Promised to Me

Россия проснулся. Широко распахнув глаза, он наклонился вперёд, опрокинул подушки и взъерошил простыни. Тело покрылось потом, окропив холодом, заставляя конечности дрожать. Иван судорожно вдыхал, осознавая, что напуган, дико напуган, но непонимание, от чего, быстро покинуло его, как только он успокоился. И вскинув взгляд, словно по притяжению, он замер вовсе. Перед ним, такой же застывший, как и он, стоял Америка. Младший натягивал ботинок, подняв ногу, и как только он оглянулся на него, эти голубые глаза так же распахнулись от удивления. Смятение распирало изнутри, и, наконец, русский заговорил: — А-Америка? Он заметил, как губы молодой страны шевельнулись. И если он правильно понял, Альфред произнёс что-то похожее на: «Чёрт», опустил ногу и, топнув ею о пол, подошёл к нему. — Опять приснился кошмар? — спросил он, скользнул на кровать и сел рядом с Брагинским. Старший пребывал в огромном замешательстве, теперь ещё больше удивляясь тому, почему Джонс сидит так близко к нему, касаясь своим бедром его, почему проводит пальцами по своим спутанным русым волосам. Американец вздохнул и покачал головой. В светящихся лазурью глазах зарождалось беспокойство. — Кажется, они снятся каждую ночь, да? Губы России дрожали. Он ясно слышал эти слова. Он чувствовал прикосновение Америки, словно оно было действительно реальным. Ни о чём не задумываясь, он обернул руки вокруг нации, притянув его к себе. Голова упала на шею младшего, и лишь какое-то неведомое чувство не давало Ивану разрыдаться. Альфред такой тёплый, такой полный жизни, и так близко. Мужчина едва вздрогнул от рук на своей спине, обнимающих в ответ. Эти нежные поглаживания оказались приятными, и он потихоньку начал успокаиваться и расслабляться в объятиях Америки. — Тише, — похлопал его юноша. — Я здесь, ты можешь обнять меня и почувствовать, — он немного отстранился, держа улыбку на лице, и оттянул руку России, прижав её к своей твердой груди. — Чувствуешь? Брагинский сосредоточил своё внимание на ощущении бьющегося органа, бьющегося так же сильно, как если бы было здоровым. Спустя время тепло проникло в ладонь русского, распространилось по пальцам, устремилось вниз по запястью, вверх по предплечью, плечу, груди, поселившись в его сердце. Оно не спеша набирало темп, пробуждаясь в такт ритму Джонса. Страна улыбнулся, кивнул и, наклонившись, прижался лбом к ключице Америки. Он молчал, находясь в его присутствии и принимая связь их синхронизированных сердец. Америка усмехнулся: — Думаю, официально я не могу ускользнуть, пока ты не проснёшься. Иван с любопытством посмотрел на юношу, но того, казалось, нисколько не смущал его пустой взгляд. Вместо этого он снова крепко обнял его и стянул одеяло с колен России. — Давай, поднимайся, — подталкивал Штаты. — Если хочешь, можешь пойти со мной. Ребята такое нашли! Я собирался пойти один и дать тебе поспать, но мы правда не можем долго протянуть друг без друга, да? Он напоследок провёл пальцами по пепельным волосам, выглядя очень счастливым и довольным, и если Брагинский не ошибался, он смотрел на него с довольно большой любовью. Россия не хотел двигаться: разум всё ещё находился в густом тумане. Но он медленно опустил взгляд на ноги и понял, что сидит совершенно голый. Он резво натянул на себя покрывало, скрывая своё достоинство, и вновь услышал смешок сбоку. — Будто я ничего там не видел. Ну же, не заставляй меня ждать. Я хочу поскорее отправиться туда, — Альфред одним движением оставил его без прикрытия, сбросив одеяло с кровати, и выходя из комнаты, сказал: — Я в коридоре. С этим Иван остался один. Его охватила печаль от понимания того, что Америка ушёл. Конечно, это подействовало и дало мотивацию встать и найти подходящую одежду. Подойдя к шкафу, мужчина остановился осмотреть комнату. Комната была большой, заполненной множеством деталей отделки и других изысканных предметов, таких как инкрустированные драгоценными камнями сундуки, золотые украшения для мечей и мраморные колонны. Это напомнило ему об имперских днях, но всё сильно... отличалось. Шкаф легко распахнул свои дверцы под его силой. Он взял вешалку с формой и притронулся к ней. Просто держа и чувствуя её текстуру, страна знал, что это всего лишь один предмет одежды. Были и другие вещи, которые можно было надеть: пояса, драгоценные камни, эполеты, плетеный золотой шёлк и ленты. Видимо, теперь всё это обычно и привычно. И лишь касаясь чего-то столь дорогого, русский начал понимать своё положение в мире, крутящееся вокруг него. Россия был самой влиятельной страной. Да, именно Россия. Почему он думал иначе? Чем больше Брагинский просыпался, стирая с глаз сон от вчерашней дремоты, тем быстрее оседал страх, тем быстрее прояснялась его роль в этом мире. Он одевался так, как, он был уверен, одевался тысячи и тысячи лет. Рядом стояло большое зеркало, и, повернувшись, он осмотрел себя. — Почему ты так долго, Иван? — дверь распахнулась. Вернулся Америка и уже не выглядел довольным тем, что его заставили ждать, но как только голубые глаза замерли на нём, он цокнул, покачав головой. — Сбилось? — и подбежал к нему, тут же принимаясь исправлять некоторые вещи, которые Россия пропустил в приступе забывчивости. — Вот, держи. Каждая мелочь должна представлять Великую Российскую Международную Республику. Мужчина терпеливо наблюдал за всем, что делал Джонс с его одеждой, и при упоминании этого имени он почувствовал что-то знакомое. Стоило сосредоточиться на этом знакомом воспоминании, но взглянув на улыбающегося Альфреда, он потянул за простую рубашку на нём. — А ты не носишь одежду, соответствующую твоему титулу, Штаты Американской Республики. Со временем слова давались легче. Разговор с Америкой становился каким-то обыденным, и Иван, казалось, понимал почему, даже сам будучи немного озадачен этим. Американец оттолкнул его руку и отступил на шаг назад, дабы оказаться вне досягаемости подобных замашек. — Знаю. Но я же всё равно испачкаю её. Пошли, я очень хочу исследовать это зрелище! Россия утихомирил внутреннее недовольство, что Штаты не прислушался к его желанию одеваться более профессионально при появлении на публике, но он не мог сказать «нет» молодой стране — особенно сейчас, утром. Таким образом, Брагинский позволил ему ехать так и сопровождал по пути к той находке. Они довольно быстро добрались до места назначения благодаря новому виду транспорта. Ивану он напоминал тот же самолёт, только на солнечной энергии, да и сборка немного отличалась, а также функционирование. Он улыбнулся, понимая, что успехи на планете — это большие достижения, достигнутые терпением и единством. На самом деле вокруг много революционных изобретений, в этом продвинутом мире, и мужчина надеялся, что скоро увидит их все. Приземлившись, Америка выскочил первым и помчался к его людям, которые сделали какое-то открытие. Русский следовал за ними. Приятно видеть энтузиазм Альфреда по поводу исследования, особенно когда его лицо осветилось благоговейным трепетом от совершенно неожиданной находки. — Это... это... потрясающе! — подпрыгнул юноша, норовясь уж было подбежать к ней, но притормозил, ещё не полностью ослеплённый чувствами. Сейчас он слишком далеко, не получится подойти так близко и рассмотреть все детали. Развернувшись со своей яркой улыбкой, — а глаза, кажется, светились ещё ярче, — он глянул на Брагинского. — Иван! Ты не представляешь, что мы нашли! Я так и знал! Знал, что там должно было что-то остаться. Я так надеялся, и вот. Фиолетовые глаза обратились к недавно обнаруженным горам на вновь открытой территории, которую он разрешил открыть для изучения. Россия хотел увидеть лицо Джонса, когда он обнаружил этот кусок древней истории, который, как он знал, всё ещё существовал. — Мне нужны фотки со всех ракурсов. Хочу, чтобы это отсканировали в пропорциях и отправили на виртуальную реконструкцию. Хочу знать, сколько ему лет, как он был вырезан. Чёрт, я хочу знать, какие инструменты использовались, как они выглядели, — страна ясно озвучил археологам то, чего хотел. Закончив перечислять список дел, он снова повернулся к высеченным на горе лицам. Россия молча следил за ним и уже знал, что это за памятник. Это реликвия, оставшаяся с давних времен. Было очевидно, что Америка и его люди откроют её после того, как он разрешит посещать эти земли. Были и другие места, которые, как полагал Иван, Альфред запомнит, но он мало-помалу познакомит его с ними. И теперь, смотря на молодую нацию, он пытался понять, узнал ли он эти четыре каменных лица. — Интересно, кто они такие, — прошептал младший. Глаза сканировали всё, что он мог видеть оттуда. Сначала он взволновался находкой, а сейчас незнанием, как появилась эта скульптура и кто те люди, что построили её. Мужчина начинал верить, что Америка никогда не вспомнит предыдущий цикл... как и другие, но Россия вспомнил и предположил, что именно это отличает его от других. Брагинский помнил, как впервые открыл глаза в этом мире. Он родился один и таким и остался. Он рос рядом со своими сплотившимися людьми, но через некоторое время осознал, что сохранил знания о прошлой жизни. Интеллект отбирал кровожадных лидеров, которые старались контролировать его народ и его самого. На этот раз русский позаботился о том, чтобы люди относились к нему и остальным странам как к богам. У других наций, с которыми он столкнулся в ранние годы, были знакомые лица. Некоторые были добры, а некоторые — глупы в своих попытках доминировать над ним и окружающим миром. Поэтому их поработили и перевоспитали под знающим руководством России, и те, кто отказывался идти по его пути, к сожалению, были уничтожены. Россия стремился к миру. Он уже знал по своему прошлому опыту, что самые агрессивные не могут сложить оружие, даже если это делается с благими намерениями и простыми разговорами. Нет, в первую очередь он обязан был быть сильным, чтобы любая другая страна хотя бы отдалённо могла отнестись к нему