сделаем. С каждой попыткой Флёрри лучше понимает, что именно и как нужно делать. Пожалуйста, пожалуйста, ради меня… потерпи. Я не хочу говорить «немного», потому что не знаю, сколько ещё мы провозимся, как бы мне ни хотелось сказать «немного», и чтобы это реально было быстро. Но ты будешь большим, потрясающим молодцом, если вытерпишь и поможешь нам. Единорог приложился к её запястью долгим горячим поцелуем. Омега слабо покраснела, краем глаза посмотрела, видит ли кто-нибудь из персонала эту сцену, шепнула голему благодарность и торопливо покинула его. Обожание на лице голема сменилось обречённостью и испугом, когда место Луны заняла Флёрри Харт. — Ладно, приятель, — устало сказала она ему, хмуро глядя в пытающиеся храбриться глаза. — У меня есть ещё одна идея, с какого боку к тебе подобраться — на этот раз должно получиться. Селестии ради, во славу любви или во что ты там веришь: не дёргайся слишком сильно. Сомбра заранее закусил обе губы и зажмурил глаза. Он вздрогнул от одного только предчувствия, когда бледно-розовый рог скрестился с его краснеющим, и по-настоящему затрясся в конвульсиях, когда с одного в другой потекла обжигающая магия. Флёрри Харт хрипло и протяжно кряхтела, тужась, гримасничая и подёргивая крыльями — только им было позволено двигаться, чтобы не исказить каналы, по которым циркулировала энергия. Сомбра рвано выдыхал через нос и то морщил, то расслаблял рот; его искусственные глаза приглушённо полыхали золотом сквозь зажмуренные веки, отражая пройденные заклинанием этапы или встреченные тупики и препоны. Пара минут этой работы, на которую было больно смотреть, подняла вокруг творящей аликорночки и страдающего голема хаотичный магический ветер, стрекочущий на лету искрами и крохотными безобидными взрывами. Учёные похватали и крепче прижали к себе все важные бумаги, чтобы их не унесло и не перепутало, как случилось в первый раз, когда никто не ожидал такого побочного эффекта. Появился гул, мощность мистического ветра нарастала. Закручивались в жгуты и путались узлами теперь и гривы тех, кто втихомолку отполз от эпицентра событий как можно дальше, к стенам и за шкафы. — Кажется, получается! — донёсся до упорно щурящейся Луны чей-то энтузиазменный восклик. Действительно, ни одна прошлая попытка не заходила так далеко, но омега не спешила радоваться вместе со смертными. Магия Флёрри Харт была столь же непредсказуема, сколь и мощна. Чем дальше — тем больше энергии высвобождалось, тем больше возникало помех. Что произойдёт на следующем этапе — обесточит всё крыло, вытянет воду сквозь трубы и стены, обеспечив лабораторию замороченными пробоинами? Луна держала наготове в уме формулу щита и лихорадочно подгадывала, как его разворачивать: закрывать Флёрри Харт или от Флёрри Харт. Голем молчал, а от этого было не легче. Его копыта героически удерживались на своих местах в нужной позиции, но челюсть и голова, дёргаемая за ниточки проходящей через рог магии, дёргалась так неестественно и страшно, что, будь он живым, появлению пузырящейся пены принцесса нисколько бы не удивилась. — Не удержу! Не удержу! — внезапно плаксиво заверещала Флёрри, распахивая глаза, и её белки неторопливо затуманило кровью из лопающихся капилляров. — А-а, отпускай! — растерявшись, заметалась на месте из стороны в сторону Луна и следующим криком хотела отдать приказ рабочим прятаться кому куда, но на сей раз они и так оказались на удивление понятливыми. Сметные пятились кто с какой скоростью, что зависело или от слабоумия и отваги, или от трусости и любопытства, но глаз с начинавшейся кульминации не сводил никто. Сердца у всех замерли в ожидании взрыва, грохота, обвала потолка, открытия портала в ад — чего угодно бурного, зрелищного и драматичного под стать текущему дублю заклинания. Настроившись на большое, громкое и цветастое, никто не понял, что важного могло произойти так тихо и неприметно. Взревевший бурей магический ветер вдруг плавно растаял безвредным морским бризом, откатившимся к стенам по периметру и тихо запутавшимся в уголках стопок бумаги и разноцветных прядях хвостов и грив. Флёрри Харт не упала на подкосившихся ногах, голем не взвыл и, схватившись в очередной раз за голову, не метнулся неуклюже к выходу из лаборатории. Луна не втянула воздух сквозь зубы с эмпатически-болезненным шипением — не произошло ничего. Она сама не поняла, сама криво приоткрыла рот в растерянности и вынесла вперёд одну из ног, собираясь сделать шаг, но не решаясь, стоит ли. — Дискорд побери… — вернуло всех в реальность сокрушённое бормотание аликорночки, они проморгались и наконец увидели. Голем не шевелился и не имитировал дыхание. С его искусственной шкурой что-то случилось, она пошла уродливыми буграми, словно это был мешок, неаккуратно набитый сосновыми шишками, и продолжала искажаться, неравномерно вздуваясь и растягиваясь. С негромким тошнотворным треском порвалась складка кожи на брюшине, появившаяся, когда в последний момент перед гибелью голем поджал-таки заднюю ногу, и из прорехи робко показался остроконечный чёрный кристалл. Лишённый блеска, весь в резких прямоугольных трещинах, будто переломанный и склеенный обратно, он никогда не пошёл бы на ювелирные изделия и не смог бы заключить внутри себя заклинание. Это был в чистом виде кристальный уголёк — не выдержавший нагрузку по-настоящему ценный самоцвет, сгоревший и изуродованный до неузнаваемости. — Я… я не специально… честно… я не знала, что он… не выдержит… Луна, не дыша, во второй раз в жизни смотрела, как тепло и последний проблеск жизни покидает это тело, пока Флёрри Харт, роняя слёзы из шокированно вытаращенных глаз, бормотала извинения. Омега на негнущихся ногах обошла голема кругом. Его тело с другой стороны было всё взорвано мусорной чёрной породой, вся левая половина туловища с плечом и частью шеи напоминала смятый и обломанный коралловый риф. Идеальная имитация живой кожи и шерсти наполовину сгорела, наполовину свисала ни на что не годными клочьями с коротких зазубренных псевдо-кристальных шипов. Три остававшихся на полу копыта приплавились к кафелю, не давая голему упасть. Селестия знает, какие мучения он испытал в последнюю минуту своего существования. — Нам… я… я всё исправлю, — шмыгнула носом Флёрри Харт, отчаянно осматриваясь. Её взгляд запылал надеждой, наткнувшись на сейф в углу лаборатории. — У-у нас ещё остались обрезки! Каркас испортился, но, если мы постараемся и соберём его из маленьких кусочков — может выйти не хуже! — Этот кристалл ведь не должен был сгореть, — глухо пробормотала Луна, глядя в уродуемую копию родного лица. Шлаковая порода лезла уже отовсюду, без суеты разрывая искусственную кожу, уничтожая труды принцессы и десятков пони с такой необратимостью и бессмысленной целеустремлённостью, что почти смеялась им всем в глаза. — Он не сгорел, — оптимизм в голосе Флёрри Харт, уже добравшейся до сейфа и распахивающей его обоими копытами, пронзительно звенел близкой истерикой. Её обычно чистая и приятная речь спотыкалась, путалась и петляла от волнения. — Но мы уже дали голему магию и обучили его чинить самого себя. Он решил, что происходит масштабная поломка и разрушение, и начал генерировать кристаллы, чтобы залатать дыры, которых на самом деле не было. Но когда он начал выращивать заплаточный материал из этих кристаллов — они своей массой и количеством начали ломать каркас, который был целый и в котором не было тех дыр, про которые голему показалось, что они есть. Т-таким образом, он не заполнил пустоты, а просто разнёс цельные структуры. Да, кристалл огнеупорный, но его всё ещё можно физически сломать, что Сомбра своими чёрными кристаллами и сделал, — она сгребла телекинезом все обрезки, перетащила их к неподвижному голему и, постоянно сверяясь с ним, начала строить похожий каркас из обломков и крошки, как если бы это был обыкновенный песочный замок… — Флёрри, это бесполезно, — слабо пошевелила губами Луна. Её крылья опустились. — Нет! — резко повернув к ней голову, выкрикнула Флёрри Харт с широкой улыбкой, которую огибали ручьи насквозь виноватых слёз из искажённых нервным тиком глаз с крохотными зрачками. — Мы так много над ним работали! У нас остались все наработки, мы можем построить нового! Всё, что нам нужно — сплавить эти остатки между собой, применить пару лишних заклинаний, чтобы пробурить внутри канавки, ещё тройку заклинаний, чтобы они свободно двигались, и… — Флёрри Харт, — просипела омега, зачерпнув копытом переливающуюся кристальную пыль, но не сводя взгляда с полубезумных от осознания провала глаз внучатой племянницы, — как ты собираешься это переплавлять? Аликорночка уверенно открыла рот, чтобы ответить, и зашлась в припадочном рваном всхлипе. Она глухо завыла в свои дрожащие копыта, медленно наползшие лицо в жеребячьей попытке спрятаться от мира. — Я лечу в склеп, — без эмоций сказала Луна, Флёрри Харт разразилась новыми рыданиями, уже не пытаясь оспорить своё поражение. — Флёрри? Полетели со мной. Та неуверенно задушила плач и опасливо выглянула на тётушку из-за кромок копыт. Луна выглядела встревоженной, опечаленной, подведённой к грани разочарования и бессилия… но не апатичной, безликой и слабой. В ней не проглядывалось самого худшего из того, во что она могла впасть… и её крылья были твёрдо подняты над спиной в готовности не просто к полёту — к гонке. — Ч-что? Куда? — всхлипнув, вытерла нос Флёрри. — В склеп, — повторила омега и нетерпеливо прошлась влево-вправо. — Когда мы испытывали, какие температуры выдерживает кристалл под каркас, это натолкнуло меня на одну мысль. Начав улавливать, аликорночка ахнула и суматошно вскочила на ноги. — Они давали свет точно так же, как светильники в склепе Сомбры, — слабо улыбнулась Луна, заражая племянницу надеждой, — а он, благодарение ночи, мог оказаться достаточно падким на роскошь, чтобы ради шутки или понтов использовать самый дорогой кристалл в мире всего лишь в качестве свечей. — …И настолько отзывчивый на магию, — растущим голосом продолжила Флёрри Харт, не в силах остановить разрастание улыбки. Как же больно будет, если их надежды не оправдаются, но как же хотелось хоть немного залечить самолюбие мыслью, что всё ещё можно исправить! — И так хорошо её проводящий, что к нему не требуется прикасаться телекинезом, если твой потенциал достаточно велик — достаточно одной мысли! Они вылетели из ближайшего достаточно большого окна. Флёрри Харт изумлённо проводила взглядом обогнавшую её тётушку. То ли обернувшееся надеждой отчаяние так придало той сил, то ли аликорночка понятия не имела об истинном лётном потенциале ночной принцессы, но в ту минуту она не была уверена, что смогла бы легко обойти её на старте соревнования. Вскоре удивительно профессиональное, будто выверенное по линейке приземление омеги без перед склепом без предварительного снижения скорости окончательно дало ответ на безмолвные вопросы Флёрри Харт, и она дала себе слово обязательно выпросить у неё равную гонку, когда все волнения останутся позади. Они бок о бок вошли в склеп, и Флёрри безо всяких просьб пустила по его убранству сканирующую волну. Светло-бирюзовые глаза распахнулись. — Их… очень много, — резко выдохнула она, тряхнув головой, явно не веря своим чувствам. — Не то, чтобы вообще всё было ими забито, но… они все большие, толстые, а некоторые даже прямые и ровные! — Где конкретно? Забираем все, — кивнула Луна и решительно двинулась вперёд. Аликорночка опешила. — Тётушка, это… гробница твоего истинного. — Ну да. — Не хочу сказать ничего плохого, но, если бы рядом стояли капище, храм и жертвенник — ты бы всё равно ходила поклоняться его могиле! — Всё правильно. — И ты сейчас прикажешь… разворовать её? — Она — всего лишь символ, — Луна уже сотворила из воздуха лом и начала аккуратно окапывать торчащие из пола кристаллы-светильники. — Условная точка, самая близкая теперь к Сомбре, куда я могу прийти, чтобы побыть с ним хотя бы в своей голове. Если у меня будет копия Сомбры, про которую я буду верить, что это Сомбра и есть — к чему мне будет его склеп? Зачем мне понадобится приходить к своему мёртвому истинному, когда я буду верить, что у меня есть живой? С чего бы тогда всем здешним богатствам простаивать, если они могут сослужить мне хорошую службу? — А Сомбра… — Не обиделся бы на меня за это, — пресекла омега. — Он подумал бы точно так же и только порадовался бы, что я забочусь о своём счастье, — она шально улыбнулась племяннице. — Поэтому перестань мяться, будто ты никогда в жизни не хотела разнести это место до основания, чтобы мне больше негде было прятаться, и помоги мне мародёрствовать. Флёрри глубоко вдохнула. — Ты выглядишь ещё безумнее, чем когда вопила на меня, что я не даю тебе воссоединиться с твоей любовью, но, Дискорд подери, я в деле! Аликорночка сотворила похожий инструмент, не вдаваясь, впрочем, в подробности и точность исполнения — лишь бы годился разбивать странное твёрдое покрытие, служившее полом. Вдвоём они быстро окопали первый кристалл-светильник, и Флёрри поглотила его своей магией, сканируя и раскаляя на пробу. Она погасила рог и вскинула на замершую тётушку взгляд: — Это он. Тот самый! Ты была права, Сомбра решил выпендриться и сделал светильники из самого дорогого кристалла! — Он большой? — взбудораженно спросила Луна, перетаптываясь по дуге вокруг ямки. — Не такой, какой хотелось бы, — цокнула языком Флёрри Харт, истончая золотое облако магии и опуская ниже в землю. — Права на ошибку не будет, но в целом ещё несколько таких — и всё будет спасено. — Вынимаем, — порывисто кивнула аликорница, и бирюзовое телекинетическое поле наполовину сместило ярко-жёлтое. Они аккуратно потянули кристалл вверх, как гриб, и раздался странный каменный скрежет, отдалённо напоминающий ещё и утробное рычание. Обе замерли и непонимающе переглянулись. — Это у тебя в животе? — быстро осведомилась Флёрри. — Нет, — протянула в ответ Луна, и внезапно сначала померк начисто тот кристалл, что они держали, а вслед за ним — и все остальные. — Что это?! — громко испугалась аликорночка. Омега ярко разожгла рог, прогоняя темноту. Когда глаза приспособились к новому освещению, ни одна из них не узнала места, в котором они очутились. Вместо мрачного, но величественного и богатого кристального склепа вокруг них теснилась угрюмая щербатая пещера, в кривых стенных трещинах которой плотно обосновался иней и лёд. По копытам потянуло холодом и позёмкой. — Что это? — тише повторила Флёрри Харт, на всякий случай тоже скастовав заклинание фонарика. Свет от двух рогов, смешиваясь, окрашивал потолок пещеры в зеленовато-фисташковый оттенок, примирявший контраст жёлтой стены и бирюзовой друг напротив друга. — Смутно знакомое место, но я не могу вспомнить, какое именно, — нахмурилась Луна. — По совместительству — явно заклятие Сомбры, он очень ловко играл с пространством… — Бесконечные лестницы, да, тётка рассказывала, — торопливо кивнула аликорночка. Её речь путалась и сбивалась, мягкий широкий огонёк на конце рога хаотично мигал, дыхание начинало заходиться в панической атаке. — П-пожалуйста, сделай что-нибудь быстрее, у меня клаустрофобия! — Закрой глаза, — повелела омега, и Флёрри изо всех сил зажмурилась, визуализируя открытое небо над бескрайними полями, где вольно колосилась светящаяся от солнца трава… — Кхм, так, подожди ещё немного. — Уже можно открывать? — Нет. Я не могу телепортироваться отсюда, и никакие контр-заклинания тоже не работают. — Мсье знал толк в антивандальных системах, — проблеяла Флёрри после испуганного высокого звука. Из её рта выходил пар, и Луна инстинктивно выдохнула носом побольше воздуха, чтобы проверить, действительно ли в пещере так холодно. Две полупрозрачные белые струйки заклубились около губ. Похоже, другим пони пришлось бы несладко, но одна аликорночка происходила из северных земель на краю света, а вторая была неотделима от ночной прохлады. Омега наконец обратила внимание на то, что теперь находилось между ними вместо драгоценного кристалла, и отшатнулась. Они обе хватались телекинезом за верхнюю половину тела земного пони, провалившегося в расщелину на полу, замёрзшего и застрявшего в ней. Он был облачён в жилетку, высокие тонкие носки, не соответствующие окружающему климату, и тканевую чёрную маску во всё лицо с неаккуратными прорезями. Поблескивающие въевшимся инеем челюсти распахнулись в последнем крике; замёрзшие светло-коричневые глаза таращились в коридор позади Флёрри и Луны, навсегда запечатлев во взгляде крайнюю степень ужаса. Омега, не подумав, провела крылом по снегу против роста короткой гривы. Снег не стряхнулся. Принцесса проглотила вопль испуга, воровато глянула на жмурящую глаза внучатую племянницу и ненавязчиво отцепилась от позвоночника, плеч и вмёрзших в камень навечно напружиненных передних ног. Луна подцепила Флёрри копытом под локоть, аккуратно обвела вокруг трупа и потянула за собой в противоположную его взгляду сторону: — Нам придётся осмотреться. Возможно, тут есть выход на поверхность или хотя бы грот попросторнее. — Вы же истинные, — дрожащим голосом заметила Флёрри, копытами нашаривая путь. — Разве он может использовать магию против тебя? — Как раз думаю об этом. Я не чувствую себя пострадавшей, несмотря на то, что не понимаю, куда нас перенесло и перенесло ли вообще. Либо его заклинание распознало меня и применило смягчённый протокол, либо Сомбра в принципе не собирался никого убивать. «Чего не скажешь о том бедняге, — поправила себя в мыслях омега. — Получается, в какой-то момент в склеп проник незамеченным грабитель и тут же за это поплатился. Но что именно его убило? Весь седой — не от страха ли он умер?». Луна навострила уши и посмотрела на спотыкающуюся рядом с ней Флёрри. — Чего ещё ты боишься, кроме замкнутых пространств? Что-то тихо хрустнуло под копытом, оцарапав кромку и заставив зашипеть. Омега машинально перевела луч рога на землю у себя под ногами и напряглась, когда её память неприятно шевельнулась. Среди камней чернели странные узкие пластины, отливавшие фиолетовым и тёмно-красным. Луна зачерпнула их телекинезом, подняла на уровень лица и плавно выпустила, позволяя щепотям медленно опускаться в воздухе. Они шуршали, как хитин, и планировали обратно на пол, перекраивая общую картину не вписывающейся в окружение кучки мусора во что-то очень похожее на останки. «…Фаринкс! — вздрогнула аликорница, прижав уши, торопливо отряхнула копыто и вытерла его о стену, обнаружив заодно вековые вмятины от ударов живым тогда ещё телом. — О звёзды, я знаю, что это за ущелье!». — Того, что матушка тоже умрёт или оставит меня, — всхлипнула аликорночка, немного поколебавшись перед ответом. — Что я никогда не стану альфой, омегой, бетой или гаммой, не получу кьютимарку и навсегда останусь недопринцессой, которая непонятно, зачем существует, кроме как в роли необычной копытной зверушки. Что сойду из-за этого с ума, обращусь во зло, и меня посадят в клетку и изгонят или посадят в клетку там, где изгонят. Боюсь, что влюблюсь не в того пони. Или в того, но ничего не смогу его дать — а потом он умрёт, так и не получив ничего из того, чего был достоин, потому что я не смогу дать ему обыкновенную понийскую жизнь, а он не сможет дать мне вечность. Б-боюсь, что мне все вокруг лгут, и что это не я удивительная, прекрасная и талантливая, а все вокруг просто из жалости делают вид, будто это так, и смеются у меня за спиной над моей наивностью и пустой гордыней. Ещё я боюсь, что не выдержу и сделаю голема в виде папы, хотя с самого начала не считала эту идею хорошей, оправдывая себя тем, что у меня точно не будет никаких извращенских и неприличных целей. Боюсь, что появится кто-то сильнее меня, против кого я точно окажусь бесполезной и жалкой… — В таком случае, — торопливо перебила её Луна испуганным голосом, — глаза тебе точно лучше не открывать. Флёрри обнаружила, что они уже несколько секунд стоят на одном месте вместо того, чтобы идти. Она издала тонкий вопросительный звук и рефлекторно попыталась посмотреть, но омега быстро наколдовала плотную повязку, опоясавшую кудрявую голову: — Не смей открывать глаза, Флёрри Харт! — Что там?! — отшатнулась вслепую аликорночка, вырвав локоть из копыта тётушки. — Сомбра?! — Да, — упавшим голосом подтвердила Луна, и толстая полоса ткани с треском отправилась в каменный пол с тотчас распахнувшихся глаз. Фиолетовое пламя, пузырящееся зелёной летучей пеной, вырвалось из их уголков и заструилось к затылку. — Нет… — выдохнула Флёрри Харт, пятясь и начиная плакать. — Матушка!!! Аликорночка не успела заметить мрачную исполинскую фигуру посреди грота, которым окончился так испугавший её коридор. Она сразу упала в кошмар, сплетённый из всех страхов, которые она перечислила минуту назад, и не видела толстые, как швартовочные столбы, дымчатые ноги, безобразный оскал несоразмерно-тяжёлых челюстей, смог полупрозрачных чёрных волос, хаотично ползавших по где-то перетянутой, а где-то обрюзгшей наслоениями складок коже в попытках прикинуться гривой и хвостом. Гротескный монстр высился под потолок пещеры на головокружительные, неправдоподобные футы… и Луна искренне, безошибочно и твёрдо знала, что это — Сомбра. Флёрри Харт надрывалась плачем и билась в стены узкого каменного прохода за её спиной, а она не могла выйти из ступора, даже чтобы помочь ей. Сомбра. Прямо перед ней. Громадный, неповоротливый, чудовищный, злобный. Омега была бы рада обвинить наваждение во лжи, взмыть на уровень его исполинского лица, в полёте призывая верную боевую косу, но все её чувства вопили о том, что никакого обмана нет. Она с силой втянула ноздрями воздух, пытаясь упорядочить мысли и успокоиться, но лишь ещё больше сбила себя с толку, почуяв полынь, сандал и иланг-иланг. Не только для чутья, но и физически. Сомбра. Он грозно стоял над ней, глядя лавовыми провалами немигающих красных глаз, а за её спиной каталась по заиндевелому полу Флёрри Харт и оглашала подземелье нескончаемыми воплями, рвавшими её лёгкие и слух Луны. — Отпусти её, — сквозь смятённое дыхание приказала омега и услышала в ответ лишь то самое скрежещущее недовольное рычание, которое перенесло их обеих сюда. — Я сказала: отпусти её! Крик Флёрри резко оборвался, а тело, в последний раз метнувшись к одной из стен и звучно шмякнувшись об неё, бессильно упало на пол. Ушей Луны достиг всхлип. Аликорночка обернула себя передними ногами и крыльями, сворачиваясь в тугой правильный ком с торчащим наружу длинным рогом и дрожа от пережитого. Омега поражённо выдохнула и отступила от Сомбры на несколько шагов. Зов сработал. Он ей подчинился, хоть и был неоспоримо недоволен. Монструозная махина презрительно фыркнула, перебрала ногами с тяжеловесным скрежетом, будто копыта действительно были окованы металлом, шаркающим по камням всюду вокруг, и, развернувшись, двинулась в дальний конец просторного грота. Луна схватилась за лоб, словно пытаясь списать всё случившееся на высокую температуру и бред. — Я видела это, — горячечным шёпотом частила за её спиной Флёрри. Прерывистый рыдающий звук дробился и множился эхом среди стен, атакуя сознание омеги, как это некогда делали многочисленные голоса в голове. — Я видела это, я видела это, я видела это… Слоги накатывали друг на друга, путались и перемешивались, рождая пародию на несуществующий язык, пугающий и безобразный. Низкое утробное рычание со стороны Сомбры, как из раскалённой фабричной печи, добило Луну окончательно и заставило схватиться за голову вторым передним копытом: — Замолчи! Она неуклюже повалилась на колени задних ног, а затем рухнула набок, сворачиваясь в позу эмбриона и сжимая зазвеневший череп ногами в попытке раздавить, как орех: — Это Сомбра, звёзды, это действительно Сомбра, как такое возможно, почему он здесь, почему он такой?! Гигант презрительно скривил монструозную пасть, как у собаки, прижал рваные подобия ушей и лёг на живот лицом к дальней стене. Он собирался игнорировать двух аликорниц в истерике рядом с ним, поскольку догадывался, что одна из них сможет просто приказать ему успокоиться и заткнуться, если предпринять попытку им помешать или вышвырнуть подальше от себя. Луна, не глядя на него, подумала, что её Сомбра не оставил бы её одну в таком состоянии. Зато вполне подверг бы самым страшным пыткам неокрепший и впечатлительный разум никем не приходящейся ему аликорночки. Понимание начало оформляться в голове омеги. Флёрри Харт всё ещё всхлипывала, когда села на каменном полу и подтянула к себе длинные ноги, готовясь встать. Она послала Сомбре ненавидящий взгляд через гулкое зябкое пространство подземелья. Несмотря на то, что его глаза представляли собой закручивающиеся чем-то густым и неповоротливым красновато-багровые провалы, не разделённые на белок, радужку и зрачок, аликорночка воочию увидела, как он закатил их, прежде чем отвернуться ещё сильнее и спрятать от неё даже скулы. — Это правда Сомбра? — странно звонким и твёрдым после истерики голосом уточнила она. Луна не ответила, продолжая сжимать свою голову и слабо взбрыкивать задними копытами, когда давление на виски становилось невыносимым, и приходилось немного ослаблять хватку. Флёрри Харт ожесточённо нахмурилась, поднялась на ноги и смело пошла вперёд, к компактно сложившемуся вдалеке чудищу. Оно, уловив шаги, предупредительно рыкнуло, но аликорночка не сбилась с темпа. — Давай ещё раз, — свирепо потребовала она, остановившись вровень с плечом монстра. — Ты там, кажется, не закончил. Монстр определённо распахнул свои глаза шире, чем они позволяли, когда резко обернулся на наглую букашку. Та не дрогнула. Насмешка мешалась в её огневом взоре с клокочущим праведным гневом. Омега вдалеке от них замерла на секунду, а затем вытащила голову из охваченных судорогой копыт и попыталась сфокусировать зрение. Голоса внутри бормотали безумные и абсурдные вещи, но эта умудрилась переплюнуть их все. — Давай же, — рыкнула Флёрри Харт, вызывающе ударив себя сгибом крыла в распушившуюся грудь и выпятив её. — Сведи меня с ума страхом! Ты же этого хотел! — Хватит его провоцировать, — протянула Луна, поднимаясь на путающиеся ноги. — Если ты думаешь, что он не способен на это… — Не способен, — твёрдо перебила её аликорночка, вся походя на сжатую пружину. — Не когда я готова. Не когда я уже видела всё. Очень большая ошибка — показывать сразу самое страшное. В дальнейших угрозах путь после