***
Ласковый ветер дул над гладью Льёскав, порождая мелкую зыбь. Расправив паруса цвета единого с пылающим небом, шли друг за другом «коньки» — три крутогрудых судна. И до чего горделиво смотрелись резные лошадиные морды, поднятые на форштевнях! Точно головы настоящих жеребцов рослой боевой породы — глядели они на юг, куда увлекало корабли течением. Тонкий след — едва ли заметишь — тянулся вдоль высоких бортов и исчезал за кормами. Неспешен был бег «коньков». Огнистый янтарь играл на их боках, накрепко заклёпанных и прорезанных люками для вёсел. Хват по прозвищу Скороход встречал утро на носу корабля, поглаживая усы, в которых седого волоса было ровно столько же, сколько русого. Ясные глаза его улыбались, обращённые к зареву. Последний восход на родине, дальше — чужбина. Как тут не залюбуешься? Неизвестно теперь, когда корабельщики вновь увидят северные красы, и увидят ли вовсе. Неправ человек, судящий, будто с землёю предков достаточно всего раз проститься — перед отплытием. Ведь настоящее прощание оно вот: не в кругу домашних под кровом отчего дома, а на палубе «конька», уносящего гребцов вдаль мимо лесных опушек. Проспи столь трепетный момент, и потом укоришь себя, что не встал с первым лучом, не сохранил в сердце каждый миг рассвета. Над другими краями и солнце ведь совсем иное, чем над страною туннворгов, и светит другим племенам, лишь им одним даруя свою благодать. А путешественника греет память о доме. Уже к вечеру они достигнут озера Ярви на границе с необъятным Вено, прозванного лесными жителями «морем» за размеры. С одного его берега противоположного не разглядишь, как ни силься — правду говорят. А ещё говорят, больше в шутку: у лешака всякий пруд морю подобен. Речным путём с севера на юг Хват отходил не меньше половины прожитых лет. Сперва на ладье деда, а потом и на своей ненаглядной Кобылице, стойкой, как сосна, из которой была вырублена. Нет такой заводи на Дороге Купцов, где Скороход не вставал бы на якорь. Нынче он впервые отправился торговать во главе собственного флота. Трюмы каждого из кораблей были полны связками мехов, бочками мёда, торфом, а на вёслах сидели далеко не случайные люди, ибо Хват держал путь от самого Велета, теодунга братин. Паруса «коньков» несли его знак: украшенную золотом деревянную чашу на багровом фоне. Хват оглянулся. За спиной у него по обоим бортам стояли в ряд двадцать пять лавок, и все пустые. Большинство корабельщиков ещё спали, укутавшись в одеяла, прямо в проходах, у мест, на которых орудовали вёслами, и только кормщик Висарк, положив ладони на рукоять прави́ла, тихо и басовито напевал:Полмира прошли мы, и неукротим был наш челн, быстроходный. Шторма мечи нам шлемы сбивали с голов, Но не брали ни душ, ни тел, огрубевших, в дальних походах! И коль повезёт — живы будем, и руки тверды совладают-таки с кораблём. Мы наляжем на вёсла, парус на мачте поднимем, и половину вторую пройдём…
Таким же Хват застал его вечером прошлого дня. Казалось, Висарк не нуждался в сне, как нуждались в нём все остальные, и мог править ладьёй от рассвета до рассвета, не покидая своего поста. — Гладко идёт? — осведомился Хват, подойдя к кормщику. Тот поднял темноволосую голову и серьёзно посмотрел на него: — Как видишь, господине. Они с Хватом были одного племени и равны годами, но совсем не похожи друг на друга. Скороход не отличался от людей востока — светлых, голубоглазых туннворгов — ни внешностью, ни нравом; уродился узколиц и, как все соплеменники, невысок, с пылким, порывистым сердцем. А Висарку вместе с именем достались черты далёкой готской родни: прямые чёрные космы, чёрные же глаза на суровом лице и нос, придающий ему сходство с коршуном. — Вижу я, — с усмешкой молвил Хват, облокотившись на