до предела

Зеленые линии вен напоминают болотную тину, безголосая и прокуренная Ариэль улыбается, губы пухлые искривляет, кровь собственную с них слизывает, смеется болезненно и хрипло — воспалившееся горло дерет, звуки из него выходят рваные, пустые; Лидия на илистом дне задыхается — не в сравнение с героиней сказки — высохшие жабры скрипят отвратительно, перерезать бы их проволокой, только острые предметы вне зоны доступа. Малахитовый в ее зрачках бледнеет, матери от нее тошно, у Лидии под глазами синим и фиолетовым усталость расцветает, кожа белая, прозрачная, кости наружу вместе с выпотрошенной душой; Скотт руку кладет успокаивающе на плечо, кости крошатся хрустят — недостаток кальция, сна и Эллисон, по большей части только ее. МакКол собственное четырехкамерное неровными швами перечерчивает, в попытках перезапустить ржавеющий механизм — он скрипит, вылезшими острыми краями на куски режет; починить разбитое у них не выходит. Лидия острые колкие слова равнодушных людей принимает хрупкими линиями лопаток, прорывающимися из-за траурно-черного, кости крошатся, Лидия ухмылкой режет идеальное отражение — едва ли крепче Стайлзовых родинок которые не собрать ни в одно известное ей созвездие. Они прокляты, в каждом извороте жизни скрывается истинная злачная судьба, готовая переломать их, выпотрошить, оставить бесцветные призраки, напоминающие умерших, они прокляты героизмом, приводящим к смерти чаще, чем эгоизм; Мартин запястья хлипкие дергает, по губам чем-то алым и взглядом острым — не выходит, от умной девочки, умеющей играть в бесчувствие, остаются осколки. Стайлз смотрит на нее как на чертову богиню — ничего нового после первого влюбленного взгляда в семь и до маниакального желания страдать за нее до шестнадцати; Лидия — чертова богиня с положенной на алтарь душой и подгнивающими внутренностями, блядски красивая со своими изломанными линиями, сколами, и распухающими венами, Стайлз бы отдал остатки своей, только из их прожженных сущностей давно уже не собрать целого. Лидия за веками прячет изображение — разбросанные по плечам кудри и самая красивая в мире улыбка, тонкие запястья и искренняя, не поддающаяся сомнениям, дружба. — Блять, блять, блять, — марево таблеток на полу практически снег, плитка красная-красная, трещинами покрывшаяся, Лидия пальцами дрожащими собрать рассыпанное пытается, в косметичке давно нет места алой помаде, консилеру и подводке — губы ржавые, кровь засохла, осталась, синяки практически ирисы через мутное стекло дома Арджентов, контур глаз давно потерялся — Лидия коллекционирует таблетки, стащенные у матери, Лидии смеется — никогда не думала, что закончит так, глотая таблетки для блядского спокойствия, когда хуже уже некуда; полумертвым пусто и холодно. Его кожа белее снега в январе, а в зрачках болезненно тепло — он последними крупицами покрытого льдом сердца, чтобы не сдохла на старой больничной койке от пневмонии — Лидии плохо, все по-старому, стертые границы и пустые глаза; