Кто битым жизнью был, тот большего добьётся, Пуд соли съевший выше ценит мёд. Кто слёзы лил, тот искренней смеётся, Кто умирал, тот знает, что живёт Омар Хайям
Две недели, проведённые в темнице, для Микасы прошли как в тумане. Она не помнила почти ничего: только тьму и одиночество. Её посадили отдельно от Эрена в изолированную камеру, ведь тот просто перечил начальству, а она попыталась убить сначала своего капитана, а затем и себя. Надеяться, что после этого её признают способной к жизни в социуме, было так же бессмысленно, как уповать на то, что завтра все титаны вместе с остальными глобальными проблемами исчезнут. Тяжело вздохнув, девушка провела холодной ладонью по потному лицу. Отросшие волосы неприятно липли к шее, хотя только вчера у заключённых был банный день. Её камера не была сырой и холодной, здесь вообще не было ничего, кроме металлической шконки, прикрученной к полу. Даже малейшего жучочка. Только вчера с неё сняли смирительную рубашку, когда заметили, что Аккерман не принимает никаких попыток вредительства себе. Однако охрану от дверей не убрали. Правда пьянчуги плевать хотели на бывшую разведчицу и вовсю развлекались в подсобке примыкающей к тюремным камерам Митры для особых преступников, где они периодически проигрывали друг другу свои премии и зарплату. Их гогот и шуточки над женской составляющей столичной темницы, в чей состав входила и сама Микаса, не смолкали с утра до ночи. Но Аккерман было всё равно. С того самого дня в голове была пустота. Ни девочки, ни голосов. Ничего. Она была впервые за долгое время предоставлена себе, и вроде надо радоваться, но обстоятельства, приведшие к этому дню и моменту, не позволяли вскочить на кровать и начать танцевать стриптиз под собственные завывания, гордо именуемые пением. Микаса хмыкнула, не представляя, как поступят после этого охранники, которые наверняка прибегут сюда: наденут на неё вновь смирительную рубашку, или же будут смотреть на это представление. Чуть позже она осознала. Мысль о неприватном танце была не идиотским порывом, навеянным её личностями или уменьшенной копией себя с манией к самоубиению. Это была шутка. Просто шутка. Чтобы развлечь себя. Не выбор: делать или не делать. А так — отвлекающий манёвр от одиночества и навязчивых мыслей. Всё это время она вновь и вновь перемывала свои косточки. На себя ей было уже плевать, но сколько же проблем она доставила людям, которые поверили в неё. Эрен, Армин, Ханджи, ребята из 104-го, Леви… Все названные имена раньше меркнут на фоне этих четырёх букв. Леви… Как-то он попросил называть его Риваем. Это имя дала ему мать при рождении. Микаса не знала, что оно означает, но считала, что оно больше ему подходит. Оно грубее, чем «Леви», но всё же мелодичное. Сокращение «Леви» ему дал Кенни, и Ривай стал его использовать завместо фамилии, ведь своей он до недавнего времени не знал. Эти пять букв — единственное, что его связывает с матерью, о них знают мало смертных, а используют всего четверо. Один из них уже мёртв. В этом была и её вина. На самом деле она чувствовала, что в этом вся её вина. Леви отдал жизнь Эрвину огненной гиене, вырвав из рук ангелов Армина. Зачем она вообще просила спасти его жизнь? Какая же она эгоистка. Армин не заслужил того бремени, что отныне свалилось с силой 2000 мега тон на его хрупкие подростковые плечи. Микаса не знает, как теперь смотреть им в глаза. Как вообще ей смотреть людям в глаза? Теперь она, кажется, даже лишилась права называть Леви Риваем. И вообще, обращаться к нему фамильярно. Вообще, и слово ему сказать. Солёная капля скатилась по щеке. Наверное, сухой воздух темницы увлажняют лишь слёзы девушки. Микаса уже перестала их считать, радуясь, что скованные наручниками руки могут дотянуться до лица и стереть их. Когда на ней была смирительная рубашка, ей приходилось мириться с неприятным стягивающим кожу свойством соли и вечно влажными щеками. Хоть грубые кандалы — а по-другому их и не назовёшь — уже на второй день стёрли в кровь её запястья, Микаса не жаловалась. Это лишь малая расплата за её грехи. Так и шли бесконечные дни. Этот не отличался от остальных. Она просыпалась, вставала с кровати, делала банальные упражнения на растяжку, чтобы разогревать медленно усыхающие мышцы, не зная даже для чего, ведь путь из камеры ей в психушку или на чёрный рынок, и садилась