такого — только назад. Ну?! — Он не станет нападать на тебя, — устало произнесла омега. — Потому что ты запретила? Так разреши! — Нет. Потому что Сомбра делал только то, что было нужно ему. Он не вёлся на «слабо», никогда не повышал голос, не пытался кому-либо что-то доказать. Ты не сдвинешь его с места, если он не захочет сам. В подтверждение слов омеги монстр презрительно прищурил глаза на Флёрри Харт. То, как у него это получилось, натолкнуло её на мысль, и она беспрепятственно погрузила копыто в бугристое серое предплечье. — Он нематериален! — воскликнула аликорночка, прижав уши и скривив рожицу, как если бы вляпалась во что-то мерзкое. — Просто тень! Принцесса Луна кивнула без удивления, и Флёрри немного устыдилась своей реакции: разумеется, Сомбра — это тень. Тень в прямом смысле слова, тень самого себя, тень невозвратного прошлого… Резкий выдох прошиб аликорночку, когда она негаданно дошла до сути. — Мы забираем его. Флёрри забыла, о чём думала, когда прозвучал умиротворённый и будничный голос тётушки. Омега прямо и честно смотрела на неё уставшими глазами, на губах застыла странная улыбка, какой прежде никто не видел на этом лице. — Забираем? — не поверила аликорночка, мелко покачав головой. — Мы хотели найти жаропрочные кристаллы, но вместе с ними нашли настоящий отпечаток души Сомбры, — взволнованно пояснила Луна, постепенно распаляясь и приобретая вид всё более безумный и растрёпанный. — Теперь мы сможем не только переделать голема, но и не разрушить его снова! Просто вложим этот отпечаток в его структуры и позволим… — Тётушка, — похолодела Флёрри Харт, — посмотри на него внимательно. Это… это действительно тот Сомбра, которого ты хочешь вернуть? Ты многое рассказывала о своём Сомбре. Я не изменила своего мнения после того, что мне рассказывали о нём родители, но… в нём иногда всё-таки находилось что-то хорошее, что-то, благодаря чему я понимала, почему ты так сильно по нему тоскуешь. Но это?! Ты корчилась там, а этому было всё равно! Твой Сомбра тоже оставил бы это без внимания? — Нет, — недоумённо ответила Луна, — но неужели ты думаешь, что я оставила бы Сомбру, если бы в нём не осталось бы ничего хорошего? Флёрри поражённо распахнула рот. От королевской выправки омеги воочию откалывались куски — слегка склонилась к плечу голова, рыхло провисли с боков крылья, скосился позвоночник, пока круп как попало опускался прямо на камни. Неестественно-широкая тонкая улыбка под кажущимися теперь ещё больше стеклянно заблестевшими глазами не давала её племяннице отвлечься от мысли, что в таком состоянии аликорница не заметила бы, если бы села и на битое стекло. — Это Сомбра, — с придыханием выговорила Луна, сладко зажмурившись. — Я наконец-то чувствую его. Я наконец-то не одинока! Это он, и я не уйду без него! Я останусь здесь навсегда, если ты пойдёшь против меня. — Ты погибнешь. Сомбра уже мёртв, но ты — живая! Тебе нужна еда, тепло, семья… даже солнечный свет, хотя бы немножечко! — закричала Флёрри Харт, выходя из себя от опостылевшего, безумного упрямства тётушки. — Ты не должна хоронить себя вместе с ним! Как истинность считают чем-то, что нас защищает и делает счастливее, если происходит что-то подобное — и ты уже подвергаешь себя опасности и не вылезаешь из депрессии?! Ты никогда не думала, что ваша с Сомброй связь какая-то странная? Не предполагала, что он мог затуманить твой разум и приворожить к себе, чтобы получить право… Флёрри успела заметить лишь как одержимо сверкнули бирюзовые глаза да оставили в затхлом воздухе мимолётный призрачный след от рывка — и вот она уже теряет равновесие от пощёчины, кренясь на подкосившихся ногах и по-крабьи переставляя их, чтобы поймать собственное тело. Луна ровно стояла перед ней с всё ещё поднятым передним копытом, в любой момент готовым совершить следующий удар, если потребуется. — Не смей, — низко произнесла омега с застывшим на лице выражением презрения и злобы, которое оживляли лишь движущиеся побледневшие губы. — Никогда не смей думать, будто Сомбра был способен причинить вред мне или моему рассудку. Флёрри Харт почувствовала привкус крови на языке, но её оказалось недостаточно, чтобы сплёвывать, а не проглотить. Щека горела, пульсируя, нагнетая незнакомое прежде чувство истинного унижения и несправедливости. Аликорночка ощущала дрожь, хотя смотрела на свои полусогнутые ноги — и они хранили неподвижность. А затем, внезапно для них обеих, она вскинула голову и рванулась в атаку. Два рога столкнулись с устрашающим треском, всё равно не напугав ни одну из кобыл. Флёрри Харт была моложе и ниже омеги, но зато — другой комплекции, не такой субтильной и хрупкой. А ещё она чувствовала, что её ударили незаслуженно, и разум горел и кочегарил тело воинственным пламенем, жаждая справедливости. — Ты думаешь, что правильно сделала?! — прорычала Флёрри Харт, напирая на тётушку. Глаза Луны панически распахнулись и коротко стрельнули взглядом назад, туда, где от её уезжающих под натиском молодой аликорночки копыт чертились в пыли неглубокие, но яркие борозды. Она вновь посмотрела на племянницу как раз вовремя, чтобы перехватить и блокировать её выпад. Их рога дробно заскрежетали, перескакивая друг о друга завитками, как чётками; Луна выгадала нужный момент сцепления, коих было предостаточно, потому что в слишком длинных рогах тоже есть свои недостатки, и с яростным рыком толкнула головой, отбрасывая Флёрри Харт от себя на пару метров, но та ложным скачком заставила её ринуться для наступления не в ту сторону — и метко атаковала в плечо с другого края. Кончик её рога не был заострённым, и она не применила никакого заклинания, хотя могла бы. Этот поединок проходил практически как тренировочный спарринг, разве что Флёрри не собиралась давать Луне ни единого шанса нанести ответный удар. Омега краем сознания понимала: только вживлённые в мышцы боевые приёмы и богатый опыт сражений помогали ей выдерживать горячий и бешеный натиск юной племянницы. Ей даже не выпадало времени ответить на гневный вопрос — вся концентрация уходила на то, чтобы больше не пропускать атаки, не дать одурачить себя ловким прыжком или финтом и придумать, как заставить аликорночку сдать позиции. Предпринятая в краткий миг отчаяния попытка в лоб опалить Флёрри Харт магией ничего не дала: та лишь прервала серию мощных ударов на столь же стремительный и короткий призыв щита и продолжила сокрушительную комбинацию, не сбившись с темпа, так, словно не отвлеклась от неё. Омега осознала, что Флёрри будет фехтовать до тех пор, пока кто-нибудь из них не упадёт от усталости. — ДОСТАТОЧНО! Отбрасывающую звуковую волну королевского кэнтерлотского голоса аликорночка предсказать уже не сумела и покатилась от тётушки, как длинный опавший лист. Это выглядело бы смешно сразу после её впечатляющей ловкости и скорости, если бы у Луны осталось дыхание на смех. У Флёрри оно нашлось, и она засмеялась в пол, остановив своё кувыркание и слегка приподнявшись на передних ногах. — Даже если бы я всерьёз попыталась ранить тебя, — раскатисто протянула аликорночка, — то, что ты называешь Сомброй, даже копытом не шевельнуло бы, чтобы помочь тебе. Луна неохотно повернула голову к теневому исполину. Тот с безразличием статиста сверлил своим неживым взглядом стену и всем видом давал понять, как сильно ему мешает развернувшаяся в его чертоге дешёвая драма. — Если это — часть души Сомбры, то явно — самая худшая его часть, — рыкнула Флёрри, упрямо поднимаясь на ноги. — Та часть, которая даже для Тартара оказалась слишком плохой, и её отсекли и сослали сюда, чтобы можно было хоть как-то подобрать наказание для того, что осталось там без неё. И если мы возьмём её и вложим в голема, он не будет твоей послушной и милой дакимакурой для обнимашек. Он пойдёт сеять террор, потому что это единственное, чего ему может захотеться! — Ты голословна, — обвинила Луна, но аликорночка уверенно фыркнула: — Неужели? То есть, мы находимся в уютно обставленном домике с горшочками мяты на подоконнике, и ни о каких худших кошмарах, посланных за просто так, не может идти речи?! Ты сумела приказать этой штуке заткнуться и не трогать меня, но это не отменяет того, что его приветствие для гостей ничем не отличается от пытки! А ты хочешь научить голема сопротивляться тебе и спорить с тобой, и не надо быть семи копыт во лбу, чтобы угадать, чем всё закончится. Ты не выйдешь отсюда с этим чудовищем, так и знай! Она топнула копытом, шумно выпустив воздух из ноздрей. Луна проследила за ней взглядом и пожала плечами, тонко ответив: — Тогда я вообще отсюда не выйду. Тогда я останусь здесь. — Ты не должна, — прогудела Флёрри дрогнувшим голосом. — Я знаю. Потому что это то, что я хочу. — Но почему? Прошло несколько лет с его смерти, тебя поддерживали все и как могли, ты видела, что жизнь продолжается. Почему тебе всё ещё больно? Почему ты не можешь отпустить его, почему ты не можешь жить без него? — О, я могу, — моргнула омега, совершенно сбивая Флёрри Харт с толку. — Что?! Тогда ради чего всё это было?! — бурно возмутилась она, распахнув крылья и начав темпераментно жестикулировать перьями в попытке сократить множество месяцев до пары секунд. Луна пристыженно поджала губы и отвела взгляд. — Суть не в том, что мне больно жить без Сомбры, — мягко объяснила она. — Суть в том, что мне больно, что он больше не вернётся. Флёрри Харт сглотнула, неосознанно отступая на шаг. Луна проскользила про неподвижной теневой фигуре нежным, любящим взглядом. — Но ещё больнее мне от мысли, — вразрез со словами радостно звучала она, — что, пока я буду жить, радоваться и веселиться, Сомбра где-то за чертой будет страдать и мучиться. Его душу будут резать, чтобы удобнее было складывать в адские котлы и наказывать за грехи по отдельности, и ему будет больно и страшно — ему обязательно будет страшно, потому что чем ещё наказывать за то, что сам внушал страх стольким пони и так долго? — а ещё ему будет очень одиноко. Души существуют, Флёрри. И если обычно смерть истинного воспринимается обратимой трагедией, потому что он либо переродится, либо через несколько лет воссоединится там со своей любовью — то что делать Сомбре, который не может родиться, и мне, которая не может умереть? Ты думаешь, что страдаю только я. Но я знаю и чувствую, что он там страдает тоже. И дело не в том, что я обязана страдать вместе с ним. Дело в том, что я не могу не страдать без него. Аликорночка прижала уши, не находя слов. Луна же слабо улыбнулась и посмотрела на неё, продолжая: — Я не хочу существовать отдельно от него. Я тоже хочу стать старой жуткой сказкой. О потерянной принцессе, которая спряталась где-то и управляет луной, открывая портал для ночных кошмаров и монстров с закатом солнца и закрывая его с рассветом. О безумной аликорнице, известной только за попытку свергнуть свою великую названую сестру и не сумевшей прославиться ничем больше. Об омеге, которая не нашла в себе сил жить с одной половиной сердца, к которому не подходило больше никакое другое. Флёрри Харт молчала, изредка моргая растерянными бледно-голубыми глазами. — Ты сможешь найти выход самостоятельно, Флёрри? — аликорница склонила голову. — Потому что сейчас я попрошу запереть меня в моём собственном разуме. Так надолго, как получится, ведь я знаю, что ты не решишься сделать заклинание вечным. Я готова. Теперь у меня есть самое важное — ощущение присутствия Сомбры. — А прикосновения? — севшим голосом уточнила аликорночка. — Если бы истинность зиждилась только на физическом контакте, Флёрри, — загадочно ответила омега с блуждающей улыбкой, взглянув на племянницу из-под склонённого рога. — Тётя Селестия убьёт меня, — пробормотала для проформы Флёрри Харт, подходя к ней на негнущихся ногах. — Да, с бессмертными такое иногда случается. Несмотря на корёжащее изнутри волнение, аликорночка искренне засмеялась. Их рога соприкоснулись — осторожно и очень ласково. — Мне будет не хватать тебя, — выпалила Флёрри, краснея и отводя взгляд. — М-можно, я буду иногда прилетать сюда и просто сидеть рядом? Проверять, всё ли с тобой в порядке. Я определённо… я определённо принесу тебе одеяло. И капельницу, чтобы кормить тебя. И иногда буду переворачивать, уж прости. У тебя отвратительно легко образуются пролежни. Луна заботливо вытерла со щёк племянницы слёзы, которых та не заметила, и мягко выдохнула: — Да. Передай моим жеребятам, что я очень люблю и всегда их любила. Я попрощалась бы лично, но, боюсь, они не отпустят меня, как только я признаюсь, что задумала, и нам с тобой придётся ждать их смертей. — Хех… ладно. Я передам. Они тоже тебя очень любят, ты же знаешь? Хорошо… тогда я начинаю, — вибрируя, вытерла та нос копытом, решительно зажмурилась и сосредоточилась. Омега не стала повторять за ней, решив, что стоит посмотреть во все глаза на вещь, которую увидишь последней в этой эпохе. Золотое сияние, ровно струящееся по рогу, стрекочуще дёрнулось несколько раз и взбугрилось кислотными фиолетово-салатовыми пузырями. Дымных шлейфов в тон им из-под перепутавшихся влажных ресниц Луна так и не дождалась — её сознание кануло во тьму с незаметностью, какая присуща разве что эпицентру взрывного заклинания.

