Мореходное училище в Саванна-централ размещалось в большом красном кирпичном здании на берегу реки. В течение дня мы могли видеть корабли, плывущие мимо, а ночью по реке двигались огоньки. Когда мы лежали в спальной комнате и не могли ничего видеть, мы слышали гудки пароходов и мечтали попасть на борт и плыть в неведомое. Мы — это толпа из тридцати—сорока зверят, всегда голодных, как волки, всегда жизнерадостных и полных надежд, как кролики.
Дисциплина в училище была суровая. Если кого-нибудь ловили курящим, его заставляли съесть сигарету. Но нас это не удручало. Мы брали от жизни все, что могли, даже если это был обед капитана. Чтобы стянуть еду капитана Гроули, требовалась особая техника, трюк, который передавался из поколения в поколение. Когда подъемник проходил через нашу столовую, надо было быстро поменять полные тарелки на пустые. Неуклюжего могло зацепить в лифте. Однако, это проделывалось снова и снова. Кое-кто утверждал, что капитан Гроули такой маленький потому, что на своей тарелке часто не находит ничего, кроме воздуха.
Капитан Гроули — это ирбис, ростом не высок, глаза небесно-голубого цвета. Серьёзный и строгий зверь.
Под его началом нас учили вязать узлы и сращивать концы, читать сигнальную азбуку и постигать все чудеса морского искусства. И все это очень быстро, потому что нас надо выпустить через три месяца. Старые моряки обычно называли школу «Последним местом для бедного зверя». Но нам все равно не терпелось, и все разговоры в свободное время касались только одного: возможности попасть в долгое плавание. Мы ходили взад и вперед по пристани, раскачиваясь, как настоящие моряки, плевали с пирса в воду и нетерпеливо ждали, пока кто-нибудь обратит на нас внимание. Но никто не обращал.
Через три месяца был экзамен. Все сдали успешно, и капитан Гроули, пожав каждому из нас лапу, пожелал доброго в жизни пути. Все ушли, остались только мы двое: Финник и я. Да-да, старина Фин поступил в училище со мной, и мы часто выручали друг друга. У нас не было денег, чтобы вернуться домой, и мы не хотели упускать ни малейшего шанса. Мы стали учениками класса «Д», оставленными после окончания курса. В Саванна-централ вы начинаете с класса «А» и переходите в «С» за месяц до экзамена. «Д» — это такие зверята, которых кормят, пока им тоже не удастся найти пристанище.
Это было неприятное время. Наше случайное хождение по пристани превратилось в лихорадочную гонку с корабля на корабль. Но мы никому не были нужны. Мы уже думали, что мечтам двух лисов сбыться не суждено.
Одним вечером, когда мы, уставшие и унылые, вернулись в школу, боцман Гризелли остановил нас в зале и сказал:
— Говорят, что после двух дней гость в доме, как и дохлая рыба, начинает вонять. — Он коснулся пальцем своей фуражки и ушел.
Это действительно было неприятное время. Поэтому когда однажды утром капитан Гроули приказал нам явиться к нему, мы почувствовали облегчение. Так или иначе, это был конец. Когда мы вошли в комнату Гроули, он сидел за своим письменным столом. Мы отдали честь и встали по стойке «смирно».
— Полностью оснащенный корабль «Сахара» ищет двух юнг, — сказал Гроули резким командным голосом. — Это хороший корабль, и капитан — один из лучших моряков, каких я знаю. Вы можете приступать завтра.
— Есть, сэр, — сказал я.
Но Финник сухо спросил:
— А сколько мы будем получать?
Капитан Гроули нахмурился.
— Получать? — переспросил он с неодобрением. — Что ты имеешь в виду? Вы еще учитесь и на борту ничто. Как-никак «Сахара» — учебный корабль. Компания требует 15 зверодолларов в месяц за обучение. И это дешево, парни, чертовски дешево!
— Мы не сможем принять это предложение, капитан. — сказал Фин. — И в любом случае мой отец не заплатит.
— Ладно, — сказал Гроули. — А ты, Уайлд?
— Не думаю, что моя мама сможет заплатить, — вздохнул я.
— Ну, тогда, думаю, вопрос исчерпан. — Он отпустил нас презрительным жестом лапы.
Вечером капитан вызвал нас снова.