серьёзно. Он старше всех. Иван родился, когда нации начали появляться снова. Ему выпала честь прибыть раньше, и он сделал всё, чтобы не исчезнуть в памяти внуков, как это случилось со многими странами. Именно его разум и проницательность в мире и предыдущих личностях некогда известных наций поставили его на один-два шага впереди остальных. И в раннем возрасте Брагинский поставил себя и свой народ во главе мировой пирамиды. Его знания позволяли людям продвигаться быстрее, заставляли других стран стекаться к нему, чтобы обучаться и руководствоваться его мудростью. Именно через это он пытался привить мир новым молодым нациям, многих он помнил как своих сверстников, как своих подчинённых, как своих врагов. Он помнил ошибки предыдущего цикла и изо всех сил старался их избежать. Ему дали очередную жизнь. Поэтому он сделал всё, что было в его силах, чтобы помочь Земле оправиться от перенёсшего ею разорения. Медленно, но верно пятна заживали. Вскоре Россия узрел полное восстановление и, возможно, более яркую жизнь на планете, которую они называли домом. Это привело к тому, что всё больше людей поселились на ранее опустошённых землях и сгруппировались, — из этого родились нации. Однако Иван начал уставать в мире, который так усердно лепил. Да, он пользовался уважением и поклонением, оказываемыми людьми и народами, которым он помогал формировать идеальные страны и правительства. Да, он наслаждался тем, как свободно они приходили к нему, в его дом, иногда проводя время с ним в компании, а в более поздние времена он нежно прощался с теми, которых никогда не имел возможности знать в предыдущем цикле. На этот раз он был хорошо мыслящим и высоко ценимым государством, и Россия обожал эту похвалу. Но зачастую утомлялся и напрягался при всём своём статусе. Правление в одиночку мучило душу. Сохранив воспоминания о прошлом цикле, Россия сохранил и свои эмоции, свои чувства. С новой жизнью его сердце забилось вновь, но всё ещё становилось больно от воспоминаний об органе, с которыми он был так тесно связан. Поначалу у русского не было времени, чтобы прислушаться к нему, и он просто продолжал игнорировать боль, пока она не стала чем-то вроде тупого ощущения в груди, пока он не заставил себя вырасти высоким и сильным в стремлении править новым миром. Но после того, как всё постепенно возвращалось на круги своя, а мир, замедляясь, наращивал темпы роста, Россия начал чувствовать боль ещё больше. Он не обращал на неё внимания и по большей части пытался держать себя в международных делах и встречах со своими многочисленными друзьями: ему не приходилось останавливаться на этом. Долгое время это работало, и в конце концов годы превратились в десятилетия, десятилетия в века, а века в тысячелетия. Но со временем ритм замедлился. Слишком часто правящая страна оказывался без дела днём и ночью. Когда рядом не было никого, с кем можно было бы поговорить, когда не было новой литературы для чтения, картин для изучения или свежих музыкальных композиций для прослушивания, Иван оставался в одиночестве, не принимая ничего, кроме своих мыслей и болей своего тела — наиболее заметным и выраженным был слабый ожог на сердце. И тогда он понял, что вхождение в этот цикл со знанием предыдущей жизни сродни проклятию. Рана, нанесённая сердцу, перенеслась, и всё же оно билось не так сильно, как хотелось, как он жаждал. Это медленное время изолировало его от союзников и публики до такой степени, что весь мир забеспокоился. Медитация, казалось, ранила его больше всего, и на смену ей приходили сны, те из воспоминаний, которые он хотел забыть. Они были слишком реальны, и Брагинский просыпался с криками, словно заново переживая последние муки своей смерти... нет... не его собственной... но его. С тех пор как Россия пришёл к власти и взял под свой суверенитет территорию всего мира, он стал авторитетной фигурой, во многих отношениях проводником, особенно для наций, видящих в нём мудрое взрослое олицетворение. К нему приходили за советом о противнике, с которым были во вражде, за уточнением торговых путей, даже за комментариями о простых вещах, к примеру, как украсить дом. Мужчина был счастлив предоставить им свои мысли, но тем самым использовал их веру в них, чтобы удержать стран от определённых частей мира... эти части когда-то принадлежали ему в давно ушедшем прошлом. Страна хранил это в молчаливой форме траура, и никто не задавал ему вопросов, по крайней мере, устно. И как раз во время медленного периода, а также растущей и признанной боли в сердце, Россия, наконец, снял запрет. Он позволил только одной стране рискнуть выйти на ранее запрещённую территорию. Англии было приказано сначала провести разведку и затем доложить о его результатах. Иван уже знал, что лежит в этих землях — ничего — но позволил Британии продолжать свои исследования... причины, в которых сам он не был до конца уверен. Поначалу Артур просто осматривался, но когда он выразил желание снова плыть по водам Западного полушария, русский позволил ему. Позже его просьбы также были удовлетворены натурой, и вскоре Кёркленд получил привилегию отмечать эти воды на своих торговых путях. Другие страны жаловались, начиная переговоры о захватывающих вновь открытых территориях. Брагинский не хотел в это верить, но со временем — после того, как разрешил таким, как Франция и Испания, отправить своих людей через ограниченные территории — стало известно о внезапных попытках воссоздать колониальную эпоху. Как будто всё, что случилось раньше, произойдёт вновь. Глупая идея, но мужчина любопытствовал и даже... надеялся. Достаточно, он предоставил им достаточно места для создания колоний. Оттуда он ждал возможного появления чего угодно. Однако были некоторые проблемы. Страны, окружающие Россию, не походили на тех, которых он помнил. Их личности исказились от предыдущего цикла, некоторые, правда, сохранили прежний облик, но многие — нет. Англия же сильно не интересовался колониями. Он был любителем новых неизведанных территорий, которые Иван открывал не так часто. И поэтому он быстро покинул свои колонии, продолжая плавать по морям, торговать и улучшать качество жизни на собственных землях. Брагинский не удивился, особенно когда Франция и Испания почти оказались в войне за свои конфликтующие колонии. Дети умирали, рождались новые. Цикл, казалось, повторялся из-за военных действий и отсутствия правящей страны, предлагающего любому всё больше территорий. Но они не посмеют начать войну с Россией: он слишком силён и слишком умён. С этого ужасного начала нации смотрели на понятие колоний как на пустую трату и кучу неприятностей, на которые у них не было времени. Этот образ мышления сохранялся в течение столетий спустя, даже когда испанские и французские колонии медленно росли и сохранялись до определённого размера. Довольно скоро и Иван перестал обращать на них внимание, даже когда его ноющая грудь то и дело тянула его к неизведанным землям и хотела просто... найти. Найти самую красивую нацию, которую когда-либо благословляла планета, но это стало не более, чем фантазией. Россия был в этом уверен. Прошло всего несколько тысяч лет, прежде чем он пришёл к этим терминам понимания. Поэтому он оставался тихим в своём одиночестве и отрицал своё болезненное расстройство. А одевался в траур с того дня, как переродился. Многие спрашивали, почему и о ком он так глубоко скорбит, постоянно помня их на протяжении этого времени. Русский только улыбался и продолжал отмалчиваться на эту тему, потому что он знал, что никто не поймёт, потому что никто не помнит. Как он мог заставить их увидеть эту ужасную потерю, когда они не знали, чего лишились? Нет, невозможно. Мороз мёртв, а Лето цвёл в воздухе, так что если Брагинский не мог присутствовать с ним, он был рад повторяющимся воспоминаниям о временах, когда-то приятно проведённых, выходя и греясь на тёплом солнце, покрывающем его земли впервые, как появился на Земле. Он был не страной льда и смерти, а зелени и солнца... таким же, каким был он. Мужчина радовался и клялся всегда помнить его, когда он чувствовал тепло, что он давал ему и его народу. На дворе теперь другой интересный мир, мир без зимы. Россия считал его раем и, изгнав из своей жизни мысли о войне и голоде, искренне поверил, что небеса — не то место, куда попадает душа, а место, что можно создать здесь, на земле. Казалось, в мире без насилия нет ничего плохого, но... может быть, есть одна вещь. По всей видимости, Иван разозлился, узнав, что в мире, над созданием которого он так усердно трудился, чего-то не хватает. Это злило такого перфекциониста, как он, но сейчас ужасно угнетало осознание того, что только на него может подействовать это раздражительное чувство. И он отпустил его, держал в секрете, храня молчание. Поэтому неудивительно, как удивились остальные страны, когда русский пренебрёг всеми формами должного приветствия: Кёркленд нанёс визит на своих знаменитых золотых кораблях и с щедрыми сокровищами. Интерес вспыхнул не от энтузиазма и волнения за эти английские богатства. Нет, что-то другое ударило сердце, заставило выскочить из дворца без свиты и быстро помчаться к докам на своих двух. Англия упоминал о маленьком мальчике, которого нашёл во время экспедиции, занявшей больше времени, чем планировалось. Британец лишь косвенно промолвился о нём и потом уже объявил о его прибытии в мировую столицу. Он привёз ребёнка на церемонию присваивания имён, как было принято. В понимании Брагинского всех вещей и признании другими его мудрости, дарованной ему, требовалось, чтобы каждая страна предстала перед Россией и получила подобающее имя. И никак иначе. Англичанин просто делал то, что должен был. Он держал прекрасное дитя так близко, и мальчик прижимался к нему спиной. Артур, казалось, очень любил его, зелёные глаза не отрывались от него ни на мгновение, пока он сам не заметил состояние Ивана тогда в доках. Британия — первая страна, что увидел