***

Тёмная магия всё ещё была запрещена. Флёрри знала, что даже в университетах её изучают исключительно с позиции того, чем она опасна и почему её нельзя применять. Немногие частные мастера берут за обучение бешеные деньги, ещё больше способствуя сдерживанию распространения редких практик. Разумеется, никаких добровольцев для отработки упражнений и заклинаний аликорночка не нашла, потому что любой пони хранил некое количество грязных секретов у себя в голове, и ни один из них не хотел, чтобы в них копалась практически маленькая богиня. Луна тоже отказалась предоставлять свой мозг — принадлежа аликорну, он отлично приспосабливался и мог отторгнуть контрольное зачарование после многочисленных попыток обучения. Флёрри приходилось проводить все эксперименты и выстраивать магические структуры исключительно мысленно. Формулы казались сложными лишь на первый взгляд: из рассказов тётки она помнила, что, стоит к ним только прикоснуться — и все фрагменты не то, чтобы видоизменяются, но становятся инстинктивно понятнее, сами ложатся в лей-линии. Заклинание плетёт себя едва ли не само, внушая тебе восторг мнимой лёгкости, а на деле сразу повергая в зависимость от чувства собственного могущества. Флёрри Харт прочно держала этот секрет в голове, переводя магию в незнакомый эгрегор с максимальной бдительностью — но всё равно лишилась почвы под ногами, когда единым тугим импульсом перешла из привычного состояния в совершенно другое. У неё больше не было тела, а значит — не было ничего, чем она могла бы испугаться этого развоплощения. Тем не менее, аликорночка чувствовала себя до крайности некомфортно. Ей просто не нравилось, чем теперь стал весь мир вокруг неё: отныне она могла чувствовать его весь, из одного конца вселенной в другой, и голова, — которая, несомненно, всё ещё оставалась у неё на самом деле, вне этого неестественного заклинания, — пыталась усреднить и уложить в привычные рамки понимания все ощущения, которые облепили её владелицу. «Облепили» — в буквальном смысле: реальность, перемешанная до однородности во всём своём многообразии, клейко и массивно наваливалась со всех сторон чем-то, напоминающим на ощупь одновременно тёплый подплавленный зефир и холодный липкий пот, в котором просыпаешься от особенно страшных кошмаров. Флёрри Харт попыталась осознать себя в этой неуютной мерзости, но обнаружила, что не может. Она существовала и не существовала одновременно. Определённо наличествовала во вселенной, но была настолько маленькой и незначительной её частью, неотличимой от других ниточкой в длинном и толстом полотне, что, выдерни её — узор не исказится, а ткань не развалится. Единственное, что она могла теперь «видеть» — какие-то шлейфы и всполохи, как магистрали жизней на карте судеб и летящие по ним души, но так быстро и мимолётно, что не могла ни разобрать, ни запомнить. Флёрри Харт бесконечно прокручивала в голове: «Ты в безопасности, снаружи, — где это «снаружи»?! — рядом с Луной, колдуешь тёмное заклинание», — но каждое произнесённое мысленно слово ощущалось вагоном в поезде-экспрессе, который, набирая скорость, тяжело и стремительно уносился от неё в жуткие сумрачные дали — и в какой-то момент состав закончился, поезд умчался к горизонту, истаивая и унося с собой звуки, шансы, память. Она очутилась даже без мыслей, одна на один со… всем, что от неё осталось, и аликорночка наконец поняла, чем это было, хотя и не имела представления об этом прежде. Единственная микроскопическая клеточка из самой сокровенной и недостижимой сердцевины её души. Сделанная настолько маленькой и неуловимой, потому что она одна содержала в себе всё самое важное о существе по имени Флёрри Харт, о генетическом коде по имени Флёрри Харт, о самой жизни по имени Флёрри Харт, и её ни за что нельзя было обнаружить ни кому-то злому и коварному, ни даже самой Флёрри Харт, ибо в ней был сам секрет, суть и смысл её существования. Заглянув внутрь себя, сквозь все защитные слои и иллюзии, её можно было увидеть, но не приведи Селестия её почувствовать. И Флёрри почувствовала. БАХ! Незнакомое прежде осознание ничтожности и беспомощности вдавилось в аликорночку под перемалывающим гнётом безразличного и великого мироздания, в чьи структуры она дерзнула вторгнуться, но она не успела потерять себя в удушающих колоссальностью массах, потому что перед тем, что теперь заменяло ей зрение, возникли картинки, моментально захватившие её воображение, перенесших на свои декорации, и… Возвращение в тело было таким облегчением, что Флёрри Харт простила этому странному месту невозможность управлять им. Но, даже если бы ей была предоставлена и такая милость — она не поменяла бы ничего из того, что оказалось показано. Она полулежала под деревом, прислонившись к нему спиной и расположив на коленях книгу. Содержание страниц ускользало от её витающего рассудка, но, что бы там ни излагалось, оно было элементарным и интересным. Флёрри наслаждалась вечерним безветрием, запахом нагретой за день молодой листвы, великолепная корона лежала на подушке из длинной примятой травы рядом с ней, а невдалеке высилась Кристальная Империя — незнакомая, но узнаваемая, футуристичная, счастливая в своём ликующем сиянии и, несомненно, великая… В следующей сцене приятная тяжесть короны уже покоилась на её голове, а сама она стояла напротив принцессы Селестии. Альфа подписывала верхний лист тонкой стопки некоего договора, одобрительно, чуть одурманенно улыбаясь своей племяннице, а наблюдавшие за этим советники Кристальной Империи копытоплескали и радовались за свершившуюся сделку. Матушка, в короне скромнее и меньше, чем у Флёрри, приблизилась между ними, пролила сургуч на лист и скрепила договор имперской печатью, после чего, отойдя от формальностей, любяще коснулась носом щеки дочери: — Я так горжусь тобой. Ты искоренила преступность в обеих странах, сделала медицину полностью бесплатной, имперское образование — снова лучшее в мире. — Но самое главное, — выступила откуда-то из слепой зоны безмятежная и счастливая Луна, — ты построила мост между мирами. Теперь даже смерть не может разлучить истинных насовсем. — С новым союзным договором, — торжественно подняла стопку телекинезом принцесса Селестия, — мы сделаем любые магические ритуалы доступными для всех, кто в них нуждается, все путешествия — бесплатными, поднимем на новый уровень спортивные состязания и утвердим боевые учения между нашими странами. И, кто знает, может, однажды мы откроем способ лечить гендерную дисфорию и быстрее узнавать, кем являются наши соулмейты и истинные! Флёрри Харт сама знала, что так и будет, и день этот не далёк. Она заинтересовалась, кем является в этом дивном мире будущего — альфой или омегой? Но при попытке прислушаться к себе и понять ощущала себя и альфой, и омегой по очереди в зависимости от предположения, как будто вторичный пол вообще не был чем-то важным, и всех успехов можно было добиться, совершенно на него не оборачиваясь. Это захватило Флёрри Харт и понравилось ей даже больше всего остального: больше никакого страха оказаться кем-то не тем, никакой зависимости от гонов или течек, все равны друг перед другом и никто не может никого принижать… Каким-то чудом её сознание ухватилось за совсем уж странную деталь. Из глаз её родни и имперских советников мерно и грациозно лился заостряющийся к концу шлейфа бледно-лазурный дымок — ненавязчивый на фоне интерьера зала советов, но подкрашивающий края белков в небесно-голубой цвет… Это, несомненно, не было ядрёно-пурпурным признаком чёрной магии. Получается, Флёрри Харт действительно видела будущее? И, вернувшись из путешествия, найдёт способ преобразовать запретные практики, очистить их от скверны и откроет новую магию, открывающую пони глаза и позволяющую им смотреть в едином, верном направлении? Так и есть. Она была рождена, чтобы не поддаться злу, а реформировать его. В этом был смысл её Предназначения. Как же жаль, что Флёрри из её видения ни разу не повернула голову, чтобы можно было хоть краем глаза увидеть кьютимарку на крупе! Несомненно, после такого открытия она не заставит себя ждать. Флёрри Харт хотела остаться в удивительном и светлом будущем ещё немного. Она видела и чувствовала себя красивой, успешной, уважаемой и нужной. Картинка была такой прекрасной, что аликорночке становилось до слёз страшно от мысли, что та в любой момент может прерваться — и она гнала эти страхи от себя прочь. Она была счастлива, счастлива, так бесконечно и неоспоримо счастлива от того, что счастливы все вокруг неё… — Флёрри, — чужой, незнакомый, чуждый этому тёплому и свежему миру голос прошелестел между ушей ледяной, тревожащей затхлостью. По шее сверху вниз ринулась волна мурашек, вторая, третья. Флёрри, именно Флёрри, а не её будущая блистательная версия — видения, незаметно подёрнувшись, всё-таки исчезли и оставили вместо себя досадную и бессмысленную пустоту — попыталась привычно передёрнуть плечами и запрокинуть голову, чтобы повозить затылком по шее, но ничего не получилось — не было ни плеч, ни головы, ни шеи. — Флёрри, сосредоточься… Сдавливающий влажноватый зефир перестаёт липнуть, немного отступает, но лишь затем, чтобы освободить пространство для толстых неповоротливых щупалец, слишком шершавых и грубых, чтобы они могли свободно скользить по Флёрри Харт и ловко обвиваться вокруг неё. Вместо этого от каждого их передвижения что-то внутри неё начинает продавливаться, трескаться и ломаться, все органы чувств — или то, что от них осталось или их заменяло — начинает заполнять густеющий белый шум. — Флёрри, ты в пещере глубоко под землёй, — упрямо пробивается сквозь него голос, слишком испуганный и печальный, чтобы принадлежать лучшему миру из всех возможных, а потому — не стоящий того, чтобы к нему прислушиваться… — Что бы ты ни видела — это ложь, тебе нужно вернуться. Прерви заклинание и вернись! Белый шум, разогнавшись, полностью заглушил голос, но Флёрри не была этому рада, потому что, смешиваясь, оба эти звука родили настоящий сатанинский вопль — жуткий, страшный звук, от которого перья на крыльях встали бы дыбом, щетинясь торчащим пухом… Были бы крылья, чтобы улететь, сбежать от всего этого, найти тот мир и остаться там! Нет… тот мир невозможно найти. Его можно только создать, создать собственными копытами, окружив себя единомышленниками и союзниками и взяв всё под свой контроль. Теперь Флёрри понимала: вот для чего она была рождена. Это просветление ощущалось бронёй, покрывавшей уязвимую и хрупкую крошку, придававшей ей веса и силы, не позволяющей больше странному и враждебному пространству швырять её из стороны в сторону, дезориентируя и пугая. Тонкая нитка обернулась стальной проволокой. Теперь, когда аликорночка чётко знала, что и как ей нужно делать, её не страшили никакие потусторонние бури. Из-под брони вырвались зелёно-фиолетовые языки пламени, но Флёрри Харт усилием воли подчинила их и перекрасила в нежные голубые и розовые тона. — Флёрри, нет! Что ты творишь?! Она всего лишь жеребёнок! Отойди! Кто жеребёнок? Белый шум моментально выключился, оглушив коротким и столь же быстро оборвавшимся писком. В голове отвратительно зашумело, но затем прояснилось. Какой идеальный мир? Какое преобразование тёмной магии? Как Флёрри могла купиться на столь грубые льстивые видения? Неподготовленный разум поддался искушению запретного искусства — только и всего. Она прибегла к настолько сложному заклинанию, что оно само было способно поработить творящего и использовать в своих интересах. По крайней мере, её «броня» никуда не делась. А пастельное двухцветное пламя вдруг рассеяло мрак. У аликорночки снова было её тело, но она сразу поняла — всего лишь астральное. То же самое касалось тела принцессы Луны, с которой они соприкасались, и в такой форме пересечение их рогов воспринималось путём в голову тётушки, добровольно открытым. Флёрри Харт собралась с силами и крайне осторожно, боясь небрежным и бесцеремонным вторжением спровоцировать мигрень, проникла в её сознание. Опыт оказался… странным. Принцессу Луну во все времена называли загадочной, не от мира сего и скрытной — в почтительном и будящем любопытство ключе. Флёрри Харт была готова столкнуться с десятками закрытых дверей, за которыми прячется множество всего, что омега не хотела никому показывать, и благородно не собиралась ломиться туда без приглашения. По правде говоря, аликорночка откровенно опасалась знаний, воспоминаний и секретов, которые могут ей открыться. Она собиралась ориентироваться исключительно на сигнальные костры и зазывно приоткрытые комнаты — не важно, что оказалось бы ими. Флёрри не ожидала просто зависнуть в космической пустоте, разграниченной вдаль слоями пористой бледно-бирюзовой дымки, а вблизь — светящимся поясом миллиарда белоснежных звёзд, выстелившихся под копытами, как закольцованная дорога. Прошло всего несколько секунд — и мимо неё поплыли вдоль этого волшебного пути созвездия из точек и линий, как в жеребячьем астрономическом атласе, плавно появляющиеся из пустоты в начале круга и тающие без остатка к его концу, чтобы выпустить той же манерой следующую абсурдную фигуру. Звёзды аликорночке никогда не нравились, сколько бы учителя ни талдычили ей о их огромном влиянии на технику выполнения могущественных заклинаний. У неё любое колдовство вне зависимости от его сложности работало как надо без оглядки на положение планет в небе — не могло же каждый раз везти с его правильностью, значит, не так уж и важно всё это звездочётство? Своё экспертное «фи» Флёрри Харт попыталась вежливо запрятать как можно глубже в сознание, предусмотрительно посчитав, что одна и та же дверь может открываться в обоих направлениях. Оскорблять древнюю аликорницу нелестными мыслями о её Предназначении было совсем ни к чему. Тем не менее, вежливость не могла подвинуть прогресс пребывания в её разуме. А дождавшись всем известного созвездия Ковша, Флёрри Харт наконец-то осознала, что не просто прозябает в скуке и бездействии мини-планетария внутри головы принцессы Луны — она застряла там, накренившись наискосок, как земная ось, и никакие взмахи крыльями или рывки не могли поставить её «копытами на пол». «Можно ли из-за этого сказать, что у