— Ну, я договорился, — грубо сказал он, — что вы не будете платить.
— А сколько нам заплатят? — опять спросил Финник.
Гроули долго смотрел на него. Взгляд был любопытный, наполовину удивленный, наполовину раздраженный, и еще в нем читалось какое-то завистливое одобрение. Затем он сказал:
— Небольшая прибавка к нулю, — повернулся и вышел, оставив нас стоять.
На следующий день мы пошли на корабль. Это было воскресенье, пасмурный день. Корабль «Сахара» был пришвартован к пирсу как раз напротив фирмы «Башни». Корабль еще загружали, везде на палубе лежали концы тросов и разные приспособления, в углу — пустые жестянки и мусор. На борту, казалось, никого не было.
Около трапа стояли два зверя: офицер с синим воротничком и огромный джентельзверь в штатском. Он походил на моржа. По его жилету тянулась толстая золотая цепочка для часов.
— Это вы два новичка? — спросил морж глубоким басом, распространяя запах виски.
— Да, сэр, мы юнги, — ответил я.
— А, юные джентльзвери из мореходного училища, — сказал он и насмешливо посмотрел на офицера. Затем рявкнул на всю палубу: — Лонсон!
Через минуту явился матрос. Это был лось, лет так на десять старше меня.
— Это салаги! — объявил боцман. — Покажи им шкафчики и койки. Этот, — он показал пальцем на Фина, — пойдет в носовой кубрик, а второй — на корму, в «Кумб». — Он повернулся и сплюнул в воду.
Лонсон послал Фина на бак, где были койки матросов и юнг, а меня повел на корму. Я искоса посмотрел на него. Высокий, но тощий зверь с бледной недовольной мордой. Передние зубы выдавались вперед, и в профиль он напоминал больше злобную крысу, нежели лося.
«Кумб» — это помещение для старших матросов, большое и низкое. Справа и слева по стенам располагались койки в два яруса, образуя темные пещеры. В центре стоял длинный деревянный стол и две скамьи. Солнце проникало через иллюминатор и отражалось в обшивке, пронизывая мрак тонкими стрелами. Пахло морской водой. Никого не было видно, но кто-то повернулся в темноте на койке, когда мы вошли.
— Вот твоя койка, — сказал лось и показал на койку справа.
Я бросил на нее свой мешок. Лонсон сел за стол, вытащил газету «Вести Зверополиса» и начал читать.
— Вы хотели показать мой шкафчик, — сказал я.
Он поднял голову:
— Что-что?
— Я хочу попросить показать мой шкафчик.
Он встал и направился ко мне. Шел бесшумно, голова наклонена вперед.
— Уайлд, ты не оборзел ли? — сказал он и оскалился.
— Я хотел спросить…
В следующую минуту он ударил меня в лицо. Раз, потом еще и еще. Он бил тыльной стороной лапы.
— Я отучу тебя грубить моряку, лисья морда! — выкрикнул он.
Я был так удивлен, что даже не пытался отразить удар. Но потом кровь бросилась мне в голову. Нет! Пусть подонок на десять лет старше, пусть сильнее и крепче, я не позволю избивать меня! Я втянул голову и сжал кулаки.
Чья-то лапа легла сзади на мое плечо и сжала как в тисках.
— Спокойно, лисенок, спокойно, — сказал звучный голос. Потом сказал Лонсону: — Пошел вон, мразь.
Я повернулся. Это был моряк с верхней койки. Я его разглядеть не мог, только его лапу, все еще лежавшую на моем плече. Лапа сильная, толстая, пушистая.
Лось потрусил к двери, что-то бормоча на ходу, но нельзя было понять ни слова. Дверь хлопнула. Зверь перекинул ноги через край койки и спустился вниз.
— Думаю, ты новичок?
— Да.
— Как тебя зовут?
— Николас Уайлд.
— А я Бенджамин Когтяузер, — сказал, протягивая лапу, здоровяк, на полметра выше и в два раза шире, чем я. — Не стоит беспокоиться, — продолжал он. — Лонсон — вонючка. Он сам хиляк, поэтому ищет тех, кто слабее, и старается взять верх над ними.
— Я не слабее, — сказал я. — Еще неизвестно…
Меня перебил Бен:
— Известно, — засмеялся он. У него были блестящие глаза, как бы омытые соленой водой и ветром. — Известно, — повторил он. — Ты, безусловно, слабее, потому что, если ты в самом деле побьешь Лонсона, мы все побьем тебя. Ради дисциплины. — Он сел у стола и стал набивать трубку. — Я видел однажды, как это бывает, — сказал он. — Салага ответил на удар. Он был сильным зверенком и дал сдачи матросу. Однако, после этого три недели лежал в койке и ему понадобились металлические клыки.
Пока он сидел, спокойно покуривая, я раскладывал вещи. Я еще не закончил, когда вернулся Лонсон и приказал мне идти к боцману.
Боцман жил в каюте один. Он лежал на койке, положив лапы на стул.
— Ну, господин новичок, — начал он, — мы ожидали вас, потому что для вас есть важная работа.
Он выкатился из койки и, протопав мимо меня к двери под баком, рывком открыл ее.
— Вот наша комната для мышления, — сказал он, указывая на два унитаза. — Ты не поверишь: когда-то они были белые. Принимайся за них. Горячую воду и соду возьмешь у кока. Когда закончишь, доложишь мне.
Он ушел, а я принялся за дело. Через открытую дверь я мог видеть кусочек палубы и грот-мачту, высокую и стройную. Она вырисовывалась на фоне бледно-голубого февральского неба. Вот она, морская жизнь, о которой я мечтал. Проклятие, это не самое счастливое начало жизни на море.
Закончив, я отправился к боцману. Он пошел со мной и тщательно проверил оба унитаза. Затем повернулся ко мне.
— Хорошо сделано, юнга, — сказал он. Тон был сердечным и без сарказма. — Если всегда будешь делать так же, станешь добрым другом Гарри Левингтона — Он хлопнул меня по затылку и ушел.
В «Кумбе» Джамбо и я должны были заботиться о порядке. Джамбо тоже был юнгой. Маленький и быстрый слоненок с веселыми черными глазами. Мы брали жестяные банки с едой и приносили их в столовую, где матросы, сидя за столом заготавливали пищу.
— Ты — Николас Уайлд — сказал юнга, когда мы уселись есть, — а я Генри Джамбо.
Можешь обращаться ко мне на равных, хотя я на борту на четырнадцать дней дольше, чем ты.
Матросы засмеялись, только Лонсон выглядел раздраженным. В этот день мы были свободны. И я даже успел пообщаться с Финном.
На следующий день началась работа. Мы принимали на борт припасы, и я должен был поднимать на палубу мешки ручной лебедкой. Затем паруса прикрепили к реям. Мы стояли высоко на своих местах, разворачивая паруса вниз и закрепляя их фалами. Ледяной ветер кусал пальцы, стальные оси были ужасающе холодными. Палуба внизу казалась крохотной. Мы закрепили двадцать восемь парусов, и это заняло целых два дня.
Утром четвертого дня мы были готовы. Пришел буксир, и в семь часов мы отплыли. На реке была еще почти ночь, вода казалась глубокой и черной. Мы двигались в середине течения, команда стояла на борту, глядя на землю, еще лежавшую в темноте. Вдруг хриплый голос закричал:
— Ура!
Вся команда в один голос выкрикнула:
— Ура! Ура! Ура!
По воде донеслись в ответ голоса, но мы не могли различить слова.
Когда стало светлее, я увидел у фальшборта зверя в белой фуражке.
— Это наш капитан, Орикс, — прошептал Джамбо.
Капитан Орикс — старая антилопа, их с Фином старый капитан говорил, что это один из лучших, а так же самых опытных капитанов.
Зверь на мостике вертел головой, как петух, собирающийся кукарекать. Потом он скрылся в штурманской рубке.
— Он вынюхивал ветер, — сказал Джамбо, — и теперь собирается прокладывать курс. Он чует погоду за три дня.
Я посмотрел на Джамбо, но его лицо было совершенно серьезно. Нас вели на буксире вниз, в сторону Тундротауна, а позже мы достигли открытого моря, в полдень. Дул легкий северо-восточный ветерок, море выглядело серо-зеленым и очень холодным. К вечеру, перед закатом, буксир ушел. Дали команду ставить паруса. Мы вскарабкались по реям. Паруса один за другим развертывались и наполнялись ветром. Солнце скрылось за облаком, на востоке медленно поднималась луна, круглая и полная. На море играли блики света. Мы работали, пока рубашки не прилипли к телу, несмотря на холод. Время от времени я замечал игру света на белых парусах.
Когда я снова оказался на палубе, меня захватило восхитительное зрелище: передо мной возвышались три серебряные башни, их вершины исчезали в ночном небе. Ветер пел в них, а снизу доносилось глубокое ровное шуршание рассекаемых носом волн.
Ветер дул легкими неравномерными порывами, будто кашлял старый зверь. Хотя капитан приказал поднять все паруса, нам не удавалось делать больше десяти миль в час. Дни были знойными и душными, а ночи еще хуже. Мы не могли выносить это внизу, и, когда были свободны от вахты, лежали на крышках люков, чтобы почувствовать прохладный ночной воздух. Капитана видели редко. Большую часть времени он полулежал в шезлонге за рулевой рубкой. Иногда около полудня, в самую жару, он появлялся. Длинное тощее привидение в розовой шелковой рубашке. Озабоченно смотрел на провисшие паруса, покачивал головой и снова исчезал за рулевой рубкой. Хотя видели его мало, мы ощущали, что именно он всем управляет.
Однажды днем Лонсон послал Джамбо на камбуз за голубикой. Он хотел подсластить свою еду. Но Генри вернулся без молока.
— Какого черта? — грубо спросил Лонсон. Он был в ярости. — Что, этот проклятый кок не мог дать голубики?
— Нет, — озабоченно ответил Джамбо. — Он бы дал, но капитан запретил. Говорит, надо экономить.
Лонсон и остальные за столом ничего не сказали. Нарушил молчание Левингтон:
— Завтра будет что-нибудь необычное.
Это была наша ежедневная диета уже три недели. Фраза Левингтона была больше, чем шутка.
С этого времени молока не было ни утром, ни днем, ни вечером. Спустя три дня я снова дежурил по столовой и пошел в столовую за «черной лапкой». Так назывался кофе. Этот черный и горячий напиток, сильно пахнущий цикорием и слабо кофе, любим всеми моряками от Арктики до Тропических лесов.
— «Черной лапки» больше нет, — с сарказмом сказал кок.
— А что я им скажу?
Он пожал плечами:
— Можешь сказать что хочешь. Капитан запретил.
Моряки соображают не очень быстро. Когда я вернулся, позвякивая пустым бидоном, мое сообщение заставило всех замолчать, как и раньше. Они сидели в своих сетчатых майках или голые до пояса. Перед ними лежали морские сухари, которые они собирались съесть с кофе.
Я не знаю, кто начал спор, но на корабле точно готовился бунт. Даже Финник пришел на шум. Мы смотрели на то, как вся команда активно обсуждает запреты капитана.
Шум перекрыл голос Орикса. Он спустился с мостика и стоял прямо над нами.
— Левингтон, — сказал он, — думаю, Вам следует смотреть за тем, чтобы в помещении было тихо.
Загудел резкий голос боцмана:
— Вот черт! Молчать в столовой!
— Чудной зверь! — произнес кто-то приглушенно. — То спорит и поднимает шум, то затыкает.
***
— …Вы не пройдете под мостом в прилив с вашими мачтами, — сказал Левингтон.
— Пройдем, — ответил капитан, — я измерял.
— Окей, капитан, под вашу ответственность, — сказал Левингтон.
Капитан не ответил и ушел в штурманскую рубку.
Я сбивал ржавчину с фок-мачты, когда пришел Финник и позвал меня:
— Эй, Ник, загляни в штурманскую рубку, увидишь такое, что стоит посмотреть.
Я пошел и посмотрел. Капитан сложил лапы и молился Великому Богу, чтобы он помог пройти кораблю. Он стоял на коленях. Так продолжалось по крайней мере с полчаса, пока мы шли под мостом. Мы проходили мимо штурманской рубки и смотрели. Не знаю как, но мы прошли под этим чертовым мостом. Видимо, капитан и правда знал то, что он делает, хоть и был глубоко верующим зверем.
Раздалось несколько смешков.
— Ну, будем надеяться, что он не собирается молиться, чтобы мы утонули в глубинах морских. — сказал Финник.