верховную нацию плачущим. Он выглядел настолько потрясённым, настолько неподготовленным к такому поведению и застрял в истерическом замешательстве, не зная, что делать. Конечно, он никогда бы не догадался, что всё, что нужно было сделать, дабы подавить падающие слёзы и сдавленные рыдания России, это позволить вновь найденному ребёнку упасть в руки высокой страны. До сих пор оставалось загадкой, как появился этот ребёнок. Не было ни запланированных колоний, ни воспоминаний о какой-либо этнической группе людей, поселившихся в запретном полушарии. И всё же этот ребёнок выглядел так же, как и любая другая будущая нация, и так как Кёркленд первый, кто обнаружил его по чистой случайности, он привязался к нему и назвал его своим братом. Если когда-то они и были очень далеки друг от друга, их связали узы родства, хотя многие верили в это только потому, что ребёнок раньше никого не видел, кроме самого Англии. Но даже так, в день его прибытия в мир вся планета буквально остановилась на секунду и предупредила своих жителей о его новом месте. Нации со всего мира отказались выполнять свои обязанности и пришли посмотреть на ребёнка на церемонии наречения. Собрание было грандиозным, но никто уже не глядел на декорации, когда все взгляды и мысли сосредоточились исключительно на мальчике. Он был красивым, России нравилось, как он цеплялся за старшего брата, несмотря на то, что пришло время передать его в руки русского для получения имени. По большей части он был хорошо воспитан. Черты его лица выдавали желание отдохнуть в объятиях Англии, но со временем эти большие голубые глаза посмотрели на взрослую нацию, теперь держащую его, а появившееся облегчающее любопытство успокаивало его. Когда Брагинский объявил оба имени ребёнка, зал захватили аплодисменты. Но когда он впоследствии объявил, что мальчику будет предоставлен статус его будущего супруга, воцарилась тишина. Мужчина никогда не проявлял интереса к какой-либо связи с какой-либо персонификацией или смертным. Это заявление потрясло всех, а больше всего Артура. Англия единственный родился на своём северном острове в этом цикле, и мысль о том, что он может назвать нацию своим братом, взволновала его, но после этого объявления он один из многих, кто понял, что недавно открытая нация должна будет покинуть его дом и слиться с Россией в качестве его супруга. Британия старался думать разумно и следить за возможными привилегиями, но его расстройство было отмечено среди многих его сверстников, и даже Иваном. Поначалу русский хотел, чтобы ребёнок жил с ним немедленно, однако он предоставил Кёркленду возможность воспитывать его до церемонии слияния. Это, казалось, значительно облегчило жизнь молодой нации, но Россия быстро обратил внимание на смятение остальных и разозлился. Это была очень уважаемая позиция — быть партнёром верховной страны, когда раньше он не имел ни малейшего желания иметь кого-то, настолько близкого. У Ивана была хорошая память. Он вспоминал времена своего похожего, столь высокого подъёма к власти и то, как долго искал альянса, партнерства, слияния. Он отклонял любое предложение, независимо от того, какие территории, богатства или даже тактические преимущества можно получить от таких союзов. Он не будет любить никого, кроме того, из-за кого болело сердце. Брагинский полагал, что всё ещё чувствовал бы себя так, если бы даже потерял все воспоминания до пробуждения в этом цикле. Теперь, когда мальчик был обнаружен и доставлен к нему, он наконец-то обрёл счастье своей жизни. Он посылал к Англии подарки для ребёнка и часто навещал его, чтобы мальчик не слишком отдалялся от него. Россия и юный Америка приятно проводили время вместе, и он не возражал играть с ребёнком в жёсткие игры, невзирая на то, что старший брат считал эти игры неуважительными. Если мальчик хотел лазить по деревьям, он подсаживал его на ветви, если мальчик хотел ездить на диких жеребцах, он выбирал самое непослушное животное и позволял ребёнку приручить его, если мальчик хотел попробовать самые странные продукты на спор, то он заказывал их для него и даже присоединялся в его попытке бросить вызов. России никогда не было так весело. И вскоре он уже стоял рядом с молодым юношей. Он взял на себя роль лучшего друга, несмотря на свой возраст, в то время как Артур казался больше родителем, чем старшим братом. Но Иван не отрицал любви Альфреда к его брату и даже к другим странам, к которым он проявлял нежность. Он напоминал четырнадцатилетнего подростка, и Брагинский уже не мог ждать его зрелости, считая, что он созрел для слияния с ним. Американец и его народ были обескуражены объявлением, выказывая тревогу даже до самой церемонии. Англия хотел, чтобы русский продолжил ждать, пока мальчик не подрастет ещё на немного, но на этот раз темпы роста Америки сохранили более медленный темп и были далеко не такими быстрыми, как раньше, поэтому ожидание Ивана стало понятно — по крайней мере, ему самому. Чтобы хоть как-то успокоить британца, Россия предлагал ему богатства прямо из своей казны в виде приданого за союз, а также открывал другие запрещённые территории только для Англии. Того заваливали подарками, но британец оставался довольно напряжённым на протяжении всей церемонии объединения и легко показал своё падение, отпустив своего брата. Но Иван был добр к Альфреду в тот день и явил всему присутствующему миру, что мальчик избранный. Его земли предпочтительнее других, люди считались более привлекательными. Его школы ценились во всём мире, продукты считались превосходного качества, а торговля отличалась высокой рекомендацией. Он был отрезан от остального мира, и после официального слияния любая страна, желающая заключить договоры или наладить экономические пути, теперь должна была бы выполнить требования России. Какое-то время Брагинский боялся, что Америка не захочет союза. Даже в этом цикле мальчик любил независимость, и русский беспокоился, что он увидит объединение как средство порабощения, хотя это задумывалось как продвижение в мировом статусе. Всё ещё господствуя в масштабе наций, он хотел, чтобы его супруг имел те же привилегии, рос в военной мощи и создавал базы рядом с его собственными. Если Америка захочет посетить другую страну, то в его воле сделать это. Иван даст ему столько же власти, сколько есть у него самого, но он намного старше, и многие решения так и будут лежать на нём одном из-за дарованной ему когда-то мудрости. Именно день их объединения волновал верховную страну больше всего. Весомую часть этого дня Альфред молчал, словно давая знак, что испугался мысли о том, что будет связан с другой нацией законами брака. Россия хотел, чтобы он принял свой новый статус, наслаждался недавно приобретенными территориями и... любил своего мужа. Америка дрожал, когда они добивались завершения своего союза. Брагинский был с ним нежен и терпелив. Юноша не сопротивлялся и не пытался отвлечь разум от этого действа, стараясь оставаться спокойным и послушным. Иван давал ему понять, как сильно любит его, несмотря на то, что это является пунктом в чёртовом обязательном договоре. Очень тихим, Альфред был очень тихим даже на следующий день. Он лежал неподвижно, с открытыми глазами глядя на Россию, который ухаживал за ним, вытирая его кожу от пота и грязи. Так мужчина объяснил свою привязанность к нему. Он знал, что младший не поймёт, и было немного больно знать, что лучшие воспоминания прошлой жизни, полной сожалений, забылись, но позже он заметил, как американец ответил ему, как посмотрел на него, как поднял руки и раздвинул ноги. Их второе соитие стало намного лучшим опытом для них обоих. При этом Америка лучше реагировал на прикосновения и поцелуи, заставляющие отвечать на страсть старшего по-своему. Со временем Альфред полюбил Россию так же сильно, как Россия. Это чувство росло в их браке, и вскоре они оба были так близки, как всегда и хотел Иван. Это было опасное путешествие, полное долгого терпения, но Брагинский не собирается отрицать результаты его работы. Сейчас он с удовольствием наблюдал, с каким энтузиазмом его супруг относится к новой находке в недавно открытых горных районах. Он помнил причину появления этого чуда, но молчал, позволяя юноше восхищаться его существованием. Русский часто задавался вопросом: когда же он расскажет всем о предыдущих циклах? Поверят ли они ему? Смогут ли они вообще понять? Россия наслаждался настоящим миром и поэтому хранил молчание в надежде сохранить его. — Это чудесно, Иван, правда, — Джонс был потрясён недавно найденной скульптурой. Люди уже отсканировали её и загрузили в цифровом виде на его портативное устройство. Пальцы постоянно поворачивали крошечную голограмму структурированного макета. Завороженные голубые глаза изучали контуры резных лиц, и мужчина удивлялся, почему в радужках супруга не мелькало никакого узнавания. Грустно и одновременно смешно, потому что он помнил время, когда ничто, никакая катастрофа или трагические событие не могли стереть эти знакомые лица из памяти юноши. Но эти четверо некогда его героев никогда не существовали в жизни Альфреда — не в этой. — Интересно, кто же его построил? — с любопытством спросил Америка. — Коренные жители, или, может, здесь раньше была цивилизация... давным-давно... — и обратился к мужу. — Ты что-нибудь об этом знаешь? Брагинский поклялся никогда не утаивать правду от супруга в день их слияния. И также поклялся держать эту клятву, но сомневался, сможет ли Штаты или другие страны точно понять то, что знал Россия. Существовали теории о том, что действительно произошло, о циклах развития наций, но на них не смотрели с должной серьёзностью. Нет, вместо этого верховная нация уклонялся от прямого ответа, пока не будучи уверенным, что его знания хоть кто-нибудь поймёт. — Я не знал ни одной страны, кто бы владел этими границами, кроме тебя, Альфред, — он сказал правду. В этих землях не было никого, кроме него, даже в том древнем обществе, из которого