тётушки… мозги набекрень?» — не удержалась аликорночка и рассмеялась вслух, не сдержавшись. Звук стремительной волной распространился в бесплодные галактические дали, юрко ныряя в сырные дыры нежной бледно-зеленоватой дымки, и растаял вдали. «Это не вакуум, — почти в прямом смысле проследив взглядом удаление собственного смеха, сделала вывод Флёрри, чтобы создать иллюзию продвижения в понимании хоть чего-нибудь. — А если это не ваккум — то это и не космос, а если это не космос — то… то… то, может, годами прогуливать астрономию было не такой хорошей идеей, лягать». Она раздражённо фыркнула и размашисто пнула копытом несуществующий камушек. Тем не менее, аликорнья память и сообразительность тут же начали услужливо подсовывать Флёрри всё, что она успела узнать или услышать о звёздах, и в этом ворохе разношёрстных фактов, анекдотов и суеверий обнаружилось одно полезное: по ним моряки определяли путь. «…В 'Гарри Троттере' земные пони могли колдовать при помощи волшебных палочек, и схемы заклинаний состояли не из ключей, лей-линий, мостов и ключей в голове, а из начертания всего этого прямо в воздухе, — внезапно догадалась Флёрри Харт, пустила по рогу магию и быстро повторила его кончиком контур дрейфующего мимо созвездия. Оно остановилось, как только эфемерная ниточка золотого следа завершила рисунок, сгорело без звука и следа — и по скучной чёрной пустоте поплыли пульсирующий круги, словно по воде, проявляя поле, листья деревьев, закат и серые очертания крупного средневекового города на горизонте… — Ха! Кто бы мог подумать, что сказки могут оказаться больше, чем выдумками?». Чрезвычайно довольная, она инстинктивно нарисовала то же созвездие в обратном порядке. Картинка, почти проявившись и уже начав насыщаться объёмом и жизнью, замерла и снова затянулась тёмным туманом до тех пор, пока он не заполнил непроглядной густотой всё вокруг, снова явив аликорночке ограниченный безмолвный космос с орбитой наискосок. «Похоже, каждое из созвездий, — рассуждала она мысленно, наблюдая за проплывающими мимо схемами, — это какое-то важное воспоминание, которое сформировало личность тётушки Луны. Но мне не нужно её прошлое, мне нужен её мозг прямо сейчас… как бы жутко это ни звучало». Флёрри Харт медленно покрутилась вокруг своей оси и осмотрелась по сторонам. Только догадавшись посмотреть вверх, она довольно ахнула, потому что над каруселью созвездий молчаливо и скромно висел плоский рисунок кьютимарки принцессы Луны. Очевидно, путь лежал туда. Флёрри на пробу несколько раз взмахнула крыльями, но вместо того, чтобы взлететь к положенному плашмя полумесяцу, притянула его к себе — причём физически ощутила требующиеся для усилия, как если бы действительно тянула за канаты. Вес был не менее, чем колоссальный. Аликорночка удивлённо ухнула, перегруппировалась и замахала крыльями активнее, периодически шумно отдыхиваясь прямо в процессе. Высоту, с которой требовалось опустить кьютимарку, никто не назвал бы значительной, но к моменту, когда до слабо светящейся белым половинки луны уже дотягивалась передняя нога, Флёрри Харт трижды смахнула со лба крупный пот. «Какая же тяжёлая у тётушки душа», — переводя дыхание, с усмешкой пошутила аликорночка и прикоснулась к кьютимарке магией. Слой сплошной лунной бледности развеялся от центра к краям с шипением и искрами, и Флёрри Харт ахнула, обнаружив то, что на самом деле сплетало пиктограмму полумесяца. В буквальном смысле этого слова. «Души существуют», — припомнила она слова тётушки, потому что при одном взгляде на открывшиеся ей сложные переплетения энергетических нитей нечто внутри неё не позволяло ей сказать иначе: она смотрела на душу, видела душу и точно знала, что это — душа. Восторг, трепет и страх овладели аликорночкой, заставив её задрожать от слишком сложных чувств, до этого незнакомых; Флёрри боялась не справиться с ними, сойти с ума и причинить Луне вред, ударив самое важное, сокровенное и уязвимое, что в той было. Она, раскрыв рот и вся немея в психическом присутствии рядом самой настоящей души, медлила, пыталась охватить рассудком представшее перед ней откровение и запомнить как можно больше. Было страшно не забыть. Было страшно потом не смочь рассказать, доказать и заставить поверить в чудо, об истинном масштабе и сути которого, должно быть, не ведал ни один пони. Структуры души не были равномерными — какие-то оставались толстыми и ярко светящимися, а какие-то уже истончились и почти погасли, причём аликорночка догадалась, что отдельные части истончались медленнее остальных. Они заполняли контуры кьютимарки сотнями слоёв из тысяч белых жгутов и нитей, издалека смотревшихся, как соты. Но в первую очередь Флёрри Харт подумала не о сотах, а об электрических проводах: по переплетениям неторопливо и мерно текли своими маршрутами узловатые импульсы, на разных слоях отливавшие разными цветами радуги. Она непроизвольно сосредоточилась на угадывающихся внутри нитей-магистралей пёстрых огоньках. Флёрри не была прилежной ученицей в том, что касалось духовных практик, поэтому при взгляде на каждый цвет не могла вспомнить, к какому слою души какой относился, однако в её памяти всё равно обрывистым кваканьем всплывали вещающие об их назначении голоса преподавателей: «Проекция в высшем измерении… Носитель жизненной силы… Тело мыслей, логики и приобретённых знаний… Энергия страстей, эмоций, желаний… Желание осознать своё истинное 'я'… Запись о предыдущих жизнях, заслугах и кармических долгах…» — причём аликорночка всё равно никак не могла понять, к какому цвету какое понятие отнести. Зато, как только она осторожно прикасалась магией к огонькам, словно трогая проплывающих у поверхности воды доверчивых рыбок — в её сознании возникали абстрактные образы, дававшие подсказку на то, какому тонкому телу принадлежит испытанный импульс. Флёрри усилием воли заставила себя прекратить в буквальном смысле слова лезть тётушке в душу. И даже сумела не рассмеяться от этого каламбура. «Так, ладно, — перевела она дух. — Это было долго и странно, но теперь я, похоже, нашла, как изменить её сознание…» — мысленный голос размышлений утих, когда аликорночка вдруг заметила что-то ещё. Что-то, о чём не предупреждали духовные практики. Через все истончившиеся участки души-полумесяца, запутываясь внутри слоёв и в самой себе, чиня бардак среди стройных и успокаивающе-упорядоченных структур, змеилась нить, изредка отливавшая тёмно-серым цветом. Она не служила домом или дорогой для ещё каких-нибудь цветных огней, а просто обвивала белые нити, кое-где скапливаясь вокруг них настоящими коконами. Флёрри Харт взволнованно облизнула губы и трижды подумала, прежде чем прикоснуться магией и к этому явлению тоже, но в конце концов пришла к выводу, что иного способа узнать, что это такое, у неё нет. Едва аликорночка сделала это… она не могла найти лучшего сравнения, чем как если бы всё, что она знала всю жизнь и узнала недавно о Сомбре, метнулось из всех уголков её мозга к основанию рога и гулко стукнулось в кости, давая о себе знать и не позволяя игнорировать. «Это… — перехватило у неё дыхание, и она постаралась объять телекинезом всю длину нежданной нити. — Отпечаток его души?..». Информация хлынула по магическому потоку через рог в её голову, заставив пошатнуться и начать хватать воздух ртом. Это не было больно, но настолько неожиданно, интенсивно и тяжело… Аликорночка полагала, что миссия создать подобие живой души внутри искусственного голема, используя лишь рассказ об этой душе другой пони, ещё и искажённый её, Флёрри, личным пониманием услышанного и мнением о нём — самая сложная, которая только могла ей попасться. Но она даже не представляла истинные масштабы невозможности этой задачи до тех пор, пока в её мозг не начала загружаться та самая душа. Флёрри Харт застонала и рухнула на передние колени от мощи ментального воздействия, обрушившегося на неё и не дающего шанса попытаться остановить процесс. Её мозг даже не знал, как обрабатывать материи, с которыми она столкнулась. Она не могла ни оценивать их как плохие или хорошие, ни сравнивать с уже имеющимся опытом, ни систематизировать, ни делать выводы — только смотреть. Перед Флёрри Харт вихрем пронеслись размытые, почти растворившиеся в веках прошлые жизни Сомбры: три, четыре, семь, десятки, сотни — никакой конкретики, лишь силуэты… Не только он сам, но и его душа оказалась ожидаемо старой, если не сказать, древней — и аликорночка почувствовала, что ей показывают далеко не все жизни, было нечто и до них тоже, нечто ниже или выше её восприятия, как не попадающая в диапазон слуха частота. Она не успела задуматься над этим, вся поглощённая созерцанием и ощущениями. Её ноздри заполнила горечь полыни, терпкая сладость экзотических цветов и связывающие маслянисто-древесные ноты, и Флёрри успела испытать мимолётную гордость, что они с Луной повторили этот аромат практически идеально точно, но каким-то образом у этих запахов тоже появились свои запахи — и по ним она узнала об энергии Сомбры, инстинктах, силе, желаниях, сущности альфы. Словно прицепами, почти не оседая в сознании из-за обширности массива информации, следом через мозг протаскивались все составляющие прожитой им жизни — эмоции, самоуважение, отношения с другими пони, творческая энергия и идеи, сила воли, интеллект, рассудительность, любовь, самовыражение, интуиция… и одиночество. Подспудное одиночество на протяжении веков старых жизней, пока в последней он не сошёлся наконец со своей бессмертной истинной, достаточно повзрослевшей, чтобы стать готовой быть с ним. Жесточайшая мигрень сдавила виски, затылок и лоб. Аликорночка застонала, дрожа и предусмотрительно зажимая копытами нос — далеко не зря, потому что в их шесть через считанные секунды впитались первые капли крови. Флёрри с глубоким стыдом и раскаянием поняла наконец, что испытывал голем, когда она пыталась вложить в его искусственную голову чужие воспоминания, чужую личность, чужие чувства — и сама она принимала всё это добровольно, а что же творилось с тем, чьего желания и согласия на это никто не спрашивал? Боль усугублялась тем, что сведения о душе Сомбры не желали проходить транзитом. Они не делали, вопреки ожиданиям, ничего злого вроде гипноза или вселения — просто крутились против воли Флёрри в её голове снова и снова, словно добивались того, чтобы она поняла всё до последней доли, выучила наизусть и больше никогда не забыла. Тем не менее, финал оказался другим. Суть и естество великого тёмного мага не стали яснее и ближе для аликорночки, но сама структура его души… начала упорядочиваться, выстраиваясь правильными слоями, формируя такой же каркас, какой она успела увидеть у Луны. Если до этого знание об интуиции Сомбры могло перемешаться у неё в мыслях с его плотской страстью и самовыражением, то теперь Флёрри Харт видела, знала и понимала, что эти понятия относятся к разным сферам и находятся друг от друга на внушительном, не поддающемся сокращению расстоянии. Кровь из носа перестала окроплять копыта, и аликорночка с благоговейным восторгом смотрела, как одна-единственная сероватая нить ткёт в воздухе рядом с полумесяцем окутанный тенью кристалл. Флёрри почувствовала желание проморгаться, но то были не слёзы от восторга и созерцания чего-то божественного. Ей казалось, будто у неё открывается некое новое зрение, и смаргивание виделось очевидным способом избавиться от мешавших ему соринок. Аликорночке лишь предстояло разобраться в том, чем являются все эти явления на самом деле, найти им правильные названия или придумать самой, а сейчас она решила не отвлекаться и объяснять всё для себя доступным и знакомым языком. Две кьютимарки, одинаково составленные из слоёных нитей и делящиеся на соты, висели перед её глазами, и она моментально увидела разницу. Душа принцессы Луны была живой. Она служила домом для огоньков-импульсов, излучала свет, мерцала и даже — Флёрри не видела этого воочию, но откуда-то знала, что так оно и есть — перестраивалась. Душа Сомбры же хранила неподвижность и на фоне сияния кьютимарки его истинной становилась ещё тусклее, грозя погаснуть и совсем раствориться в воздухе, оставив после себя в лучшем случае нестойкое облачко пыли. Однако в следующее мгновение открылось, что такое впечатление обманчиво. Резко и неожиданно, хоть и с разной яркостью, обе души полыхнули, кружащимися юбками расплёскивая вокруг себя разноцветные поля. Флёрри Харт распахнула рот, инстинктивно отступила на шаг и впилась в них взглядом. Видения были зыбкими, и любой грузный взмах краями цветистых аур рисковал схлопнуть их обратно, но аликорночка поняла, что главное — не отвлекаться и продолжать смотреть, и она сможет их видеть, какими бы полупрозрачными они ни стали. «Это же те сферы жизни, которые я почувствовала у Сомбры! — догадалась та. — Одна, две, три… семь — по одной на Элемент Гармонии и седьмая… которая… это… блин, надо было учить! И даже те, которые про Элементы Гармонии, не как Элементы Гармонии называются, а как-то по-другому, мне про Элементы Гармонии запомнить было легче!» — взволнованно гарцевала на месте Флёрри, болтая кудрявым хвостом. Но кое-что она всё равно помнила: тёплые цвета душевных аур считались земными и телесными и умирали вместе с телом, зелёный связывал их с холодными и не давал полностью потеряться среди прошлых жизней, а холодные… Холодные цвета переходили с душой из жизни в жизнь, являлись ядром и всем, что, собственно, представляла из себя душа в высшем смысле слова, хранили весь наработанный опыт и нерушимо связывали пони с судьбой, временем и вселенной. Но чему Флёрри никто никогда не учил — так это то, что холодные цвета аур у истинных душ были едиными. Она в робкой неподвижности стояла перед перевёрнутыми пирамидами призрачного цветного сияния. Красные, оранжевые и жёлтые цвета мелочно и эгоистично жались под кьютимарками, зелёные полосы вытягивались и медленно волновались над ними, иногда соприкасаясь и отпрядывая обратно, а голубые, синие и фиолетовые большими и объёмными облаками перетекали одно в другое, сообщаясь через широкие, мощные каналы. «Вот оно что… — прошептала в мыслях аликорночка. — Принцесса Луна не может отпустить Сомбру, потому что они связаны. Навсегда. Как и все истинные души… Это было так очевидно, но мне потребовалось зайти настолько глубоко, чтобы увидеть своими глазами и наконец поверить и понять», — поражённо тронула она копытом свой лоб и тут же отдёрнула, забыв, что шерсть всё ещё в крови. Теперь у неё под рогом, должно быть, ритуальная метка. Флёрри махнула на это передней ногой и села. Она хотела ещё немного посмотреть на игру цветов, прежде чем выполнить свою цель и вернуться обратно. Гулкое бескрайнее спокойствие разливалось повсюду и за её спиной, пока по бокам зрения проплывали воспоминания-созвездия. Аликорночке казалось, будто она слышит то ли гул, то ли вой — звук, с которым сближались, соприкасались и смешивались ауры двух родственных душ. Как магический звон при заклинаниях, но другой глубины и тональности, обрамлённый успокаивающим шипением того, что до незаметности медленно клубилось в пушистых покровах нежного бирюзового дыма. Должно быть… так мог бы звучать звёздный ветер, если бы в космосе был звук. Флёрри невольно улыбнулась. Хихикнула, пристыженно опустив голову и слегка покачав ею. «Плерион ошибся. Много кто ошибался, если уж на то пошло, — умиротворённо подумала она, снова подняв взгляд на пару душ. Несмотря на то, что одна была совсем тусклой, едва существующей, другая всё равно тянулась к ней, касалась, ласкала. — Мы будем вечно жить не в наших жеребятах, а в душах наших истинных, как и они — в наших. Связанные из жизни в жизнь, даже когда жизнь закончится, даже когда нас самих уже нигде не будет существовать. Мы всё равно будем в сердцах истинных, в их душах, в их любви». Флёрри спокойно выдохнула. Ей оказалось легко это сказать. Она не почувствовала, как обычно, отвращение от слащавости подобных слов — ощущение было скорее сродни выигранной дискуссии, в которой ты с самого начала знала, что права. Аликорночка безмятежно и позабавленно перекатывала в голове эту интересную эмоцию до тех пор, пока её не осенило — резко, толчком из глубины мозга прямо в глаза, вытаращив их из орбит. «Подождите-ка». Она порывисто вскочила на ноги и уставилась на фигуру кристалла в завитке густой тени. «Да чтоб мне провалиться, если…». Безо всякой робости, уже чувствуя себя в этом месте если не хозяйкой, то больше, чем званым гостем, Флёрри Харт коснулась телекинезом плоской нижней части кьютимарки Сомбры. Она наудачу мысленно произнесла то, что ей нужно — и как по волшебству большая сложная фигура расплелась и упала в золотое магическое поле обыкновенной извилистой сероватой нитью. Аликорночка, постоянно оглядываясь по сторонам, будто мог появиться кто-то, кто остановит её, свернула ту в тугой маленький клубок. Космическое пространство окрест невозмутимо хранило тишину. Флёрри, колеблясь и в любой момент готовясь отказаться от своей задумки, сунула бледный комочек под крыло. Ниоткуда так и не раздался крик: «Эй! Что делаешь?!». «Душа Сомбры, — тупо подумала Флёрри Харт, отворачиваясь от оставшейся в одиночестве души Луны, разворачиваясь и мелкими шагами уходя прочь в пустое пространство. — Последний экземпляр во вселенной. Просто беру душу злого тирана и ухожу с ней во внешний мир. Что может пойти не так?». Она остановилась и обернулась. Уже понимала, что здесь нет никого, кто остановит её и запретит что-либо делать — просто хотела проверить, означает ли что-нибудь её уход в рамках местных законов пространства. Означал: кьютимарка осталась позади, зрительно уменьшившись, а затем вообще потеряла объём и поднялась, прячась в непроницаемой безопасной метафоричности «потолка» этого места. Флёрри захотела уйти и действительно удалялась. Она покрепче прижала к телу крылья, под одним из которых теплился едва ли не оригинал — а почему бы и нет, вполне себе оригинал — души истинного её тётушки, и уверенно зашагала дальше. «Пока не вполне понятно, как объяснять это умными словами, — радостно догадалась аликорночка, — но, похоже, я просто инстинктивно научилась действовать здесь так, чтобы добиваться нужного результата, пусть мне и кажется, что я не делаю ничего особенного или мудрёного — просто желаю. А сейчас я желаю вернуться обратно в своё тело, в реальный мир».

***

Флёрри решила не закрывать глаза в следующий раз, когда будет совершать обратный переход из астрального мира — тогда, возможно, ещё и увидит, как происходит тот забавный толчок возвращения в материальное тело, который она только ощутила. Аликорночка открыла глаза, оторвала рог от сразу переставшего светиться голубым рога тётушки, в первую очередь заглянула под крыло и облегчённо выдохнула: произошедшее не было галлюцинацией, душа оказалась на месте. Правда, теперь это был не в буквальном смысле маленький серый клубок с различимыми косыми нахлёстами нитей, а просто пульсирующий комочек света, но первого же прикосновения телекинезом хватило, чтобы мозг омыло знакомое священное понимание, что суть его гораздо сложнее и драгоценнее, чем невзрачный вид. — Узнаёшь? — донельзя довольно поинтересовалась Флёрри Харт, подняв светящийся шарик души повыше. Она старалась сидеть ровно, но её крылья возбуждённо трепетали за спиной в полуразложенном виде, а хвост бесконечно свивался в кольца. Принцесса Луна взялась копытом за висок и потрясла головой, избавляясь от следов ментального присутствия племянницы в ней, прежде чем открыла глаза и полупьяно взглянула на сероватый комочек, маленькими толчками источающий слабый свет. — Нет, — немного хрипло, действительно как с похмелья, ответила омега и непонимающе перевела взгляд на Флёрри. — Это душа Сомбры! — торжествующе воскликнула та, и её крылья всё-таки счастливо захлопали, поднимая клубы пыли с каменного пола. — Я нашла её прямо внутри твоей! Мы можем переделать голема, вложить в него сразу её — и ты получишь такую совершенную копию Сомбры, о которой не могла и помыслить! Можно сказать, полностью оригинального Сомбру! И, поскольку это голем — он никогда не умрёт, тебе не надо подвергаться гипнозу, оморочке или другим способом сходить с ума, потому что он навсегда останется с тобой и никуда не денется! Луна моргнула. Вместо бурной радости, слёз или хотя бы счастливо срывающегося с губ шумного дыхания в попытке сдержать всё это внутри и скрыть — просто моргнула. — О Флёрри, это… очень хорошо, — наконец улыбнулась она, и аликорночка встревоженно уронила одно ухо. — Тётушка? — Да? — Я… нашла душу твоего истинного, — упавшим голосом разъяснила проще Флёрри Харт, думая, что у омеги всё ещё шумит в голове после такого вмешательства. — Он снова может жить. — Да, Флёрри Харт, ты молодец, — улыбка Луны стала немного раздражённой. Гигантская тень Сомбры, это недоразумение, неизвестно как и зачем существующее, напомнило о себе недовольным рыком. Он тяжело поднялся от стены и медленно пошёл к аликорницам, низко склоняя голову по ходу движения. Омега наконец встрепенулась, вскочив на ноги и распустив крылья книзу, и сбивчиво зачастила, то и дело поворачивая голову к приближающемуся гиганту: — О, о. Погоди. Ты сказала — душа Сомбры? Моего истинного? — Да, да, — облегчённо выдохнула Флёрри, радуясь, что до тётушки наконец дошло, и принципиально не обращая внимания на монстра. — Тогда это не очень хорошо, внучатая племянница. — Почему? — Пока ты была в моей голове, вот эта штука, — она бегло кивнула рога на подошедшего совсем близко демона, — пыталась воспользоваться тем же каналом чёрной магии, что и ты, и проникнуть в одну из наших голов. Я приказала ему прекратить, и он почему-то подчинился. Он очень похож на Сомбру, поэтому, я думаю, сработал мой Зов, раз мы с Сомброй — истинные. Но, если честно, — критически наклонила голову Луна, — я не очень чувствую, что мы с Сомброй — истинные. Флёрри содрогнулась всем телом, когда исполинская тень пригнула голову вплотную к земле и разъярённо зарычала, сбивая аликорниц с места ударной волной могильного холода. Луну так вообще сдуло в сторону на полметра. — В общем, я хотела сказать, — подняла брови омега, — что, кажется, раз я больше не чувствую, что мы с Сомброй — истинные, эта похожая на Сомбру штука больше не послушается, если я прикажу ей прекратить. Флёрри гулко сглотнула, сжимая в телекинезе слабо светящийся шарик, и обречённо перевела взгляд на чудовище. Прямо в находящийся напротив неё лавовый глаз размером с неё саму. Пренебрежения и безразличия там больше не было. Только ярость. — Берегись! Луна бросилась на племянницу и снесла её с линии удара. Каменно-стальные челюсти оглушительно клацнули в пустоту. Флёрри Харт, запаниковав, визгливо выругалась срывающимся голосом и выстрелила в висок твари мощным золотым лучом. Та басисто вскрикнула, но отдёрнула голову скорее инстинктивно, чем из-за того, что атака оказала какое-то отбрасывающее воздействие. — Мы не одолеем его здесь вдвоём, спасаемся! — расшевелила омега остолбеневшую после неудачного боевого заклинания племянницу, и обе аликорницы взмыли в воздух, отыскивая лаз, через который сюда забрались. Флёрри Харт на лету быстро приоткрыла телекинезом буллу, втолкнула в появившуюся на секунду щель шарик души, оставив его бултыхаться внутри с камушками и травками оберегов, и захлопнула обратно. В последний момент, когда им удалось найти проход и ринуться в него, следом тупо и мощно ударилась громадная кровожадная морда — и начался обвал. — Твою мать, твою мать, твою мать! — выла в перерывах между матом Флёрри Харт, мечась в донельзя тесном проходе. Её клаустрофобии ничуть не помогало понимание, что потолок в любую минуту рухнет им на головы; брызжущие всюду по стенам трещины лишь взвинчивали панику ещё быстрее. — За мной! — стальным голосом призвала к её рассудку Луна, зубами схватила за кончик огромного крыла и потащила за собой, обдирая бока и другое крыло аликорночки об узкие проходы. — Да ты сама не знаешь, куда идти, а телепортация здесь не работает! — Теперь знаю. — Слава Селестии! — заорала Флёрри Харт, не подумав, но омега не обратила на её истеричную радость внимания. — Мне абсолютно насрать, как ты узнала, но я надеюсь, что ты не врёшь! Было безумно страшно от грохота и отдалённого рёва чудовища. Казалось, оно с этими звуками проламывается за улепётывающими кобылками, пытаясь либо настигнуть их после того, как грубой силой разломает все препятствия на пути, либо погрести обеих под завалами. Но они бежали, собирая все углы, ямы и кочки, спотыкались, падали, вскакивали и бежали снова — бежали без тупиков и остановок довольно долго для того, чтобы Флёрри поверила, что самый глупый вариант кончины от бесцельного плутания им не грозит, но одновременно обнаружила, что больше ничего не бьёт её привычной с младенчества тяжестью по ключицам, и с новой волной паники опомнилась: — Душа Сомбры! Моя булла с ней куда-то делась! Я обронила её где-то! Я её уронила! — Плевать, — отозвалась Луна так громко, сухо и уверенно, что Флёрри Харт разом заткнулась в ошеломлении и позволила последним эпичным рывком куда-то вверх выволочь себя на поверхность. Омега вывела их обеих к пропасти, но не растерялась, а сразу взлетела над ней и то ли заклинанием, то ли собственным рогом в полёте пробила затянувшую потолок сверху корку льда. Ещё пару раз по инерции хлопнув крыльями, принцесса Луна замертво сложила их, рухнула на снег, торопливо отползла от дыры, дабы не провалиться обратно, и перевернулась на спину с не унимающимися тяжёлыми хрипами. Флёрри Харт рухнула рядом с ней просто на живот, уткнувшись носом в колючий холодный пух, не таявший, а лишь уплотнявшийся от её шумного дыхания. Окружавшая ледяная пустошь показалась ей очень знакомой, и она подняла голову, осмотрелась, но, не различив нигде вдалеке родных очертаний Кристальной Империи, уронила лицо обратно. Кусачий ветер бесцеремонно протащил по её мокрой спине зыбкое полотно позёмки. Из-под земли приглушённым рваным рёвом и слабыми толчками доносилось беснование чудовища. — Эй, — выдавила Луна, толкнув её копытом в плечо, — ты видела? — Чего видела? — еле ворочая языком, ответила Флёрри Харт. — Я только что посмотрела — нет тут ничего… — Да есть, есть, посмотри. С утробным клокочущим стоном аликорночка оторвала голову от холодной земли и снова присмотрелась к горизонту, недовольно щурясь. Луна усмехнулась и пояснила немного ровнее: — Нет. Кьютимарка. Флёрри Харт резко обернулась на свой круп и долго рассматривала рисунок отсечённых друг от друга половин лотоса, в лепестках которых угадывались отвёрнутые друг от друга профили альфы и омеги. По бокам от них улетали серые завитки шторма, которым фигурки и оторвало друг от друга. Привыкнув к его наличию, аликорночка медленно подняла на тётушку взгляд и спросила: — Я альфа, омега или бета? Луна немного помолчала, втягивая ноздрями воздух и присматриваясь к племяннице. — Нет. Ты всё ещё стригнот и пахнешь молоком. — Тогда каким образом у меня появилась кьютимарка? — почти угрожающе поинтересовалась молодая принцесса. — Таким же, каким ты рассекла связь наших с Сомброй душ, — ответила омега. — Невозможным. Флёрри схватилась копытом за голову. Мысли не желали ворочаться внутри неё. — Что теперь делать? — тупо спросила она. — Моё Предназначение — рубить связь между истинными, уничтожать то, что не подлежит уничтожению? — аликорночка вскинула уши. — Ты ненавидишь меня? — Нет, — удивлённо ответила Луна. — Но я и не чувствую, будто ты сделала что-то хорошее, за что мне следовало бы поблагодарить тебя. Это… просто произошло? И мне стоит принять это. — Ты собираешься доделывать голема? — осторожно уточнила Флёрри, и Луна надолго задумалась, а затем улыбнулась. — Не вижу в этом необходимости больше. Пожалуй, всё-таки спасибо. Я помню, как мне было плохо, но теперь я не чувствую ничего, как будто душа Сомбры перестала тянуть мою за собой в могилу. — Может, теперь я должна буду помогать пони справляться с такими безнадёжными случаями? — в голосе аликорночки робко проклюнулся оптимизм. — Или мой навык вмешательства в душу можно использовать не только для того, чтобы разделять истинных? А то и вообще… — Может, сначала выберемся отсюда? — мягко предложила Луна, улыбаясь, и Флёрри захлопнула рот. — А. Да. Точно. Отличная идея! Ты… ты точно в порядке? — Точно. Не хочешь забрать голема для своих целей, раз так? — Нет уж, спасибо!