обратно на кровать, дабы, уставившись в какую-нибудь точку, созерцать её пустым взглядом часами, утирать слёзы и поливать себя грязью в мыслях. Благо здесь было окно, и она хотя бы примерно представляла по положению солнца на небе, когда ей стоит лечь. Но сегодня что-то изменилось. Микаса поняла это, когда вместо огромных, выражающих вселенскую печаль и сострадание глаз работницы этого учреждения, всегда приносящей ей завтрак, обед и ужин и следящей за её гигиеной в проёме коридора нарисовались трое. Два высоких и крепких парня, одетые в военную форму с гербами какого-то благородного дома вместо знака подразделения войск, сопровождали необычайно красивого мужчину в дорогущем фраке, который так невероятно удачно подходил его волнистым тёмным волосам, идеально ровной щетине и лучистым зелёным глазам. — Buon giorno, синьорита Микаса, — мужчина обнажил искренней улыбкой ослепительно белые зубы. — С Вами хорошо обращались? Вы выглядите болезненно, — он с намёком посмотрел на полную тарелку заветренной каши на окне с решёткой, нетронутой со вчерашнего вечера. Заинтересованный взгляд Микасы вдруг стал безразличным, и она вновь уставилась в стену. — Не жалуюсь, — еле слышно сказала девушка. Сил даже моргать уже не осталось, не то, чтобы разговаривать с незнакомыми людьми. Глаза мужчины стали выражать так знакомое Аккерман от сотрудницы тюрьмы сочувствие. — Меня зовут Анджело Ринальди. Я пришёл сюда, чтобы забрать Вас из этого места. Если, конечно, Вы не будете против. Микаса задумчиво перевела взгляд со стены в пол, опустив голову на ближайшее к мужчине плечо. Его голос бы вроде дружественным и без намёка на фальшь, но что-то ей подсказывало, что даже если она откажется от его «предложения», её никто слушать не будет. — Куда? — только и спросила она, поднимая глаза на Анджело. — К друзьям, — загадочно улыбнулся он. Микаса вздохнула и неопределённо пожала плечом, будто соглашаясь идти с ним. На самом деле ей было уже всё равно, кто там и куда её поведёт и для чего. Анджело кивнул кому-то, кого Микаса не могла видеть. Как выяснилось через несколько секунд, это была какая-то девушка, одетая в униформу служанки. Как только камеру открыли, Ринальди, прежде чем снять с неё кандалы, настоятельно попросил бывшую разведчику слушаться эту даму по имени Лилия. Молчаливая особа с суровым выражением лица провела её в офицерскую купальную комнату темницу, весьма приличную. За ними также пошли и те двое солдат, прибывших с Анджело. Лилия усадила её сперва на стул и, прикрыв плечи тканью, быстрыми и изящными движениями остригла серебряными ножницами, выуженными из небольшого чемоданчика, который был всё это время у неё в руках, волосы, выровняв, наконец, их форму. После она помогла принять ей ванну с какими-то ароматическими маслами и мылящими средствами, которые были в этом же чемоданчике, после чего более-менее высушила ей волосы полотенцем и нарядила в прекрасное лёгкое платье, не слишком вычурное, но и не простолюдинское, затем обмотала лентой шею в цвет новой одёжке и протянула туфли. Микаса без слов их надела. Из ванной комнаты так же с сопровождением они пошли в какой-то кабинет, скорее всего он принадлежал начальнику тюрьмы. Прошло часа полтора, прежде чем за ними явился Ринальди, даже волосы успели высохнуть. Анджело с улыбкой сообщил, что они могут отправляться, и вся процессия двинулась на улицу. Там Микасу усадили вместе с Лилией в роскошную карету, и вскоре они начали удаляться от тюремного здания. С тяжёлым вздохом Аккерман приложилась лбом к стене их транспортного средства. Неужели правительство продало её какому-то расфуфыренному богачу? Может, зря тогда капитан не дал ей вспороть себя?.. Она устало прикрыла глаза. Лилия сказала, что путь их лежит в Орвуд, а значит у неё есть время подготовиться.***