родился Россия. — Угу, потому что эти земли были изолированы, запрещены к любому заселению, — бормотал себе под нос Джонс, не сводя глаз с лиц. — Просто... мы многого не знаем. Все эти достижения ничего не значат, если мы не можем понять, откуда мы пришли, — он разочарованно вздохнул, усевшись рядом с супругом. — Прости, Иван, я... так много хочу узнать, — в голубых глазах плескалась нежность, которую Иван очень хорошо знал, а Америка продолжал разглядывать трёхмерную голограмму сканированной скульптуры. — Я хочу исследовать остальные запретные территории, хочу знать, кто создал эти лица, — он вскинул голову вверх, на заходящее солнце и космос над ним. — Хочу знать, что там, за этой планетой, — улыбка украсила губы юноши, и он указал на открывающийся вид Луны. — Хочу взлететь туда и ступить на поверхность Луны. У нас есть все технологии для этого, и всё же мы до сих пор не вышли за пределы атмосферы. Да, этот дух первенства, казалось, навечно заложен в Америке, и это постоянно заставляло русского улыбаться. Однако отсутствие такой свободы делать то, к чему он стремился, огорчало молодую нацию. Возбуждение нарастало до тех пор, пока память не напомнила ему об ограничениях и нехватке финансирования для подобного рода экспедиций. Ничего не одобрялось без разрешения Ивана, включая командование миссией в космос. Хотя то, что сказал Альфред, правда; они достаточно высокоразвиты, чтобы осуществить все свои возвышенные мечты, но Брагинский всё ещё должен был дать одобрение исследованиям, будь то на планете или за её пределами. Даже Луна хранила артефакты, от которых Америка потеряет голову. Флаг с красными и белыми полосами и пятьюдесятью звёздами навсегда остался там. Он не вспомнит о миссии Аполлон-11, но будет удивляться, как флаг там оказался, и искать информацию о забытых цивилизациях прошлого. Со временем Россия расскажет ему всё, не ожидая, что младший его поймёт. Он не испытывал никаких угрызений совести, открывая вещи в своём интеллектуальном уме, но сейчас просто нет подходящего момента. Он продолжит не подавать виду и поддержит американские экспансии и исследовательские усилия. — Я верю, что со временем ты откроешь эти революционные тайны, — Иван протянул руку и положил её на колено Джонса, пока тот не отрываясь смотрел и запоминал задатки резьбы. — Не позволяй одной загадке загнать тебя в депрессию неизвестности. Ты умный, Альфред. Со временем ты разгадаешь все тайны, — наклонившись вперёд, он убрал волосы Америки за ухо и нежно поцеловал в щёку. — И ты молод, у тебя впереди много-много лет, чтобы решать бесконечные вопросы внутри тебя. Россия обрадовался, увидев улыбку на его лице. Он наслаждался ощущением юноши, повернувшегося к нему, обнявшего его за шею и прижавшего ладонь к затылку, просто чтобы притянуть русского ближе и подарить ему приятно сладкий поцелуй. — Знаю, я просто забегаю вперёд, — произнёс Штаты, отстранив губы и покраснев от своего резкого изменения поведения. Брагинский вздрогнул, когда американец прислонился к нему, положил голову на его плечо и, наконец, на мгновение оторвал взгляд от голограммы. Он усмехнулся этому заявлению. Ему хотелось остаться в таком положении, наслаждаясь присутствием и близостью друг друга, но вдруг он упомянул кое-что: — Тогда, надеюсь, ты помнишь про церемонию наречения сегодня вечером. Как и ожидалось, Америка напрягся. Будет ли он держаться в стороне от всей ситуации и вести себя так, будто вспомнил о предстоящем событии, но нет. Вместо этого он взглянул на Ивана широко раскрытыми глазами. — В честь кого? — Пруссия. У его колоний появился ребёнок, и он хочет привезти его для присвоения имени. — Сегодня вечером? — вскочил юноша. — Почему ты мне не сказал?! Россия вдруг растерялся. Джонс бросился к его команде экспертов, отдал им список того, что хотел сделать к концу дня, включая увидеть место раскопок, и начал собирать вещи, которые он просмотрит и проверит в столице. — Иван, ты идёшь? Мы опаздываем! — пока Альфред пытался запихнуть все артефакты в отсек, он явно не заметил следа, который оставил от исследовательской базы к их машине. Брагинский вернулся обратно и собрал упавшие находки. Наконец добравшись до двери, он встретил довольно раздражённого американца. Но эти прищуренные голубые глаза и снисходительно нахмуренные брови исчезли в мгновение ока, когда увидели брошенные предметы, которые выронил второпях. Мужчина затолкал реликвии в ящик так же быстро, как напомнил о них своему забывчивому супругу. Не успел даже раздаться смешок: Америка высунулся из салона и благодарно чмокнул его в губы, и это всё, что получил Россия. Страна откинулся на спинку кресла, желая поскорее уехать. Не имело значения, опоздают Россия и Америка или нет. Церемония не могла начаться без России, так как именно ему выпадала честь украсить новую страну подходящим именем. Несколько рассерженных стран не стали бы серчать на пару, используя выдавшиеся минуты на свою подготовку в соответствии с публичным выступлением. — На этот раз будет много стран, — отметил Альфред, сам уже готовый, и теперь сидел, ознакамливаясь со списком приглашённых. — Ещё бы, — хмыкнул русский, поправляя украшения на своём наряде. Его форма была величественной, как и должно быть при изысканном представлении, и из-за этого приходилось постоянно поворачиваться и рассматривать себя в зеркале, чтобы убедиться, что каждое украшение было на своём законном месте и под правильным углом. Это, конечно, напомнило ему о предыдущих циклах, о его гламурной имперской эпохе, и, глянув на себя в последний раз, он повернулся к Джонсу. Тот никогда не стыдился экстравагантных нарядов и давно привык к ним и ослепительным зрелищам на публике. Он спокойно сидел в королевской одежде. Короны с крапчатыми и идеально обработанными блестящими драгоценными камнями сверкали прямо над их бровями, показывая их статус через богатые одеяния. Ожидалось, что они всегда будут носить свои наряды превосходства, даже в чём-то таком незначительном, как посещение городской благотворительной организации. Иван хотел убедиться, что все глаза всегда обращены к ним, давая знать о своём присутствии, особенно хотел, чтобы все взгляды рассматривали его супруга как самую идеальную нацию в мире... потому что так и есть. — Этот год был очень приятным, — ностальгировал Брагинский, подходя к ожидающему супругу. Его большие голубые глаза оторвались от листка бумаги и посмотрели на могущественного мужа. — Год изучения новых границ, а не их захвата, заключения мирных договоров, а не деклараций агрессии, возникающих наций и колоний, а не их падений в небытие. Да, именно к этому я стремлюсь, и к этому должны стремиться все остальные, — русский пробежался по списку стран и провёл пальцами в перчатках по хорошо знакомому имени. — И Англия придёт. Уверен, что тебе не терпится рассказать ему о своих находках. Америка улыбнулся и радостно кивнул. Он встал и порывисто обхватил руку Ивана, и они направились из своей опочивальни навстречу гостям. Россия никогда не устанет от официальных оповещателей, объявляющих об их выходе. Это всё, о чем мечтал он в своей жизни: чтобы Альфред был рядом с ним, был его партнёром, его равным, держался за него, а восклицание их имён утопало в комплиментах. — Великий Российско-Американский Союз Международной Республики! Возможно, лучше, чем стоять рядом с Америкой, было лишь иметь всех наций, уважительно признающие их союз и понимающие, почему Иван выбрал Альфреда, чтобы дорожить такими титулами. Всего этого он добивался раньше, и теперь нигде не было вражды из-за этого решения отношений, не было ревности, не было силы, всё решалось согласием, и если кто-то тайно желал того, что совершил Брагинский, то ему это шло на руку, потому что он знал, что все понимают своё место, и утаивать что-то от Великой Российской Международной Республики считалось немыслимыми симпатиями. Нет, Россия не боялся отпустить Америку: он уже смешался с толпой ожидающих стран после их объявления. Молодая нация всегда будет предан ему. — Англия, Англия, я должен сказать тебе, что я нашёл! — юноша довольно быстро нашёл брата и яро рассказал ему о том увлекательном открытии, которое он и его люди недавно обнаружили. Глаза Артура тут же загорелись, оба брата разделяли любовь ко всему новому и таинственному. Хорошо, что у них осталось так много общих интересов, хотя прошло столько веков с тех пор, как Альфред жил с Британией, но они всё ещё поддерживали постоянную связь через отдалённое общение и случайные визиты. Две высшие республики завязали разговор с другими, ожидая подходящего часа для объявления имени вновь рождённой колонии. Иван видел, как этот ребёнок отдыхает на руках своего родителя. Россия рад снова видеть родительскую нацию счастливым. Это фактически его вторая колония, первая погибла от неожиданной вспышки болезни. Помощь не успела добраться до больных вовремя, чтобы спасти кого-то, и поэтому люди и их молодая колония скончались. Эта девочка родилась спустя несколько лет после трагического события, и теперь все надеялись, что она построит величественные сооружения из пепла своего павшего брата. — Давно я не видел, чтобы твой кузен так счастливо улыбался, — заговорил Брагинский, заставив замолчавшую страну, не сводившую глаз с Америки и болтавшую с братом, подпрыгнуть и развернуться к высшей правящей стране. Молодой немец улыбнулся, вежливо поклонился и выпрямился. — Так и есть. Но он много работал в этой новой колонии. Я не думаю, что она исчезнет так же быстро, как другая. — Поэтому мы все должны надеяться, — Иван вновь взглянул на ребёнка, который выглядел вполне довольным в объятиях Пруссии. Тот разговаривал с остальными и спрашивал о положении в развитии колонии. Мужчина улыбнулся и повернулся на немца, фактически самую молодую нацию в Европе на данный момент. — Честно говоря, я удивлён, что ты до сих пор не обратился ко мне за одобрением твоих собственных колоний. Глаза