борт, — Кобылица повинуется тебе охотней, чем своему хозяину. Дай, что ли, вспомнить науку, пока ещё длится Дорога! Давненько руки мои за руль не держались. Поди уж былые мозоли сошли с них. Висарк пожал плечами — пожалуйста, мол — и придвинулся к краю лавки. Хват сменил кормщика у правила. Корабль вильнул, точно живое существо, ощутившее на загривке незнакомую руку. Но тут же выровнялся — видно, признал человека, много лет владевшего им, и заскользил по обыкновению грациозно. — Немногим хуже твоего, а? — сказал Скороход. Висарк лишь хмыкнул в ответ. — Отчего ты не выберешь себе смену? — продолжал Хват, — вон, сколько отменных гребцов я набрал в Сечев-Граде и Лубе! Некоторые из них по мастерству недалеко отстали от нас с тобой. — Причалим, тогда и передохну, — молвил Висарк, немного погодя, — через полдня будет у нас остановка, но до тех пор я не покину своего места. Мало просто уметь обращаться с правилом; надобно знать корабль, который ведёшь. Хват не нашёл, что ответить. Кормщик был целиком прав. Тем временем ветер над Льёскав делался всё слабее и слабее, пока вовсе не стих. Паруса «коньков» безвольно повисли, и настала пора поднимать гребцов, дабы флот успел пресечь Ярви до темноты. Под звуки зычного голоса, принадлежавшего Хвату, вёсла дружно ударили по воде. Больше «коньки» не вышагивали мерно и величаво, но летели галопом, врубаясь носами в золотистую гладь, а за бортами вскипали волны…***
Добрались против всяких чаяний — ещё засветло. Передохнув часок-другой, ветер задул с новой силой, подхватил корабли и помчал их речными изгибами: знай себе рули да налегай на вёсла. Дело спорилось, и довольный Хват прохаживался по палубе, распевая в один голос с моряками бодрую песнь о земле Хелитиги, благословенной богатством и плодородием. Из конца в конец корабельной цепи летел слитный хор: то затухнет, то вновь разольётся, всполошив стаи птиц, засевшие в кронах осин, берёз, тополей, и вздрогнут тотчас вместе с ними вихрастые рощи. Задор и веселье владели людьми. Даже обычно хмурый Висарк нет-нет, а подпевал, захваченный общим настроем, и в редкие моменты его лицо ненадолго озаряла улыбка. Зима была щедрой на добрые знаки, чем изрядно обнадёжила купцов. Сегодняшним ясным днём их вера в успех лишь укрепилась, и многих стали посещать мысли о божественном покровительстве. Ибо там, где благосклонность высших сил, всегда пребудет и удача, и попутный ветер. Тени потянулись к востоку: день медленно угасал. Светило одолело уже три четверти своего пути, уйдя за правый берег Льёскав. Вот-вот тлеющим светочем станет спускаться оно с рдяного неба, скроется в листве и вскоре остынет, канув под дальним краем мира. Течение вывело флот к части русла, где пойма постепенно раздавалась в стороны, тесня береговой лес. Всё неохватней была река с каждой пройденной «коньками» верстой. И вот когда берег совсем скрылся из виду, врата озера Ярви распахнулись на всю ширину, пропуская корабельщиков… Хват распорядился, чтобы готовили ужин. Сам достал из трюма солёную рыбу и первый кусок по обычаю выбросил за борт — здешней нечисти на поживу. «Пускай себе грызёт, добрых людей не тревожит». То же сделали и на двух других кораблях. Паруса были свёрнуты и туго перевязаны шнурами. Взмыленные, но воодушевлённые гребцы, сложив вёсла в проходах, занялись едой. За усердие Хват поощрил их двойной порцией, и все посчитали это справедливым, проникшись к своему нанимателю ещё большим уважением. Висарк, однако, от добавки отказался, говоря: — Я давно хожу на Кобылице и не припомню, чтобы хоть раз просил награду за свой труд. Перекусив, поплыли дальше. Ярви гостеприимно встретило флот, как и в прежние разы. У туннворгов ладилось с ним испокон веков, и никогда не бывало