***

Принцесса Луна и впрямь оказалась в порядке. Она легко рассказала сестре о произошедшем, вернулась к своим обязанностям и ни в какой день не умерла во сне от неизвестной причины. Проблемы начались у окружающих. Флёрри Харт, честно говоря, боялась показывать матушке свежеполученную кьютимарку, несмотря на извечно хорошие отношения между ними и отсутствие секретов как таковых. Кейденс едва сдержала недоумение, и было отчего. Их с Шайнингом старшая дочь была рождена и росла в любви, от союза двух истинных омеги и гаммы, поколениями находивших друг друга вновь и не менявших, как только найдут, ни на кого другого. Её особым талантом, в конце концов, была любовь, а покойного мужа — защита. Как у них мог появиться жеребёнок, чьим Предназначением стала не защита любви? Однако, разумеется, Флёрри оставалась её любимой дочерью и осталась бы ею, окажись ей предначертано хоть совершить геноцид. Гамма сдержанно поздравила аликорночку и обязалась оказывать ей любую помощь в изучении загадочного ремесла и духовных практик. Для Флёрри так и осталось тайной, что ночью после их разговора Кейденс экстренно созвала совет аликорньей семьи, и они вчетвером до рассвета обсуждали, не начнётся ли с этой кьютимарки цепочка событий, когда всеобщая любимица станет всеобщей угрозой. Эти мысли мелькали у них ещё пока Флёрри не умела разговаривать, но зато уже умела разрушать стены внезапным чиханием. Все они легко признались в их существовании и начали делиться друг с другом, а также разрабатывать планы, как не допустить осуществления своих страхов. Флёрри Харт была первым рождённым аликорном и вдобавок, похоже, собиралась жить дальше без вторичного пола, ибо, если он не появился даже вместе с кьютимаркой — не появится уже вообще никогда. Ввиду этих фактов ни Кейденс, ни Твайлайт, ни Луна, ни Селестия не знали, чего ожидать от аликорночки, и предпочитали лучше перестраховаться, чем не предусмотреть. — Говорю вам, — убеждала омега, — она станет представлять угрозу из-за этого, только если начнёт разрушать душевные связи без согласия пони. — Хочешь сказать, ты осознанно попросила её отделить душу Сомбры от твоей? — подняла бровь её старшая сестра, и Луна уклончиво повела плечом. — Ну-у… задание было совсем другим, но в итоге получилось даже лучше, чем мы обе сначала планировали. Флёрри Харт впервые пользовалась чёрной магией, а вы все знаете, что в случае с новичками она скорее манипулирует магом, чем даёт вертеть себя. — Не все, — подняла копыто Кейденс, неприязненно дёрнув уголком рта. — Одним словом, Флёрри Харт уже самовольно разрушила чью-то душевную связь, — акцентировала Селестия. — Случайно и по незнанию, но — сразу нарушив законы природы и всего, что мы знали об истинности. — Это означает только то, что мы знали о ней недостаточно, — упрямо возразила гамма. — Не все готовы так легко отказаться от своих убеждений и не испугаться чего-то нового, — ответила Селестия так, будто они сами собрались здесь не по причине страха. — Я знаю пони и общественное мнение. Лучше повременить с обнародованием особенного таланта Флёрри, пока мы не выясним, насколько он безопасен и как этичнее рассказать о нём толпе. А в идеале — пока мы не убедимся, что это Флёрри управляет своим умением, а не оно — ею. — А есть какие-нибудь идеи, почему моя дочь всё ещё остаётся апострофом? — опустила подбородок на стол Кейденс, накрыв голову передней ногой. — Мы с ней избегаем любых терминов касательно этого, но я начинаю думать, что скоро придётся перестать по соображениям здравого смысла. Ещё никогда кьютимарка не появлялась раньше вторичного пола, а Флёрри определённо точно даже не бета. — Но можно сказать всем, что она бета, если возникнут вопросы, — вставила Луна, пока Селестия опустила взгляд, погружаясь в пыльные воспоминания о рубиконе между мирами, тёмной персиковой гриве и роковом полёте в пропасть. — Насчёт беты, пахнущей молоком, вопросов возникнет намного больше… — иронично заметила Твайлайт. Они спорили о ерунде, а верховная альфа тяжело и мучительно размышляла, вороша запретное прошлое. «Мог ли мир достаточно очиститься, чтобы ухищрения нашей цивилизации ради выживания оказались больше не нужны? Сколько времени должно пройти для такого? Если я права, то Флёрри рождена, чтобы облегчить возвращение к прежней эре. Но если я ошибаюсь, и её дар обернётся проклятьем, сеющим паранойю, недоверие и страх? Казалось бы, для чего в очередной раз переворачивать порядок вселенной, но ведь вселенная сама допустила появление её кьютимарки». — У меня есть некоторое соображение насчёт природы апострофизма Флёрри, — подала наконец голос Селестия, заставив сестру, племянницу и бывшую протеже прерваться и посмотреть на неё, — но мне нужно время, чтобы его проверить. Всё, что мы можем сделать сейчас — это защитить её саму. Она до сих пор привержена стороне добра именно благодаря тому, что мы не давали ей шансов озлобиться и не показывали опасений, которые возникали у нас во время её взросления. Мы должны продолжать поддерживать её и не давать сомневаться в нашей любви. Бета улыбнулась: — Судя по твоему отсутствующему взгляду, ты думала о чём-то важном, поэтому повторю… — Спасибо, я всё слышала, — мотнула головой аликорница. — Да, я согласна, что нам придётся полностью довериться Флёрри, дать ей полную свободу в исследованиях и довольствоваться лишь направляющими ролями в помощи ей, потому что мы даже не сталкивались с тем, чем она может управлять, и попросту не можем ничего преподать. Это понятно. Теперь меня волнует другое, — она повернула голову к сестре. — Луна. Как ты себя чувствуешь? — Нормально, — после короткой паузы ответила омега, пожала плечами, разложила и сложила крылья, будто проверяя работоспособность, и уверенно повторила: — Нормально. А что? Не выгляжу? — В том-то и дело, — придвинулась ближе Кейденс. — Флёрри разорвала важнейшую связь твоей души, а ты… сидишь тут, как ни в чём не бывало. Мы не стали бы волноваться, учитывая, кхем, извини, пожалуйста, кем был твой истинный, но сам факт… — Прошу, расслабьтесь, — демонстративно потянулась сцепленными передними ногами над головой принцесса Луна. — Я знаю, что Сомбра был тем ещё говнюком большую часть жизни, вы имеете право называть вещи своими именами. Твайлайт Спаркл не удержала на месте челюсть. — Ты, — протянула она, — знаешь? — Конечно, и всегда знала, я же не слепая и не слабоумная. Селестия и Кейденс переглянулись, и затем гамма нервно усмехнулась: — Мы никогда так не думали, тётушка. Но вас с Сомброй связывала истинность, и мы уважали твоё право защищать его, даже если это… противоречило мнению всего мира о нём. Несмотря на мою личную неприязнь к нему, мне всегда виделось это очень романтичным. — Кейденс верно сказала, — кивнула бета. — У каждой из нас были личные причины недолюбливать Сомбру, но мы понимали, что ты не была обязана их разделять. А теперь ваша связь как истинных разорвана, и теперь ты… не понимаешь, как могла так высоко ставить его? Или как это работает? — По-прежнему понимаю, — вздохнула Луна, возведя глаза к потолку. — У меня есть все воспоминания о нашей любви, я не сомневаюсь и называю её любовью, я помню даже каждую свою мысль о нём, какой бы глупой и сентиментальной она ни была. Я всего лишь больше так не думаю. У меня не появилось ни ненависти к нему, ни желания очернять его память или ритуально сжигать его вещи или наш общий дом, в который я, пожалуй, вернусь, потому что он мне всё ещё нравится, а теперь боль воспоминаний не будет терзать меня внутри. Всё, что изменилось — теперь я могу оставить всё позади, — она нахмурилась. — Но я не пойму, с чего такой интерес к моей персоне. Тия тысячелетия живёт бобылихой — и ничего страшного с ней не случилось. — Я живу просто без своей истинной души, а не с перерезанной связью с ней, — придирчиво опровергла Селестия. — К слову, — подняла уши Кейденс, — ты так и не надумала что-нибудь сделать с этим? Найти её наконец? Или, может, у тебя появилась мысль стать подопытным кроликом и попросить Флёрри разорвать ваши души? — Нет и нет. Причина обоим ответам одна и та же: пока я не знаю, кто моя истинная и где она находится, я одинаково забочусь обо всех пони во всех сословиях, потому что она может оказаться где угодно — и я хочу, чтобы ей было хорошо везде, — полушутливо ответила альфа, и гамма кивнула, не скрывая уважения, а затем снова повернулась к омеге: — Вот. Поэтому я попрошу тебя сотрудничать со мной и с Флёрри, когда выдастся лишняя минутка. Прошло всего полдня — я не уверена, что разрыв истинной связи пройдёт для пони даром. Нам всем нужно наблюдать и заботиться не только о моей дочери, но и о Луне. — Мы присмотрим за ней, можешь не беспокоиться, — добавила Твайлайт, клятвенно приложив копыто к груди. И, если молодая бета уповала на честное слово принцессы ночи, опытная альфа сразу после совета отдала всем приближённым сестры тайное распоряжение сообщать обо всём подозрительном, тревожном или просто странном, что только будет ими замечено в её поведении. Донесения не заставили себя ждать. Было и благо в умерившейся за минувшие десятилетия верности подданных. Первыми о непривычном поведении омеги сообщили бригадиры её личных отрядов. На ней всё ещё лежала обязанность защищать граничащие с Вечносвободным лесом и прочими некультивируемыми местами районы, а также обеспечивать безопасность эквестрийских границ в связи с напряжёнными отношениями с соседями в последнее время. Бэт-пони в секретном порядке сначала оповестили принцессу Селестию, что методы их госпожи защищать вверенную ей территорию стали намного решительнее, а затем — что жестокость, на которую она начала идти всё чаще, откровенно шокировала их и выбивала из душевного равновесия. Затем личный лекарь принцессы Луны, только порадовавший тем, что здоровье и цикл его подопечной пришли в похвальную норму, ошарашил неожиданной новостью: омега решила разбазаривать вернувшуюся силу тела и духа на пьянство, разврат и наркотики. Каждую рабочую неделю аликорница отныне завершала или обильными возлияниями, или вечеринками извращённой тематики, или списанием части изъятых запрещённых веществ в личных целях. В силу полубожественной природы умереть после такого она не могла, нанести вред здоровью — тоже, но на смертных, присоединявшихся к ней в вакханалиях, это не распространялось. Селестия была потрясена и сделала сестре жёсткое внушение. Пятничные мини-фестивали во дворце прекратились, но верховная альфа мрачно осознавала, что это значило лишь их переход в некое подполье, наверняка особняк Сомбры: после выходных Луна выглядела расхлябанной и вальяжной. К середине недели веселящие и расковывающие вещества выводились из её организма, но до следующего раунда психоделики и стимуляции оставалось тоже недалеко. Далее — это не было доносом в прямом смысле, но цепкий ум Селестии немедленно подшил открывшийся факт к делу, — в королевскую канцелярию поступило несколько писем от благотворительных фондов, обеспокоенных долгим отсутствием уже ставших привычными финансирований от принцессы Луны и вежливо интересующихся, стоит ли их подопечным рассчитывать на дальнейший патронаж. Через некоторое время верховная альфа решила по своим каналам проверить находящиеся в ведомстве сестры академии, предприятия и организации и обнаружила, что выделенные для их нужд средства из казны на баланс так и не поступили. Принцесса Селестия так долго не желала верить в падение родной сестры в коррупцию, что счета и имущество её жеребят проверила в самую последнюю очередь — и провалившиеся куда-то деньги оказались именно там. Суммы одна в одну совпадали с теми, которые в планировании бюджета значились под туманными и размытыми формулировками вроде «вклад в развитие науки и высокотехнологичного будущего Эквестрии». Все её отпрыски, кроме Дасти Плазмы, действительно имели прямое отношение к науке, но эти деньги должны были отправиться в исследовательские центры и обсерватории, к которым они были прикреплены, а не в их