Германии расширились от этого предложения, а слабый неуверенный румянец покрыл его щёки. — Не думаю, что я знаю, с чего начать. Нет, я счастлив там, где я есть. — Хм, возможно, когда ты повзрослеешь. Ещё есть части мира, которые нуждаются в заселении и поддержке человеческой жизни. Россия с радостью принял бы больше стран, желающих начать колонизацию, если бы идея такого рода стала распространяться быстрее. Сейчас еще немногие чувствовали себя комфортно, посылая различные группы своих людей и средства для обследования колонии, особенно после катастроф, произошедших с самыми первыми. Тем не менее, он был удивлён, увидев, что Байльшмидт начал всё заново, даже после горя от потери своего первенца. Русский надеялся, что его энтузиазм поможет ослабить страхи других стран, наблюдающих за происходящим, и подтолкнёт их последовать по его успешно стремящимся стопам. — А что насчёт вас? — вопрос Германии отвлёк внимание верховной страны от блуждающих мыслей, и немец указал назад, где Америка продолжал свой разговор с Англией. — Есть ли какие-нибудь мысли о вашей колонизации? Америка может принять эту идею, — Людвиг вдруг наклонился вбок, глядя на Джонса, который разразился смехом от какой-то фразы Артура. У Альфреда такой приятный смех. — Я уверен, что колонии будут мирными и очень красивыми, — вздох в тоне Германии нельзя не заметить. Не то чтобы России нужно было напоминать: он давно знал о привязанности немца к своему супругу. Людвиг родился на европейской земле, уже когда Иван и остальные были намного старше, думая, что не появится больше наций — даже тех, которые мужчина помнил из предыдущего цикла — чем те, кто уже был. Но Германия появился и предстал перед Брагинским. Ребёнок плакал у него на руках во время церемонии наречения и не умолкал, пока Америка сам не взял его на руки. Младенец был поражён его красотой, и с тех пор, когда немец рос вокруг своих кузенов и соседей, его глаза были устремлены на запад, где жил Альфред, в желании просто увидеть его. Кажется, что даже забытая привязанность нашла себе место и здесь без всякого объяснения. — Нам не нужна колония, — просто ответил русский, смотря на мужа. По правде говоря, он никогда не поднимал эту тему с Альфредом, и младший не говорил об этом с ним. Россия не был уверен в позиции своего супруга по этому вопросу. — Мы довольны тем, что имеем. Байльшмидт одарил его формальной улыбкой, но как только перевёл взгляд на Штаты, она тотчас смягчилась и продержалась гораздо дольше. — Ну, может быть, позже. Мой кузен, кажется, делает хоть что-то правильно, — неподалёку Пруссия хвастался своей колонией. — Возможно, необходимость колонизации будет иметь волновой эффект, и другие начнут расширяться за пределы собственных границ. Всегда же есть запрещённые западные территории под твоей юрисдикцией. Я уверен, что они были бы приятным местом для тебя с ним, чтобы начать. — Думаю, когда-нибудь. Но мы всё ещё открываем для себя интересные вещи о недавно открытых границах. Шаг за шагом. Россия подошёл к Гилберту, напомнив о времени назвать колонию. Это формально, как и всё остальное. Каждый стоял и смотрел на это зрелище: Иван приблизился к пьедесталу и встал выше, чтобы собравшиеся нации могли видеть, как он взял ребёнка на руки, благословил и назвал её. Американец прыгнул на место рядом с ним, стоя чуть поодаль. Несмотря на то, что Альфред был его супругом, эти церемонии выполнялись только под руководством России. Он держал ребёнка на руках и произносил имя. Америка тут лишь представляет себя. Захватывающее зрелище, независимо от того, сколько тысячелетий Россия продолжал эту традицию. Брагинский награждал ребёнка не только человеческим, но и национальным именем, и все присутствующие с нетерпением постоянно ждали, как будут звать новорождённую колонию. Мужчина обратил свой взор на Пруссию. Тот знал, что делать, так как когда-то пережил точный цикл со своим предыдущим ребёнком. Как только высшая страна посмотрел на него, он поднялся на трибуну, прижимая к себе свою колонию. Пруссак замер, ожидая следующего движения. Иван остановился на мгновение, выдержав взгляд Гилберта, и протянул руки, чтобы взять ребёнка. Пруссия не стал ждать ни минуты, прежде чем положить её в объятия Великой Российской Республики. Малышка оказалась у России, и он повернулся лицом к толпе наций. В зале воцарилась тишина в ожидании имени. Фиалковые глаза упали на ребёнка, и добрая улыбка появилась на её лице. Она была прелестной маленькой девочкой и чувствовала себя сильной в его объятиях. При правильном уходе она доживёт до совершеннолетия, в отличие от своего несчастного брата. Рассмотрев её черты, Брагинский удовлетворенно вздохнул и повернулся к супругу. Американец выглядел весьма удивлённым из-за этого. Это движение совсем не традиционно, и Джонс посмотрел направо и налево, а затем с замешательством на мужа, сконфузившись. — Ты не хочешь дать ей имя, Альфред? — предложил русский, зайдя так далеко. Юноша моргнул, глядя на ребёнка, совершенно не зная, как ответить на такую просьбу. Но он протянул руки и в ту же секунду заключил её в объятия. Было немного неловко держать малышку, но после этого Иван прижал свою руку к спине Америки и призвал его сделать шаг вперёд и объявить подходящее имя. — Я, эм... — Штаты поглядывал то на ребёнка, то на ожидающую их толпу. Он и раньше держал на руках детей, но никогда не удостаивался чести дать им имя. Россия всегда называл каждую колонию, нацию или микронацию. Альфред не знал с чего начать. Но даже в этом случае он был очень передовым оратором, и для него внезапно ничего не сказать было необычно. Нервозность исчезала, чем больше он смотрел на ребёнка. Он любил детей и обычно после церемонии наречения, всегда первым просил родителя подержать своего отпрыска. Маленькая девочка так красива и буквально гипнотизировала страну своим духом. Её крохотная ручонка взяла его большой палец и держала до окончания своего время на сцене. — Думаю... нет... — усмехнулся Джонс, извиняясь за непрофессионализм, и обняв девочку, воскликнул: — Лемурия, да, это имя ей подходит. — А второе? — напомнил Иван. — Оу, — юноша кивнул головой и задумался, смотря на ребёнка, а та не сводила с него глаз. — Амелия. Мне всегда... нравилось это имя. Россия тихо засмеялся. Это, конечно, не было именем этой девочки в предыдущем цикле, но что плохого в новых именах для новых жизней? Одобрительно кивнув, Брагинский шагнул вперёд и взглянул на стран. — Она наречена, примите её и уважайте. Это Лемурия. В зале раздались аплодисменты, и Пруссия подошёл к Америке, забирая свою дочь. Альфред почти забыл, когда в последний раз передавал ребёнка родителям. Девочка восхищала его: с ней он находился будто в другом мире. — О, извини. Вот, держи. Америка передал малышку родителю, который нежно улыбнулся ей и мягко повторил её официальное имя. Какое трогательное зрелище, Альфред будет помнить его и после окончания встречи. — Почему на этот раз ты позволил мне назвать ребёнка? — спросил он, попрощавшись с гостями и возвращаясь в их личное крыло со своим мужем. Россия вдруг остановился, удивлённо глядя на него. — Разве ты не этого хотел? — Дело не в этом, — замотал головой юноша, впиваясь пальцами в слоновую ткань чужого рукава. — Я просто не ожидал этого. — Ты правильно назвал её, — Брагинский похлопал его по руке. — Гораздо лучше, чем то, что я придумал. — А что ты придумал? — поинтересовался тот и прислонился ближе, прижавшись грудью к боку Ивана. Старший улыбнулся в ответ, прекрасно зная, как справиться с этим игривым любопытством. — Имя, которым ещё никого не называли, — поддразнил он и продолжил идти в их комнату, с супругом или без него, цепляющимся за его руку. Губы Америки приоткрылись не то от шока, не то от хныканья. Он остался позади, а русский шёл тем же путём. Вскоре он догнал его. — Ну же, я правда хочу знать! — и всю дорогу ныл по этому поводу. Россия не столько раздражался настойчивостью, сколько осуждал. Он замер перед входом в их покои, задержав руку на ручке. Их ежедневная рутина — спать вместе в конце каждого дня — приостановилась для разъяснения... для них обоих. — Помнишь наши клятвы нашего объединения? — мужчина обратил свой взор в сторону Джонса. Он был прямо около него, ожидая, когда тот либо откроет дверь спальни, либо задаст насущный вопрос. Но Иван ясно видел, что он ошеломился: глаза заморгали, а тело сделало шаг назад, чтобы прийти в себя. — Это было очень давно, — сорвался смешок с его губ: он заметил, что не готов быстро ответить на вопрос. — Но ты их помнишь? — повторил верховная страна. Да, со дня их объединения прошло много веков. Одна эта мысль заставляла улыбаться. Они женаты уже много, много лет без единой проблемы между их народами. Не многие смогли бы продержаться так долго. — Как я могу их забыть? От этого смягченного тона сердце России замерло. Перед ним стоял Америка, нежно улыбаясь и глядя на него ласковым взглядом. Голубые глаза, казалось, так ярко сияли, они — причина тому, почему он постоянно влюблялся в эту молодую вдохновляющую страну день за днём. — В этот день и навсегда клянусь... — внутри тут же поселилась нежность, и он удовлетворённо вздохнул. — Присоединиться к этой нации. Поддерживать его Конституцию и уважать, как ты мою. Относиться к его земле со священным уважением и признавать суверенитет его граждан и их предопределённые права. Оставаться на твоей стороне в подъёме и кризисе. Помогать и принимать всю справедливость, связанную с положением твоих территорий. — Куда ты пойдешь, туда пойду и я, — начал Альфред, будто воспоминания того момента не рассеялись вовсе. Сейчас эти стихи давались намного легче, чем когда он был маленьким мальчиком, заикающимся, повторяющим и почти забывающим все отрепетированные слова перед аудиторией мира. — Где спишь ты, там сплю и я. С кем бы ты не воевал, я всегда предложу тебе свою сильную руку союзника. Я принимаю твоё общество. Я принимаю