так, чтобы оно губило торговые или прочие суда, а если тонул кто в озере, то лишь от большой глупости. Напротив — жителей соседнего с Ярви Вено, лесные народы, устрашал вид бескрайних и безмятежных вод; оттого и не рыбачили здесь ни рогатые диры, ни крены с когтями длиной в три вершка и добродушным норовом. Окрест не видать было земли, кроме Кельдских гор, что возвышались далеко на северо-западе. Их громады, подёрнутые алым, кажется, вырастали прямо из воды — зубчатая гряда во главе с затупленным пиком Турсхоласа, окутанным облаками. Где-то там, в скальном городе Тире, правит царь готов Аларих… Противоположный берег показался лишь к сумеркам. Узкая полоса, поросшая смешанным лесом, выгибалась дугой, словно в попытке объять Ярви; оба её конца пропадали в полутьме. К берегу подступал непроницаемый строй деревьев, заскорузлых и до того древних, что каждое, пожалуй, успело обзавестись собственным именем у племён Вено. Кряжистые красавцы-богатыри — лица в нечёсаных бородищах, а ветви какие! Будь они руками, могли бы камни крошить! Эти свидетели прошлых эпох, преемники некогда ухоженного, великолепного сада, были уже могучи, когда туннворги заселяли восток. С тех пор им случилось состариться, но не одряхлеть. Деревья стояли нерушимей иных крепостей, неуязвимые для топоров благодаря прочной коре, и не боялись бурь, которые вырывали с корнями молодое поколение. В сплошной, на первый взгляд, стене леса существовала брешь. Бурный поток, продолжение Дороги Купцов, яростью своей заставил расступиться даже древних исполинов, разделив восточную оконечность Вено надвое. Чуть больше двух вёрст и «коньки» окажутся там, в самой быстрине. Однако прежде чем это случится, Хват намеревался встать на ночь в знакомой заводи: пусть передохнут гребцы, и он заодно освежит силы. — Хват! Что там такое: не ладья ли? — произнёс Анис, молодой гребец из Луба, показывая пальцем куда-то в темноту. Скороход, очнувшись от размышлений, пригляделся, и правда — зоркоглазый юнец не соврал: справа наперерез им шёл корабль под бурым парусом. — Смотрите! Ещё один! — воскликнули у другого борта. Тут Хват забеспокоился не на шутку. — Шустрые, — хмуро пробормотал он, — «конькам» их не обогнать. На торговых судах прозвучала команда «К бою!». Друг или недруг — всегда лучше узнавать заблаговременно вооружившись. Из раскрытых трюмов потекли по рукам лёгкие боевые топорики, копья, луки с колчанами и дощатые овальные щиты. Хват и несколько других корабельщиков, среди которых был Висарк, облачились в кольчуги и надели на головы шлемы. Зашелестели извлекаемые из ножен клинки. Ладьи настигали «коньков», часто взмахивая, точно плавниками, двадцатью парами длинных и узких вёсел. Сажень за саженью сгорала единым мгновением, и чем ближе сходились корабли, тем отчётливей проступали в сумерках формы, подобные рыбьим: высокие ахтерштевни-хвосты, суженные к верху и увенчанные искусно вырезанными гребнями; чешуи — на самом же деле хитрая роспись — по всей длине стройных тел. Но вперёд других диковин выплывали из мрака закруглённые форштевни, вознося над водою образы глубинных ужасов. От одного их взора, пустого и угрожающего, трепет охватывал и смертных, и низших духов. — Береговые туннворги! — прокатился по «конькам» оробелый ропот, — ватажники морского клана! — Рьяны, — мрачно заключил Висарк, — Оскаленная медвежья морда — их знак. Тем временем рыбьи ладьи подплыли совсем близко: правая сравнялась с Кобылицей, а левая, поотстав, встала борт в борт с последним «коньком». Будь сейчас день, корабельщики без помех сумели бы различить обветренные лица ватажников. — А ну покажись! — твёрдым голосом молвил Хват, крепче сжимая топор. В ответ ему на передней ладье, должно быть — главной из двух, вспыхнули фонари, и некто властный произнёс: — Здрав будь, идущий за дарами юга! Ладно ли всё на Дороге и как поживает теодунг Велет? Огни осветили дружину дюжих усачей в одинаковых бурых накидках, разотканных медвежьими головами. Кольчатые панцири покрывали плечистые станы, опоясанные златом и серебром. Чела — наголо выбриты — будто обручьями, были охвачены раскраской, волнистым узлом, в доказательство былых свершений на ратном поприще. Предводительствовал над дружиной человек, каких единицы на сотни сотен туннворгских мужей. В нём слились и сила, и могучая воля, и безграничная живость, присущая лишь молодым. Бритоголов, с длинными светлыми усами и уверенным взглядом — он был хорош внешне, но по-особому — суровый, испытанный битвами, воин в богатых одеждах. «Вожак.» — Хват неожиданно для себя испытал чувство, близкое к уважению. — И тебе поздорову, — сказал он, стараясь сохранить лицо, хотя волосы под шлемом уже пропитались испариной, и нечем стало дышать от внезапно накатившей духоты, — меня зовут Хватом Скороходом, сыном Олеста, и я не привык говорить с тем, кто не называет своего имени. Предводитель рьянов ухмыльнулся, явив ровные белые зубы, и жестом остановил дружинников, возмущённых наглым ответом купца: — Справедливо. Однако, могу поспорить, что тебе оно и так знакомо. Я — Остарим, теодунг рьянов, сам знаешь, чей сын и какого рода. Редкий туннворг не слыхал этого имени и рассказов, с ним связанных. Остарим был знаменит по всему востоку своими дерзкими набегами на побережья ещё при прошлом вожде рьянов. Осознав, с кем их столкнула судьба, люди на «коньках» будто окаменели, впившись в оружие пальцами до костного хруста. — Теодунг? — переспросил Хват, — помнится мне, не так давно кланом правил Бьярке Медвежья Лапа. Где он сейчас? Тень легла на лицо Остарима. — Мой воспитатель? Ушёл в курган. Ненадолго в свежем вечернем воздухе повисла тишина. Не в силах выносить испытующий взор вождя, Хват первым нарушил молчание: — Торговый люд нынче не бедствует, — вспомнил он начало разговора, — а достигнуто это трудами твоего отца — да будут долги его годы… — Удивлён, как Смерть по сию пору не взяла его, — перебил Остарим — его, поправшего традиции нашего клана! Правда, не к старику у меня дело, но к тебе, Хват Скороход. Последние отголоски несерьёзности исчезли с лица теодунга; на Хвата глядел грозный властитель, держа руку у меча, покоящегося в ножнах: — Прикажи своим людям оставить корабль и те, что сразу за тобой, да уходи восвояси. Хочешь — тони, а хочешь — выплывай. Жизнь твоя, и я даю шанс распорядиться ей. Чего-то подобного Хват и ожидал, посему нисколько не удивился словам Остарима. С минуту Скороход обдумывал сказанное, чувствуя на себе напряжённые взгляды гребцов. Свободные люди, наделённые правом носить оружие, они по большей части были не из воинов, но постоять за себя умели, ибо с малых лет им врезано в память поучение отцов: — «Не должно мужу трусить боя»! Одна беда: не рвань лесная преградила корабельщикам путь; тут попались злодеи иного порядка и толка — морские туннворги, бич берегов. — Каков твой ответ? — спросил Остарим, — решил что-нибудь, али мне ещё подождать? Хват украдкой посмотрел на соседа. Им оказался поджарый туннворг Орел, одетый в простые ткани, с тисовым луком и колчаном у правого бедра. Его макушка, тронутая первой сединой, точно луговые травы поздней осенью, впалые щёки, низкий лоб за последние дни успели примелькаться купцу. Поймав взгляд Хвата, Орел показал одними глазами на стрелу, готовую сорваться с тетивы. Скороход понял его и без слов, моргнул: добро! — Этого не будет. Без боя ты мой корабль не получишь! — громыхнул Хват. Всего один удар сердца… Орел вскидывает лук, и цель его — теодунг