гривы. Селестия встретилась с Плерионом, как с самым мягким и простодушным из своих племянников, вряд ли способным ко лжи и теневым схемам, и выяснила, что бета представления не имеет о том, что подарок мамы, чьему возвращению к нормальной жизни он так радовался, на самом деле является кражей у эквестрийской нации. Единорог с извинениями, не скрывая конфуза и разочарования в породившей его омеге, в кратчайший срок вернул средства, которые не успел потратить — благодаря аскетизму бет это по-прежнему оставалось внушительной суммой. — В эквестрийском законодательстве даже нет статьи, предусматривающей растрату такого размера, — рыкнула верховная альфа в неприятном разговоре с сестрой, долбя кончиком копыта по собранным доказательствам её кражи. — Что мне сделать с тобой за это — отправить на луну?! Нахальный ответный взгляд омеги говорил о её знании, что это — ровно то, чего Селестия как раз-таки не сделает. Сам разнос происходит из-за её нежелания наказывать названую сестру, единственного вечного соулмейта, и надежды образумить её по-хорошему. — Деньги, которые я отдала своим жеребятам, я сумела сэкономить, — с притворной кротостью ответила Луна. — Казна Эквестрии ничего не потеряла. Если бы я вела дела по традиционным рекомендациям — этих денег и вовсе бы не существовало, и мы не стояли бы здесь. Ты собираешься карать меня за воображаемые числа? — Я могу простить многое, но не попытку сделать из меня идиотку, — пророкотала Селестия. Её плывущая грива угрожающе дёрнулась в воздухе над столом. Луна сглотнула, когда обычно успокаивающий и дарящий блаженство аромат сестры сгустился до невыносимой концентрации, внушающей панику от страха задохнуться в нём. — Ты надеялась, что я не знаю, сколько на что уходит денег, и поверю в подтасованные отчёты лишь потому, что на бумагах всё сходится в ноль, после столетий у власти? Серьёзно? Какой Дискорд заставил тебя поверить в то, что эта идея — хорошая? Луна подняла уши. Последний вопрос был произнесён не громко и требовательно, а разочарованно и тихо — не приказ госпожи к рабыне, как воспринималось ею всё сказанное до этого, а смиренная мольба одной сестры к другой. На это омега решила ответить. — Сестра, ты упрекаешь меня в том, что я якобы поддалась тяге к роскоши и предпочла благополучие своей семьи счастью населения Эквестрии, но скажи мне — разве положение страны бедственно? Разве пони голодают, не могут позволить себе жильё и образование, разве их гнетут налоги? Я выполнила все свои обязательства и, так уж вышло, кое-что сумела положить себе в гриву. Но делает ли это меня воровкой? — А твои жеребята разве испытывают нужду? — подняла бровь Селестия. — Или ты хочешь сказать, что деньги, которые ты взяла на них, покрывают исключительно расходы на пищу и вещи первой необходимости, без которых они бы не выжили? Они малолетние, немощные и бесталанные и не могут обеспечить себя без твоей помощи? Я знаю, что всё это несправедливо для них. Откуда у тебя появилось желание так поддержать их, что заставило тебя тревожиться, что их собственных трудов недостаточно? Ты считаешь, что, потакая их слабостям, ты оставишь после себя жизнеспособных и достойных пони? — Я не потакала ничьим слабостям. Мне пришлось хитростью убедить их принять мою помощь. — Вы с Сомброй воспитали достойных омег, альфу и бету, — вздёрнула подбородок Селестия и с облегчением добавила, зная, что Луна больше не станет осаждать её: — вопреки опасениям. Не унижай ваших жеребят и не пятнай их честь такими гнусными преступлениями. Но моё доверие к тебе утрачено. Теперь я лично буду проверять все твои финансы, поэтому позаботься, чтобы я больше не обнаружила ничего подозрительного. — Как пожелаешь, сестра, — кивнула омега без эмоций. После разговора с ней на душе верховной принцессы осталось гнетущее, мерзкое, глупое чувство. Глупое — оттого, что подобные выговоры в адрес сестры прежде вообще представлялись чем-то из несбыточной фантастики. Интуиция подсказывала, что, несмотря на выказанную покорность, деяния омеги будут становиться лишь маргинальнее. Более того: пони, которые сообщали о них Селестии, в лучшем случае лишались должностей, в худшем — спешно уезжали из Кэнтерлота без объяснения причин. Принцесса установила контроль не только за денежными передвижениями, но и за всем, куда могла незаметно запустить копыта или подсадить своих пони, не боявшихся гнева и угроз Луны — подтверждение их существования так же не заставило себя ждать. Однако даже она не могла контролировать всё. Безнадёжность падения младшей сестры стала очевидна после доноса о том, как она решила проблему выбиравшихся в населённые пункты для охоты котят мантикор. Омега изловила одного из них и пригвоздила за передние лапы на воротах в часто жаловавшуюся на таких соседей деревню и позволила оглашавшему округу жалобными криками подростку умереть в муках, ещё и убив пришедшую ему на помощь маму. Селестия немедленно вызвала сестру к себе и потребовала объяснений. Та отреагировала на полную сдерживаемой ярости претензию наполовину скучающим, наполовину раздражённым взглядом под скептически вздёрнутой бровью: — Ты сама отдала приказ решить проблему с дикими мантикорами в том районе. Я решила. Теперь когтистые и клыкастые боятся даже случайный ветерок оттуда унюхать. — Я попросила тебя защитить район от мантикор, а не устраивать показательную казнь, которую засвидетельствовали не только сами хищники, но и стригноты! — прикрикнула Селестия. — Или тебе перестало хватать работы с жеребячьими кошмарами, пока ты спишь? — Напротив, — закатила глаза омега, — я вообще перестала заниматься этой ерундой. — Что?! — воскликнула альфа, вскинув брови. — Я больше не распыляю время своего законного отдыха на то, чтобы очередной жеребёнок перестал писаться в постель, — терпеливо, как умственно отсталой, разъяснила Луна. — Кстати, кто именно тебе настучал? — А что? — фыркнула Селестия, наклонившись к омеге; та воинственно сморщила нос и вздёрнула верхнюю губу. — Надеешься, что это кто-то, кого ты тоже можешь наказать? Принцесса Луна всегда была суровой военачальницей. Из уст в уста передавалась история полуторатысячелетней давности, времён её юности, когда во время учений она вызвала из строя молодого альфу, продемонстрировала на нём новый приём и приказала вернуться на место, но тот посчитал, что недостаточно продемонстрировал свою удаль, и потребовал испытать его по полной программе. Кобылка прикрикнула на него, отправив в наряд за нарушение дисциплины, и демонстративно повернулась спиной. Взбешённый тем фактом, что им понукает омега, новобранец вскинул гладиус и бросился на неё с оглушительным боевым рёвом. Он не собирался убивать принцессу — лишь хотел вынудить её сразиться с ним и продемонстрировать свои навыки, потому и кричал. Но тогда ещё хрупкая и нежная Луна обезоружила юнца так, что никто не успел понять, как ей это удалось, а затем расправилась с ним. Для тех времён это были нормальные методы в назидание другим, особенно когда ты — омега. Она убила его быстро и безболезненно, отомстив за попытку поставить под сомнение свой авторитет. Не устраивала долгую мучительную казнь существа, которое не может ей ответить. — Я не узнаю свою сестру, — прошептала Селестия, неосознанно применив Голос в попытке достучаться до Луны. — Ты никогда не была жестокой, никогда не была безжалостной. Что с тобой случилось? Неужели, потеряв Сомбру, ты потеряла смысл быть милосердной? — Не вижу связи, — слабо оттолкнула ту омега. Ей было неприятно подвергаться психическому воздействию, которое даже не работало. Напрасная, жалкая попытка продемонстрировать власть и превосходство подействовала на Луну, как на дикого зверя действует копьё, не убившее наповал одним метким попаданием, а лишь не смертельно ранившее и ввергнувшее в бешенство от боли. Альфа послушно отступила на шаг и ничего не ответила, маскируя скорбью внимательный изучающий взгляд. Омега не дождалась ответа и покинула сестру; в последний момент Селестия заметила, как она презрительно закатила глаза. Флёрри Харт и Кейденс же подтвердили, что связь, напротив, была. Душа Луны больше не объединялась с душой её истинного, не перекликалась с нею нетленными высшими сферами — и её собственные чакры начали деградировать. «Если выражаться грубым языком, — писала гамма, внимавшая видениям дочери и старательно толковавшая их, — то, потеряв Сомбру, Луна действительно потеряла смысл быть милосердной, заботиться о ком-либо или делать мир лучше — ведь ей больше не для кого это делать, не для кого стараться, некого защищать. Утверждение, будто мир преобразовывают только альфы, ошибочно: да, они двигают вперёд прогресс, изменяют географию и творят историю, которую можно увидеть здесь и сейчас, но омеги 'отвечают' за эмоциональную мотивацию этих революций. В кавычках, потому что омеги столь же зависимы от неё, сколь и альфы — лишь чаще прислушиваются к своему сердцу и в принципе позволяют ему говорить открыто. Сейчас мы начинаем понимать, с чем это связано: с тем самым сообщением между высшими чакрами истинных, которое видела и по незнанию разорвала Флёрри. Даже если это незаметно и никак не проявляется в материальном мире, души обмениваются опытом из своих прожитых жизней, тем самым обогащая друг друга, повышая осознанность и ускоряя развитие обеих. Я не уверена, насколько это справедливо, но Флёрри передаёт, что души вдобавок ещё и не чувствуют себя одинокими, когда имеют связь с истинными: они ощущают необходимость преобразовывать мир и делать его комфортнее друг для друга и всех, кто ещё может быть им дорог. С разрывом истинной связи душа Луны, как бы нам ни хотелось в это не верить, начала деградировать. Свой долг, свою миссию в этом мире она теперь воспринимает не как средство достижения некой скрытой высшей цели, а как тягостную обязанность, от которой нужно скорее отделаться, причём, желательно, так, чтобы необходимости возвращаться к ней снова не возникало. Мы боимся, что она ничего не сможет сделать с собою. Лучшим выходом будет отстранить её от тех дел, где она может навредить живым существам, но конечное решение, разумеется, остаётся за тобой, тётя». Селестия накрыла копытами лицо, ненавидя себя за то, что не чувствовала шока. «Чакры мысли, света и звука, — перечислила она мысленно. — Возможно, что уже и воздуха — в сердце. Три высших вечных чакры и одна переходная между ними и низшими — вот что пострадало в результате разрыва истинности. У Луны остались только земля, вода и огонь, отвечающие за физическое благополучие. И они отвечают, причём втроём за семерых — перенасытили её жизнь удовольствием, излишествами, жадностью и похотью, символами могущества и власти, не оглядываясь на моральные нормы и элементарное благоразумие. Я не верю, что не осталось ничего, что заставило бы её образумиться. Не хочу верить. Но и она сама не хочет менять своё поведение, сдерживаться, брать себя в копыта, быть умереннее. Чем больше она уходит в безответственный гедонизм и эгоизм — тем больше ей нужно. Насытится ли она когда-нибудь? Где точка, в которой она скажет 'теперь достаточно'?». Альфа мрачно перебирала в памяти участившиеся жалобы министров и советников по поводу растущего беспредела в действиях принцессы Луны и размышляла, как много времени осталось до того, как Найтмер Мун открыто вырвется наружу. Это было иронично: Сомбра, чьё влияние всегда и всеми считалось тлетворным, удерживал своим существованием и близостью столько внутренних монстров Луны, что её демоническая форма со слабостью перед всего-навсего Элементами Гармонии вызывала добрую ностальгию. «Нет, — испуганно одёрнула себя альфа, дёрнувшись на стуле и с грохотом опустив копыта на добротную светлую столешницу. — В моей сестре никогда не было никаких демонов. Она не была алчной, жестокой, халатной или тщеславной. Она хранила Элементы Честности, Смеха и Верности». Значит, то, что обосновалось в холёном теле с надменным взглядом ледяных бирюзовых глаз, её сестрой больше не являлось.