твоё наставление. Твоё заявление о моём суверенитете на правление я буду поддерживать, уважая твоё присутствие на моей стороне. — Как мой партнёр. — Как мой компаньон, — продолжал юноша, и его улыбка становилась всё шире, пока они повторяли свои старые клятвы, которые никто не смел забыть. — Как мой напарник. — Мой супруг. Они одинаково улыбнулись, их взгляды искрились, просыпалось желание наклониться и прижаться к губам другого, чтобы закончить клятву. Но Иван сморгнул блеск в глазах, сохраняя вид для чего-то более весомого. — Ты мне ровня, Альфред, — напомнил он. — Так часто мир, как и ты, видит это. Мы произнесли это обещание в день нашего объединения. Я сказал эти слова для того, чтобы остальные страны мира услышали и поняли каждое слово. Я знаю, что я старше, и моя мудрость, по-видимому, затмевает твою, но и ты умён за пределами моего понимания, и, возможно, даже твоего собственного. Хочу, чтобы во время церемоний мы стояли рядом, вместе, чтобы другие обращались к тебе за руководством так же, как и ко мне, — Брагинский протянул руку и провёл костяшками пальцев по бронзовым щекам супруга. — Потому что я уже так делал. И если все считают меня образцовой страной, то я бы хотел, чтобы они ценили и тебя, твои слова, твои идеи и твоё присутствие так же. Сердце затрепетало: он почувствовал, как американец взял его руку, чтобы удержать её там, прижимая к своему лицу. Россия даже заметил его разочарование, когда убрал руку и остался на расстоянии от молодой нации. — Именно поэтому я решил открыть остальные запрещённые территории, — голубые глаза тотчас расширились от удивления. — И ты это сделаешь? — Джонс казался абсолютно шокированным. Почему бы и нет? Иван эти периметры называл запретными на протяжении тысяч и тысяч лет. — Да. Но я оставляю эти открытые границы для тебя, чтобы ты исследовал их, нанёс на карту и провёл раскопки. Я не хочу, чтобы они принадлежали кому-то другому. Эти территории будут в твоих руках. И ты поступишь с ними так, как будешь считать нужным. Американец моргнул, открыв рот, норовя что-то сказать. — Ну, я всё ещё только открываю для себя все то, что находится на недавно открытой территории, — усмехнулся он, почёсывая щеку. — Со временем я перейду к остальной части. Россия кивнул. — Всё, что ты захочешь, будет твоим, — он говорил это много раз, хотя раньше, когда Штаты спрашивал о внешних пределах неба и о запрещённой территории, он отворачивался от них и объяснял, что эти исследования не нужны в данный момент. Конечно, не нужны — Ивану, потому что он уже знал, что лежит в этих любопытных секторах, но он никогда не должен был отклонять любопытство своего супруга. — Если хочешь добраться до Луны и изучить её, я с радостью спонсирую каждую экспедицию. Альфред засмеялся, похлопав мужчину по плечу. — Давай сначала узнаем всё, что можно, об этом мире. Путешествие на Луну звучит заманчиво, но, возможно, после исследования этой планеты. Россия наслаждался тем, как глаза Америки блестели от возбуждения. Его юности завидовали все, даже сам Россия. — Почему ты так внезапно передумал? — Если честно, это началось во время церемонии, когда ты удивился, что тебе позволили назвать колонию, — признался Брагинский. — Мне не нравилось, что ты представал в виде просто избранной нации. Да, это так, но твой авторитет должен совпадать с моим. Я тоже виновен в том, что не до конца понимал свою и твою роль в нашем браке. Я... — он вздохнул. Он не чувствовал стыд, но после этого осознания и вопроса Америки, который породил это признание, понял, что это правильно. — Прости меня за то, что пренебрёг твоим законным превосходством. Ты мой партнёр, мой любовник, мой напарник, мой супруг. Скрывать что-то от тебя наказуемо смертью. Почувствовав тёплую ладонь на своём лице, он поднял глаза. Юноша улыбался и едва заметно качал золотой головой в знак несогласия. — Но кого же я тогда буду любить, если ты умрёшь? — мягко спросил Америка, нежно проводя подушечками пальцев по бледной коже. Руки сами по себе раскинулись, впуская молодую нацию в объятия, позволяя прижаться сильнее. Таков результат их связи, но Россия не возражал, потому что их желания практически идентичны. В тот момент он хотел, чтобы американец держал его так же крепко, как крепко обнял, и тот сделал это, быстро обняв в ответ, словно защищая. — Что бы ты ни делал, Иван, ты никогда не заставишь меня разлюбить тебя, — убеждённо ответил Альфред, уткнувшись лицом в его грудь. Пальцы сжались, впиваясь в тонкую золотисто-голубую ткань одежды Америки. Драгоценности, украшавшие шею и наряд, звенели под прикосновением старшего, покалывая слух, но больше всего он сосредоточился на дыхании своей любви и ощущении тепла прижатого к нему тела. Он не двигался, наслаждаясь присутствием и реальностью Джонса в своих объятиях. Отстранившись лишь для того, чтобы посмотреть ему в глаза, русский провёл по его сильной челюсти, удивляясь абсолютно идеальной нации. — Что, если я убью тебя? — конечно, это заставило бы Америку ненавидеть его уже в могиле. В голове России проносились видения прежних, не забытых обстоятельств, к его большому внутреннему мучению. Иван никогда не говорил с ним о смерти. Он выражал свою неприязнь к любому, кто причинит вред Альфреду, намеренно или нет, и подробно рассказывал о том, что он сделает с этим несчастным человеком, но говорить так открыто о смерти, тем более когда Россия хотел, чтобы никто не думал о том, чтобы планировать возможное убийство того, кого он провозгласил любимым, потому что это очень провокационно и пугающе. Но Штаты не выказывал страха. Сначала в его ярких топазовых глазах мелькнуло недоумение, но потом улыбка согрела его взгляд и затемнила оттенок радужки. — Если бы ты это сделал, знаю, ты бы не стал долго ждать, — выпалил он. — Почему? Почему он считал, что его потенциальный убийца, скорее всего, впадёт в агонию вскоре после совершения кровавого деяния, убив его в первую очередь? — Потому что ты любишь меня, — со всей серьёзной убежденностью в пристальном взгляде заявил юноша. Подняв руку, он снова приложил ладонь к щеке мужа. — Ты не сможешь жить без меня, как и я не смогу жить без тебя, — нет, мир просто не стоил бы того, чтобы существовать в нём, если бы не было любви, и, конечно, нельзя, чтобы любовь вовсе перестала существовать. Россия согласно кивнул, прижимаясь к его руке. В тумане этой мрачности он был рад узнать, что Альфред не будет любить никого другого, и что он скорее умрёт, чем будет существовать в этом мире без него. Это чувство взаимное, вызывающее небольшой страх в груди обоих, который побуждал их прижаться ближе, крепче обнять и наклониться друг к другу, чтобы коснуться губ. Их поцелуй становился всё более интимным, позволяющий душам протягиваться и ласкать друг друга, стирая каждый вызванный страх и неуверенность. Руки словно вновь изучали каждую частичку другого, а страны двигались почти как в танце. Находясь далеко в глубине своей территории, в своём обширном доме, в своём крыле, куда не допускались ни нации, ни слуги любого рода, они продолжали скрываться от посторонних глаз, исчезая в темноте их комнаты, даже будучи настолько внимательными, чтобы закрыть за собой большие двери. Безопасность до некоторой степени расслабляла их, но не так, как объятия. Они стояли во тьме у двери в руках друг друга, не двигаясь с места. Их губы прижимались сильнее, не смея отстраниться, не смея убрать руки. Они упивались тишиной комнаты, держа глаза закрытыми, вдыхая запахи другого. Сплетались языки, словно вновь вспоминая вкус любимого. Души оживали с каждым прикосновением. Тела начали дрожать от энергии, запершейся в мышцах, и они решили держаться друг за друга крепче, наслаждаясь реальными прикосновениями. Они пересеклись взглядами, и сияние их радужных оболочек устыдило даже лучи луны, падающие через большие живописные окна. Они позволяют своим мыслям затеряться во взгляде друг друга, делясь друг с другом своими секретами, своими обещаниями, своей историей в абсолютной тишине. И некоторое время они просто глядели, снова прижимались друг к другу. На этот раз пальцы скользнули в ткань, в попытке почувствовать, прикоснуться кожа к коже. Оба знали, что их наряды были на пике формальности, и потребуется некоторое время, чтобы устранить эти препятствия, но они не мешкая приступили к миссии. Россия ласкал лицо юноши, пока его возлюбленный тянулся к его спине, чтобы расстегнуть ремни, спрятанные под ярким церемониальным плащом. Пальцы были так хорошо знакомы с этой одеждой, что она спала на пол быстрее, чем Иван успел снова наклониться и поцеловать супруга. Даже когда их губы снова встретились по требованию русского, разум Альфреда не отступил от искомой задачи. Ладони продолжали скользить вверх по сильным рукам Брагинского, к бокам, груди, вскрывая пряжки и расстёгивая ремни. Ощутив, что груз наряда на нём постепенно ослабевает, он стремился раздеть Америку. Сняв перчатки, украшавшие его руки, он коснулся своими бледными пальцами его одежды. Сначала снял богатые драгоценности, отложив драгоценные камни и дорогие медали, прежде чем начать лишать американца скрывающих его кожу тканей. Россия будто впадал в астрал от горячих вздохов Альфреда, целуя в уголки губ, подбородок, оставляя засосы на шее. Младший выгибал шею от любовных поцелуев, призывая продолжать. Губы остановились на пульсирующей коже, и открыв рот, он начал водить зубами вдоль изгибов шеи, покусывая её весь путь вниз к расстёгнутому воротнику. Вздохи переходили в стоны. Ивану хотелось отодвинуться на несколько сантиметров, чтобы посмотреть на лицо мужа, надеясь увидеть умиротворение. Вдруг Джонс распахнул свои горящие от желания глаза. Его губы распухли от страстных поцелуев и раздвинулись, выпуская удовлетворённые выдохи. Поцелуи повышали температуру, руки обвивали тело другого, сжимая в объятиях физически, а языки снова ощущали вкус друг друга. Пальцы вцепились в одежды, натягивая ослабленные