рьянов, а расстояние столь мало, что точно не промахнёшься. Но вместо калёной смерти, посланной в сердце врага, стон слетает с губ корабельщика и тот падает на палубу. Мёртвый. Кровь расползается вокруг обмякшего тела… Толком разобраться в произошедшем Хвату помешала суматоха, вмиг захлестнувшая туннворгов по ту и по эту сторону корабельного борта. Взвыл рог, и рьяны ринулись на абордаж, подтягивая Кобылицу крючьями. В хвосте флота творилось ровно то же самое: посланники братин упёрли вёсла в чешуйчатый бок ладьи, — вдруг удастся оттолкнуть? Напрасно, ведь морские хищники уже вонзили зубы в добычу, и ничего, разве только отсечение голов заставит бестий её отпустить. Схватка всколыхнула спящее озеро круговертью стали, теней и огня. Стрелы били чуть не в упор и со свистом метались над кораблями, когда падая в воду, а когда пронзая дерево или живую плоть. Всё заполонил шум, многоголосая песня битвы. Топоры вгрызались в щиты, и струился мелодичный звон мечей о разбитые кольчуги… сразу, как туннворги начали рубку, к прочим звукам присоединились крики раненых и умирающих. Людей у Хвата и Остарима было примерно поровну. Если б не разница в опыте, если б не превосходство рьяновой стали над братиновой — решиться бою в пользу того, за кем встанут Боги. А ежели неравно борение, вроде нынешнего, так и на идолов надежды никакой — посекут торговцев. Хват вился вихрем, надрывая жилы. В беспорядочной свалке ему удалось достать нескольких рьянов: вскользь по стальным шеломам и панцирям, но пару раз вышло и до крови. Вокруг храбро сражались и гибли корабельщики; с очередным взмахом вражьего клинка обрывалась чья-то жизнь, редела команда Кобылицы. Где Висарк — жив ли, мёртв? Скороход не мог отыскать его в грохочущей людской тьме. А между тем места убитых братин занимали ватажники, и на плечо, которое только что прикрывал союзный щит, спустя доли мгновения обрушивался жестокий удар. Рука с топором тяжелела, а кровь застилала глаза. Хват продолжал отбиваться, хрипя и прикрываясь изрубленным щитом. Невзирая на усталость, он не позволял себе отдыхать и отвечал раной на рану. «Хороша готская кольчуга!» — пронеслось в голове у Хвата. Единственно крепкая стальная рубаха до сих пор спасала купца от гибели, — «Жаль, погибнет вместе со мной.» Мысль о скорой кончине не испугала его. В хмелю схватки разум, заполненный блаженной пустотой, принимает всё куда легче; помнит про боль, про смерть и жажду жизни, но ничто из этого не имеет значения, покуда рядом, на расстоянии удара топором, ещё дышат враги. Ярость, с которой Хват отстаивал свой драгоценный корабль, изумила даже матёрых налётчиков. Никак старый безумец призвал на подмогу звериный дух-прародитель! Страшно израненный, купец не то кричал, не то завывал, размахивая топором, тогда как должен был лежать. Удивительно, на что способен загнанный в угол человек! Взглянёшь на такого — старый и благородный олень, совершенно не хищник, но, окружён стаей волков, и миролюбивый рогач превращается в лютого противника. Как бы то ни было, неистовство Хвата — капля в бушующем море. Большинство корабельщиков было перебито, а оставшиеся корчились на палубах «коньков», зажимая кровоточащие раны. К тому моменту пелена ненадолго рассеялась, и Скороход увидел отчётливо, будто перст луны сам указал ему на мерцающие в прорезях шлема волчьи глаза — Остарим! Хват отбросил щит, кинулся из последних сил, занося над головой топор, на теодунга рьянов: — Выродок! — прорычал купец не своим голосом, должно быть, последнее слово на пороге небытия. Раздался треск. Мир пробороздила рваная полоса, чёрная посредине с красной окаёмкой. Ноги прошли два шага, а на третьем подкосились, и бездонная тьма раскрыла свои объятия перед Хватом…