Микаса со смешанными чувствами рассматривала замок, к которому её привёз экипаж. Лилия смиренно ждала, пока выражение шока, осознания и непонимания на её лице сменят друг друга. Аккерман не понимала почему, но у неё возникло стойкое ощущение того, что она здесь бывала, причём когда-то давно, детстве, в то время… когда её родителей не стало. Микаса не понимала, что с ней происходит, она никогда не была в те далёкие времена за пределами стены Мария, но эти сады с изящными статуями, эти каменные своды и балюстрады, этот герб, который теперь можно более подробно разглядеть — благородный платиновый олень с розовой лозой, обвивающий её величавые кустистые рога... Олень… в памяти снова что-то зашевелилось. — Что-то не так? — служанка испытующе смотрела на Микасу. — Вам не нравится? — Нет, почему же… Очень роскошно, — Аккерман горько усмехнулась и, встряхнув головой, чтобы отогнать непрошенные мысли, сменила растерянный взгляд на уверенный и обратила его на Лилию. — Что дальше? — Прошу за мной, — она изящно рукой указала на парадный вход и чинно начала шествовать к нему. Микаса не особо рассматривала обстановку, но кое за что её взгляд цеплялся. На стенах в одном из коридоров висели просто огромные картины в золочённых рамках. Написанные на них люди были из самых высших слоёв общества. Почти все светловолосые и ясноглазые, у каждой были подписи с именем и фамилией изображённого. На одном из полотен она увидела знакомое лицо. Надпись к нему окончательно развеяла все её сомнения по поводу его личности и прекратила копошение в памяти. Герцог Габриэль Орвудский. Это ему её продали? Ну он хотя бы не создаёт впечатление извращенца. Да и выглядит презентабельно. Только Леви его, вроде как, не переваривает. Но какая уже разница?.. — Здесь будет Ваша комната, — Лилия остановилась перед резной и наверняка очень дорогой дверью, инкрустированной позолоченной лепниной, но в целом выглядящей не вызывающей, а со вкусом, как и всё вокруг. — Надеюсь, Вы не возражаете против небольшого надзора? — Насколько небольшого? — только и спросила Микаса, пока служанка повернула золотую ручку. Без единого скрипа дверь отворилась, являя слегка заинтересованному взору Аккерман богато обставленную светлую комнату с огромнейшей двухспальной кроватью, занавешенным окном во всю стену, комодом с зеркалом, стульями, тумбами, кушетками и столиком с гардеробом. У окна, сложив руки на груди, стоял светловолосый мальчик лет шести-семи и смотрел в окно. — Вот настолько, — с моментально расплывшейся на лице сестрински-доброй улыбкой ответила Лилия. Услышав её, голос мальчик тут же обернулся. Первое, что бросилось в глаза — огромные голубые глаза, смотревшие непривычно холодно и слишком осмысленно для ребёнка. Его взгляд напомнил ей отчего-то взгляд Леви. Несколько минут он изучал им фигуру незнакомой девушки, которая прибыла со слугой замка. В ответ Микаса изучала его. Светлые волосы, светившиеся в солнечных лучах, просачивающихся через полупрозрачный тюль, были острижены почти так же, как у Армина, их правая половина была убрана за ухо, хорошо, что хоть не заколкой, а то Аккерман и так сперва, грешным делом, подумала, что это девочка. Он был одет в беленькую идеально выглаженную накрахмаленную рубашечку, шортики с подтяжками, высокие носочки до середины икр и туфельки. — Юный господин, — заговорила Лилия, когда закрыла дверь за собой и Микасой, прошла вглубь комнаты и остановилась ближе к мальчику, — вот та, о ком говорила Ваша мать. Госпожа Микаса Аккерман. — Приятно познакомиться, — уж очень низким голос сказал он, хотя скорее буркнул. Микасе показалось, что это его обычная манера речи, а не личная неприязнь к ней. Хотелось на это надеяться. Мальчик подошёл ближе и, взяв Аккерман за руку, поцеловал костяшки её пальцев, как истинный джентльмен. — Ты сын герцога? — озвучила вопрос Микаса, жужжащий у неё в голове вот уже минуту. Лилия усмехнулась в кулак, а паренёк странно посмотрел на неё, как на слегка слабоумную. Но вроде снисходительно к её «проблеме» отрицательно покачал головой в разные стороны. — Господин Габриэль приятель моей матери, не более. — Приятель? — Микаса удивилась только тому, что ребёнок вообще знал о значении этого слова, и смог применить его к знакомому своей родительницы. — Да, — он утвердительно кивнул. — Они проходили совместное обучение в Северном подразделении кадетского корпус. — Ясно… — слегка сконфуженно подытожила Аккерман. Чтобы сразу же избавиться от неловкой тишины, повисшей в воздухе, но спросила у мальчика: — Как тебя зовут? — Киллиан. — И что твоё имя означает? — Микаса знала, что в высшем обществе было принято давать имена с особым значением, будто они определяли суть ребёнка в будущем. — Маленький воин, — безапелляционно ответил он, снова поразив её. Аккерман вдруг подумалось, что это имя как никакое другое подходит этому ребёнку.