ткани. Россия первым переместил руки, отправившись вниз, и его язык покинул жаркий рот юноши, припадая к шее. Ладони нашли опору на бёдрах супруга, ощупывая ремни и кобуры для декоративных церемониальных предметов Америки. Они не искали пряжки к этим ремням, вместо этого крепко держались за таз, разворачивая Америку на сто восемьдесят градусов и теперь прижимая его спиной к себе. Руки старшего обхватили часто вздымающуюся грудь и опустились к плоскому животу, дожидаясь реакции. Но когда горячее дыхание коснулось кожи, Брагинский взглянул в глаза возлюбленного, чьи радужки темнели с каждой секундой. Длинные тонкие пальцы одной руки вцепились в шею, а другой — запутались в пепельных волосах. Стон вырвался из приоткрытых губ Америки: Иван в первый раз качнул бёдрами. Штаты синхронно двинулся назад, трясь об уже твёрдый член. Это движение вызвало судорожный вздох из горла России и подтолкнуло к следующему действию. Они вдыхали чужое дыхание, ощущая прикосновения к коже, вкус на языке. Они дрожали, вздыхая и постанывая. Оба чувствовали, как возбуждение сжигает их изнутри, а нежная пульсация причиняет боль внизу. Американец улыбнулся и нежно уткнулся носом в чужую щеку, прежде чем вовлечь губы мужа в более крепкий поцелуй. Он отстранился незаметно. Брагинский держал его, двигая бёдрами, но в следующее мгновение оказался парализованным, не понимая, что происходит. Америка гипнотизировал его, отходя на несколько шагов, становясь всё ближе к большой кровати, на которой они спали. Он постоял немного спиной к нему и, пошло улыбаясь, повернулся к России, его руки потянулись вверх и спустили с плеч расстёгнутый, потный костюм. Остальная одежда была также легко сброшена, и теперь юноша стоял совершенно голый, купаясь в ярких лунных лучах, падающих из окон. Он вытянул руки вперёд и закинул за голову. Фиолетовый взгляд упал на подтянутые мышцы, затенённые серебристым светом. Америка божественен. Раньше он рос медленнее, но когда, наконец, отодвинул те подростковые годы, он начал неуклонно взрослеть, и сейчас Россия мог видеть результат полной зрелости тела. Стояла полная тишина, никто не сказал ни слова. Альфред с радостью продемонстрировал себя своему партнёру, в то время как его глаза указывали Ивану следовать его примеру. Но вместо того чтобы прислушаться к этим молчаливым мольбам, тот приблизился. Его руки пробежались по грудной клетке юноши, пальцы проследили за мышцами и пробрались к спине, двигаясь вверх по позвоночнику и остановив ладони около лопаток. Их взгляды застыли. И снова они встретились посередине. Иван всё больше прижимал Джонса к себе, но тот, в свою очередь, вдруг перестал проявлять инициативу. Как только он поднял руки, мужчина подумал, что он будет держаться за него, но его ладони начали скользить по колыхающемуся мундиру, дёргая его, даже умудряясь стянуть на пару дюймов, не прерывая поцелуй. Поцелуй-таки разорвался из-за желания Америки прижаться губами к обнажённой коже. Он сразу же наклонил голову, целуя бледное горло, задержавшись на некоторых участках кожи, посасывая и надкусывая. Его тёплые руки легли на грудь России, поглаживая мускулы и маленькие серебристые волосы. Брагинский положил ладони на поясницу американца и крепче прижал его к животу, наслаждаясь нежностями супруга. Его церемониальное одеяние не имело значения, поскольку Штаты почти что снял его. Всё, что важно в этот момент, это возможность быть так близко. Америка обнимал его за шею, притягивая ближе. Некоторое время они целовались, их дрожащие ноги переплетались, и единственным способом решить проблему было падать... на постель. Инстинктивно юноша отодвинулся назад, заползая на матрас, пока Иван не смог удобно подойти к нему. Именно тогда их тела расслабились, а руки вновь принялись ласкать другого. Поцелуи, которые запечатлел он на губах Альфреда, вскоре померкли и упали ему на шею и грудь. Младший издавал гораздо более приятные звуки, когда Россия касался груди и живота. Взяв в рот сосок, он жарко выдохнул на него, перекатывая его языком и оттягивая зубами. Американец выгибался ему навстречу, вертясь под странными углами, чтобы ещё больше поддаться горячим губам. Но довольно скоро Брагинский отпустил и наградил слюной другой сосок. После России, Джонсу придётся бороться за право сделать то же самое. Он захотел сесть, но ему не позволили, потому что Ивану слишком нравился этот сердитый взгляд среди его раскрасневшихся черт. Не успев его как следует возбудить этим действом, мужчина внезапно почувствовал себя перевернутым. Разворот привёл обоих ближе к краю кровати, но не настолько близко, чтобы рухнуть с неё. Растянувшись на простынях, он расслабился под молодым телом. Тот оседлал его сильными бёдрами и заставил потереть каждую часть своего тела. Русский вспомнил кое-что из юности Альфреда, когда молодая страна был настолько сексуально озабочен, что набрасывался на него при любом удобном случае. Воспоминание вызвало улыбку, потому что он плевал на все свои дела и до умопомрачения удовлетворял потребности Америки... а поскольку он так долго находился в подростковом возрасте, Иван на какое-то время ушёл от национальных обязанностей. Вынырнув из размышлений, Брагинский почувствовал явное прикосновение губ к головке своего члена. Он моргнул и посмотрел вниз: Америка скатился ниже и сидел на его ногах, наклонившись, сжимая член русского в одной руке, губами прижимаясь к голове. Всасывание было мягким, почти как покусывание, простые дразнящие касания до крайней плоти, пока Джонс не высунул язык, потирая нижнюю сторону, медленно скользя по органу. Член пульсировал и рос. Возбуждение от обжигающего рта разгорячило русского, а внутри вскипала кровь. Ладонь обвилась вокруг основания, что заставило член набухнуть, и России приходилось успокаивать себя, чтобы не начать преждевременно вдалбливаться в рот молодой нации. С открытыми глазами и приоткрытыми губами он сдерживал собственнические телесные порывы, удерживая Америку на себе, скользящего языком по его стволу. Мужчина постоянно удерживал свой взгляд на плитках на потолке. Глаза сканировали картины и декор, пока тело дрожало от удовольствия. Раздался тихий вздох от ощущения, как чужие губы двигаются к основанию, где загорелые пальцы продолжали тереть и ласкать вены, вьющиеся вокруг члена. Он задержался на мгновение, отстранился и пососал головку, а затем снова двинулся вниз. Стоны срывались с уст русского, в то время как Альфред орально ублажал его с опытом, который пришёл из столетий рутины и практики. Он мог чувствовать весь процесс поглощения: движение мимо зубов, шевелящийся язык, дрожащий пищевод. Кожа двигалась от того, как сильно сосал Америка, окрашивая щёки. Член был тщательно обдан слюной, что облегчало ему работу, и вскоре после того, как он ускорил темп, Иван почувствовал дискомфорт в этом горячем рту. Но он больше не говорил ни слова предостережения или беспокойства супругу. Они были любовниками так долго, что не нуждались ни в каких сигналах. Оба и так хорошо осведомлены в способах удовлетворения тела своего партнёра, поэтому ничего не требовалось, кроме согласия. Наконец, Альфред отшатнулся от члена с задыхающимся вздохом. Ладонь ещё удерживала пульсирующий орган от любых подёргиваний. Губы молодой нации оставались пухлыми от предыдущих действий, покрытыми скользкой слюной, которая сияла в лунном свете и маленьком блеске спермы. Россия буквально ощутил, как по телу юноши пробежала дрожь, а его голубые глаза были подёрнуты тёмной дымкой, полуприкрыты веками и словно умоляли. Но эти глаза всё ещё удерживали Брагинского в каком-то параличе. Он не мог пошевелиться, когда они так смотрели на него, и поэтому молча наблюдал, как Джонс двигался, упираясь коленями в его бёдра. Поцеловав Россию, американец потянулся назад и, взявшись за его разгоряченный член, прижал сочащуюся смазкой головку к кольцу своего входа. С их вторым поцелуем он скользнул вниз, не останавливаясь, пока каждый дюйм не втиснется в него. Он стонал во рту Ивана, а старший с удовольствием поглощал каждый звук. Прервав поцелуй, они прижались губами к губам друг друга, прерывисто дыша, пока их руки блуждали, ощупывая тела. Одна рука русского лежала на бедре Америки, другая скользила вниз по его позвоночнику к пояснице. Не дожидаясь, когда Брагинский возьмёт над ним шефство, Штаты, качая бёдрами, приподнялся и упал обратно на член. — И-Иван... нгх, — он никогда не устанет слышать стоны и всхлипы Альфреда. Эти звуки заставили его ещё крепче прижать к себе свою любовь, протянув руку и гладя его измученное страстью лицо. Он смахнул золотую чёлку с трепещущих голубых глаз, и юноша откинулся назад и снова застонал, поднимаясь и падая на Россию. Их движения были настолько синхронны, что ни один из них не чувствовал необходимости толкать и тянуть руками, но они отчаянно цеплялись друг за друга, чтобы чувствовать, как дрожат конечности и кости, выступающие при каждом движении. Ощущение поцелуев на своей ладони послало ощущения вниз по всей руке России, которые сначала покалывали пальцы, а потом это чувство плыло дальше и селилось в груди, утопив бьющееся сердце любовью к этой стране на протяжении стольких жизней. Америка начал обнимать его. Он открывал себя, чтобы создать лёгкий вход, опускаясь вниз, опять сжимая свои стенки. Иван застонал от этих действий, и теперь обе руки сильнее сжимали молодую нацию, ногти впивались в загорелую кожу, а пальцы сжимались, вызывая синяки. Мужчина видел свой член всякий раз, когда Джонс поднимался. Он распух, его основание утолщалось, а вены, извивающиеся вдоль него, пульсировали от такого количества горячей крови. Он всё больше краснел, но была заметна небольшая борьба Америки, норовя полностью сесть на орган. Размер растягивал юношу с каждым скачком, и когда Брагинский начал поднимать свои бёдра вверх, чтобы помочь ему, он заметил пронзительное удовольствие, искажающее лицо супруга. Золотистые брови