— Если и молится, то тебя морской бог, Фин, заберет первым. — усмехнулся я.
— Очень остроумно, Уайлд.
Мы с ним перекинулись еще парой фраз и разошлись по койкам.
На следующее утро мы работали наверху. Рядом со мной на веревочной лестнице стоял Финник. Палуба корабля была далеко внизу. Внезапно он вытянулся и спросил:
— Пойдешь с нами? Мы собираемся сбежать на остров Звериполь.
Я удивился:
— Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сбежать?
Он, смеясь, кивнул:
— Конечно, почти все хотят. Почти весь корабль опустеет и носовой кубрик тоже. Капитан может сам выбивать тараканов из сухарей.
Второй помощник свистнул, призывая нас спуститься вниз крепить такелаж. Я был взбудоражен тем, что сказал Фин. Значит, они хотят удрать. Просто уйти с корабля в Звериполь. Я легко мог это понять. Честно говоря, мне тоже хотелось убежать, и чем скорее, тем лучше. Я посмотрел на свои лапы. Усталые, разъеденные морской водой. Сбежать! Это очень хорошо. Но куда? Что делать на неизвестном острове без денег и документов?
Когда вахта закончилась, мы собрались в кубрике поесть. Я надеялся, что кто-нибудь заговорит о побеге, но говорили мало и о другом.
Освободившись, я пошел на нос и улегся на канатный люк. День был солнечный, небо ярко-синее. Паруса обвисли и слабо шевелились под случайным дыханием бриза. Они издавали легкий шлепающий звук, будто маленькие волны бились о мол. Их звук навевал сон. Через некоторое время Финник подошел и сел рядом.
— Ты подумал, идешь?
— Что вы собираетесь делать, когда доберетесь туда? — спросил я.
— Увидишь, — ответил он величественно. — Так ты не знаешь?
Он пыхнул трубкой один или два раза и осторожно осмотрелся. Потом наклонился ко мне и прошептал:
— Лонсон знает нескольких фермеров, которые ищут следящих. Это жизнь! Скачешь по полям… Полсотни зверей потеют и работают, а ты им только говоришь: «Давайте, детки, работайте, работайте!» В полдень хорошая пища, каждое утро какао, еду тебе готовят. А ночью ты спишь на шелковых простынях…
Его трубка тряслась от возбуждения. Я не прерывал его. То, что он сказал, подействовало на меня, как реклама солнечного юга, которую мы видели на вокзале. Только Лонсон был грязным пятном на этой картине.
— Кто еще, кроме тебя и Лонсона? — спросил я.
Он посчитал. Набиралось пятеро, еще кок и Джамбо. Не лучшая компания.
— И все? — поинтересовался я.
— Пока да, но, возможно, нас будет гораздо больше. А ты? — спросил он и повернулся уходить.
Я не мог прийти ни к какому решению.
— Еще подумаю, — сказал я.
Он пожал плечами и ушел сердитый. Я в нерешительности посмотрел наверх, где паруса слабо хлопали на ветру, сверкая белизной на фоне темно-синего неба. Все слышали о зверях, преуспевших в южной части страны. Вы могли не стать миллионером, но за несколько лет кое-что накопить. Если я останусь моряком, очевидно, буду бедным всю жизнь. Я поднялся и пошел на корму.
Койки были пусты, дверь открыта. Только Левингтон спал на своей койке, сильно храпя. Я взял из шкафчика бумагу и сел за стол. Через открытую дверь я видел линию горизонта, где небо и земля сливались в серебристом тумане. Я писал маме.
«Дорогая мама, мы скоро будем в южной части нашей страны. Путешествие было долгим. Должен сказать, что я воображал жизнь на корабле совсем иначе. У нас всегда много работы и мало хлеба…»
На бумагу упала тень. В открытой двери стоял Бен. Я не слышал, как он подошел.
— Что ты тут делаешь? — спросил он.
Я закрыл письмо лапой. Он взял его совершенно спокойно, словно так и должно быть. Сел и начал читать.
— Значит, ты с ними. Не думал так о тебе, братец Ник. — Он проницательно посмотрел на меня. Очень неприятный взгляд.
— Что ты имеешь в виду? — Я даже стал заикаться.
Он помахал лапой:
— Не извиняйся, лисенок. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что происходит. Но позволь сказать тебе кое-что. Честный моряк не занимается такими вещами. Согласен. Они кормят нас дерьмом в этом плавании. Да, капитан — скупой. Но бросить все ради… все это… — Он показал на море, искрящееся под полуденным солнцем. — Разве ты не чувствуешь все это? Посмотри, когда мы попадем в шторм, ты увидишь, как идет старый корабль «Сахара». Тогда ты увидишь настоящего Орикса, лис. Ты увидишь моряка, готового к любой непогоде. Конечно, парни вроде Лонсона не могут этого увидеть. У них просто нет этого зрения. Но позволь мне сказать тебе кое-что. — Он подался вперед, и его кулак вколачивал слова в стол. — Я не собираюсь смотреть, как ты позволишь себе спутаться с этими зверями! — Бен вскочил так, что скамья грохнулась о стену, и затопал прочь.
Я посмотрел вслед и не стал продолжать письмо.
Ночью ветер изменился на юго-западный, и утром мы могли почувствовать запах земли. Это был странный сильный запах, пахло лесом, залитым солнцем. В два часа кто-то крикнул:
— Земля!
Через час и мы смогли увидеть плоскую белую береговую линию, блистающую на солнце. Был уже вечер, когда, лавируя против ветра, мы вошли в гавань и бросили якорь на острове.
После нашего разговора на люке Финник не разговаривал со мной. На следующее утро он опять подошел. Мы стояли у каюты второго помощника, чтобы получить аванс для берега.
— Ну, идешь с нами? — тихо спросил он.
Я покачал головой. Потом мы оба посмотрели на берег, мне было жаль. Даже если сейчас он не прав, он мой лучший друг.
В каюте второго помощника нас ждало разочарование. Матросы первого класса получили по три доллара, остальные матросы — по два, а юнги совсем ничего.
— Воспитательная мера капитана, — усмехаясь, сказал второй помощник.
После обеда мы отправились на берег на моторной лодке. Город спал в слепящем полуденном свете. Это был любопытный город. Напыщенные деловые здания стояли рядом с грязными хижинами и сараями из ржавого железа. Тощие пальмы были присыпаны белой, все покрывающей пылью. Я неторопливо шел и смотрел на магазины. Я не мог никуда пойти: у меня не было денег. Я медленно возвращался в гавань.
На длинной прямой дороге, которая, казалось, вела прямо в море, меня догнала машина. Я услышал их крики на расстоянии. Это был Лонсон и компания. За рулём был ягуар. Он напряженно смотрел прямо перед собой. Проезжая мимо, они помахали бутылками со спиртным и что-то прокричали.
***
На борту я сразу пошел в кубрик. Он был пуст. Все ушли. Корабль спокойно и мягко покачивался на якорной цепи вместе с движением моря, как во сне. Я влез в койку и скоро заснул. Среди ночи меня грубо разбудили. Влажное горячее дыхание коснулось моего лица, и хриплый голос пробормотал:
— Просыпайся, Уайлд, просыпайся!
Это был Финник. От него разило спиртом. Даже в мерцании маленькой лампочки, качающейся под потолком, было видно его веселое, как детский шарик, лицо.
— Ник, мы сейчас убираемся, — прошептал он, увидев, что я проснулся. — Я просто хотел попрощаться с тобой и потом вот… — Он наклонился, поднял железный обвязанный ящичек и бросил его мне в лапы. — Я не могу взять его с собой. Принеси мне его завтра в кафе «Динго». Завтра днем после четырех, ладно?
— Но…
Он прервал:
— Пока, Ник. Ты, вшивый лис, не пошел с нами, но ты мой друг, не так ли? — Он повторил:
— Уайлд, ты мой друг, разве нет?
— Заткнись! — прозвучал с койки сердитый голос Бена.
Мгновение Финник стоял, глупо тряся головой, как теленок. Затем он повернулся и пошел покачиваясь. Дверь осталась открытой. Я выскочил из койки и побежал за ним. Но темнота поглотила его. При бледном свете звезд я мог видеть несколько бегущих фигур с вещевыми мешками, набитыми так, что они почти лопались. Я прокрался в свою койку, но прошло много времени, пока я снова заснул.