сошлись вместе, глаза зажмурились, зубы стиснулись, кусая губы. Грудь тяжело вздымалась, виднелись дрожащие грудные мышцы при каждом вдохе. От пота, выступившего на его безупречной коже, он точно сиял в лучах луны. И тяжело вздыхал, бьясь в муках любовных ласк. — Альфред, — выдохнул Россия, протянув руку вверх, прижимаясь к склонённой шее супруга. Пульс под его прикосновением учащался, и когда голубые глаза распахнулись, глядя на него, Ивану захотелось поцелуя. И Америка дал ему один. Молодая красивая страна наклонился и прижался к губам своего мужа, задерживаясь на какое-то время. Джонс открыл рот, призывая войти. И когда русский всунул свой язык внутрь, тот сжал на нём зубы и начал сосать, как его член. Россия стонал, одобряя эти действия; руки потирали спину и бёдра, пока не сжали эту дерзкую задницу. Вздох, который издал Америка, вынудил его отпустить язык, но мужчина вдавил его глубже, скользя за зубами и под дрожащим языком американца. Их рты двигались навстречу друг другу, посасывая губы, сплетая языки. Именно в этом танце Брагинский прижал чужую грудь к себе, столкнувшись с Альфредом и сбив его с ног. Теперь он прижимал юношу к простыням, касаясь ладонями бёдер, которые раздвигались сами по себе. Россия тут же подхватил ритм, который нарушил. Он замурлыкал от ощущения сжатия входа и потёр внутреннюю часть ног, чтобы помочь Джонсу расслабиться. — А... ах! — Америка откинул голову на простыни, а его волосы рассыпались вокруг него, словно золотой шелк. Глаза, жмурясь, беспрестанно хлопали длинными ресницами, которые касались его щёк. Руки сжимали не столько Ивана над ним, сколько простыни под собой: пальцы вцеплялись в ткань, тянули и рвали — это не первая постель, которую они испортили. — Иван, ох... да, Иван! Стоны раздавались громче, усиливалась и дрожь в теле. Россия вздрогнул: внутри всё крышесносно сжималось вокруг его проникающего члена. Толчки стали немного более сильными, приближаясь к разрядке. Их крики и стоны так знакомы этим стенам их спальни. Это знак их близких отношений, как любовь и уважение людей друг к другу. Пока американцы и русские вместе праздновали ещё один день единства, их страны просыпались в объятиях друг друга. — Иван! — вскрикнул Америка, открывая глаза и выпуская из рук разорванную ткань кровати, чтобы прижаться к телу супруга. — Иван, ах! М... быстрее, прошу! Тот наклонился и поцеловал его, и у Альфреда перехватило дыхание. Сильные руки младшего прошлись вверх по спине, прижимаясь к шее, будто желая сделать поцелуй более интимным, и запутываясь в пепельных локонах. Русский застонал, вонзаясь так глубоко, как только мог, и позволил себе расслабиться. — М-м-м, а, да, о... да... — в последние мгновения выдохнул Джонс, утопая в волне оргазма. Его член упирался в живот Брагинского, горячий и излившийся от удовольствия, получаемого от трения о мышцы высокой страны. Иван протянул руку между ними и стиснул член юноши, кончая сам. Вздохи американца превратились в короткие стоны, и он очень наслаждался чувством того, как всё внутри заполняется спермой. Оба на секунду замерли, упиваясь связью и присутствием друг друга. Их прерывистое дыхание нарушало тишину вкупе с удовлетворенными вздохами изо ртов. — Я люблю тебя, Альфред, — прошептал Россия, уткнувшись в грудь супруга, чтобы послушать, как быстро бьётся его сердце. — Скажи, что ты тоже меня любишь. Пальцы, расчесывающие его волосы, на мгновение замедлились, решив вместо этого обхватить голову. — Ты же знаешь, что люблю, — тихо ответил Америка. Колени успокаивающе поглаживали бёдра Ивана, а молодая нация время от времени сжимал член, всё ещё находящийся внутри себя для более близкого ощущения. Наступило молчание, прежде чем Штаты заговорил вновь. — Утром всё будет так же, да? Брагинский чувствовал себя в безопасности в объятиях Америки, а его беспокойная душа обретала покой. При вопросе он пробурчал что-то себе под нос, будучи ещё не в состоянии понять смысл этих слов. — Ну, знаешь, как сегодня утром, — напомнил Альфред. — Каждую ночь мы занимаемся любовью, будто боимся потерять друг друга на следующий день, а потом, наутро ты проснёшься от кошмаров и обнимешь меня, словно недавно стал свидетелем моей смерти. Послышался раздражённый вздох, но тема больше не поднималась. Мужчина молчал и лишь крепче сжал американца. Мысль о том, чтобы заснуть и увидеть во сне времена, когда они были врагами, когда они стремились покончить друг с другом, была пугающей. Ужасающей. — Потом разберёмся с этим, — отрезал Иван, пытаясь облегчить любые неприятности, которые он мог возложить на своего мужа. Он улыбнулся и приподнялся на локтях, рассматривая красавца под собой. — К примеру, завтра, м? Я уверен, что тебе не терпится увидеть те новые территории. Юноша усмехнулся и радостно кивнул, крепко стиснув чужую руку. — Но только если ты будешь со мной. — Не знаю, где ещё я мог бы быть, — довольный, Брагинский положил на него голову и прикрыл глаза. И снова тишина окутала их, пока они обнимали друг друга, купаясь в лучах страсти и предвкушения завтрашнего дня. — Иван... что ты думаешь о колониях? Крутанувшись вправо, он лёг рядом, смотря на Джонса; аметистовые глаза глядели в глубокие сапфиры. — Я дорожу ими и уважаю всю тяжелую работу, которую их родители вкладывают в их создание и стабильность. Верю, что однажды многие из них могут даже стать такими же нациями, как мы, — Россия погладил его щеку, наслаждаясь тем, как Америка прижался в ответ. — А ты? Ты мечтаешь о создании своих колоний? — Ну, с большим количеством неизведанных территорий эти места будут нуждаться в цивилизации и станут идеальной землей для колоний, но, нет... Я не хочу создавать свои колонии. Русский усмехнулся. — Тогда откуда такой внезапный интерес? Я бы тоже хотел, чтобы другие населяли эти места, — снова. — Эти территории я отдал тебе в первую очередь. Если захочешь их колонизировать, ты имеешь полное право, прежде чем остальные попросят разрешения на заселение. Америка затих. На самом деле Россия заметил, что он даже не смотрел на него. Какая-то мысль выбила его из колеи. — Фактически... я бы одобрил эту идею, если бы... — сверкающие голубые глаза наконец-то поднялись на мужа, и самая любящая улыбка изогнула губы юноши, обнажив жемчужно-белые зубы, блеснувшие в серебристых лучах луны. — Если бы ты колонизировал вместе со мной. Брагинский моргнул. Честно говоря, он не ожидал, что его супруг вдруг заинтересуется образованием колоний, и не проявлял никакого желания, но... колонизировать вместе. Милое понятие, но приближения к такому Россия, за все его тысячи лет жизни, не видел. — Н-но после того, как мы всё изучим, нанесём на карту и, возможно, совершим путешествие на Луну. Просто мысль, не обращай внимания. Его болтовня давала понять, что Альфред действительно обдумывал эту идею, наверное, в течение долгого времени. Но как долго? Вздохнув, Штаты взглядом скользнул по падающим на них лунным лучам. Пальцы пробежались по свету на одеяле, и он пробормотал: — Интересно, можно ли колонизировать Луну? Было бы смешно, да, Иван? — рассмеялся он, пытаясь свести тему к более беззаботной. Иван усмехнулся, опёрся на руку и поцеловал Америку в висок. — Не знаю, сработает ли это так же хорошо, как звучит, — и это не значит, что они не могут попытаться. — Но мы сначала колонизируем Землю, прежде чем попытаемся выйти за её пределы. Американец напрягся под его касанием и удивлённо взглянул на него. Это вновь рассмешило мужчину. — Этот взгляд тебе очень идёт. Я уже видел его сегодня. Тот не покраснел и не отвёл взгляд от такого юмористического замечания. Он наклонился вперёд и всмотрелся в фиолетовые глаза, дабы убедиться, что Россия не шутит. — Ты... ты бы стал колонизировать... со мной? Россия потянулся к руке Джонса и порывисто обнял её. — Только с тобой. Внезапная улыбка Америки стала ещё шире, чем тогда, когда он увидел то, что когда-то называлось горой Рашмор. Как мило, и он, широко раскинув руки, обхватил шею Брагинского, будто норовя задушить до смерти. Рывок заставил русского упасть на спину, а юноша скользнул на него сверху и оседлал его в крепких объятиях. — О, спасибо, спасибо, спасибо! — благодарил страна, визжа от восторга. Он уже почти раздавил лицо России, стискивая ладони на щеках мужа и одаривая бесчисленными поцелуями. Иван же смирился со своим положением, просто продемонстрировав ему признательность. Отстранившись, Америка улыбнулся во все тридцать два, выровняв дыхание. — Ты действительно изменился, не так ли? Мужчина кивнул, потирая руками его поясницу. — Мы равны, Альфред. Всё, чего хочешь ты, того хочу и я. Джонс снова обнял его, упав на него сверху. — Тогда я с нетерпением буду ждать завтрашнего дня, — мечтательно сказал он, закрывая глаза. — Даже если ты проснешься испуганным, как обычно, я буду здесь, чтобы рассказать тебе обо всём, что мы запланировали вместе. И я знаю... что ты будешь так же счастлив, как я сейчас, — он поднял руки России и поднёс к своей груди, где билось сердце. — Я люблю тебя, Иван. Пока Альфред погружался в сон, Брагинский крепко прижимал его к себе, с нетерпением дожидаясь восхода солнца и наступления нового дня. Пугающая мысль — увидеть во сне жестокие воспоминания — всё ещё давила на Россию, но он знал, что с Америкой рядом он сможет двигаться дальше, в каждый день, и медленно оставить это мучительное прошлое позади. И даже... Даже если всё это сон... Даже если бы Россия просто представлял себе этот момент, эту жизнь, как средство справиться с горем и трагедией в своей жизни во время конца перед исчезновением в небытие, тогда он с радостью признал бы это. Этот день в раю был для него всем, и он помог сердцу биться вновь, как будто он был жив; то, что он никогда не мог почувствовать в любой жизни... но не в этой. Возможно, это и правда сон. И Иван закрыл глаза, чтобы узнать, был ли это какой-то рай, созданный, чтобы успокоить его измученное и разбитое сердце в конце.