Когда на следующее утро мы собрались на перекличку, отсутствовало девять зверей: матрос первого класса Лонсон, пять рядовых матросов, два юнги и кок. Левингтон, распределявший работу, был в ярости. Он грохотал в кубриках, напрасно пытаясь отыскать беглецов в койках и шкафах. Нас распределили на работу, вместо двадцати семи осталось восемнадцать зверей.
— Уайлд, к капитану! — сказал он елейным голосом, как священник на похоронах.
Впервые меня позвали к капитану. Пока я шел на корму, у меня тряслись лапы. Перед дверью я глубоко вдохнул и постучал.
Орикс что-то писал, сидя за столом, и не перестал этого делать, когда я вошел. Я осмотрелся. Каюта была маленькая, но удобная. Там стояли обтянутые кожей скамьи, а темно-коричневые стены красного дерева блестели, как свежий грецкий орех. Наконец он положил ручку и повернулся ко мне.
— Можешь сесть, лисенок, — сказал он дружеским тоном, и я присел на краешек скамьи.
Луч света из окна освещал его голову. В первый раз я мог близко изучать его лицо. Голубые глаза глубоко прятались в темных веках, как в пещерах.
— Скажи, Уайлд, — начал он, — ты дружишь с Финником? — Капитан помолчал, уставившись на меня.
Я кивнул. Сердце билось где-то в горле.
— И ты знаешь, — продолжал он масленым голосом, — что Финник нелегально покинул корабль прошлой ночью вместе с несколькими другими?
— Да, сэр, — робко ответил я.
Внезапно он встал. Возвышаясь надо мной, как башня, он ткнул меня в грудь:
— Где они?
Я вздрогнул и должен был несколько раз сглотнуть, прежде чем смог, заикаясь, ответить:
— Не знаю, сэр.
Он медленно уселся в кресло.
— Ох, Уайлд, Уайлд, — сказал он тем же масленым голосом, как и прежде, — ты на плохом пути. Ты лжешь, тогда как знаешь, что должен говорить правду, сын мой.
Я продолжал молчать.
— Полагаю, ты думаешь своей глупой головой, что оказываешь своим введенным в заблуждение друзьям добрую услугу, не говоря ничего. Но подумай, какая судьба ждет их на берегу: их исключат из торгового флота, в их книжке моряка будет запись «дезертир», а если они начнут нищенствовать, а они начнут побираться, Уайлд. Подумай об этом.
Я подумал и представил себе Финника, истощенного, подметающего улицы, но промолчал. Капитан говорил со мной около часа, и я был весь мокрый, когда уходил из его каюты. Я не сказал о встрече в кафе.
После четырех часов мне стало плохо. Я думал о Фине, ожидающем меня в кафе. Каждый раз, поднимая ведро на палубу, я смотрел, не покажется ли он на набережной. В шесть часов мы закончили работу и стояли у перил.
— Смотрите, — сказал Левингтон, показывая на шлюпку, идущую от пристани прямо к нам.
На веслах сидел юнга, а Фин, одетый в белое, сидел на заднем сиденье, наблюдая. Он появился, чтобы показать себя. Мы стояли как зачарованные. Только Бен и я проявили себя. Мы помахали Финнику и показали на преследователя. Финник, ослепленный гордостью, не обернулся. Оказавшись на небольшом расстоянии, он приложил лапы к пасти и закричал:
— Я свободный гражданин!
Капитан был теперь совсем близко. Удивленный шумом мотора, Финник обернулся и в следующий момент извивался, как белый кролик в лапах хищника. Катер подошел к трапу. Орикс, волоча Фина за шиворот, быстро прошел в свою каюту.
Я не видел Фина в этот вечер. Он вернулся, когда я уже спал. Поздравления в честь его возвращения продолжались слишком долго. Каждый хотел "приветствовать" его. Первый, второй, третий помощники и, наконец, с наибольшим энтузиазмом - боцман.
Позже Фин извинился и мы просто говорили о разном. Через час совсем стемнело. Ночное небо было покрыто звездами.
— Эх, а я хотел такого лишиться. — сказал Финник.
— Да ладно, я знал, что ты меня не бросишь! — ответил я.
— Да, Ник, в этом есть правда. Куда же твой глупый хвост без более хитрого друга?
Мы ещё чуть-чуть поговорили и разошлись по койкам.
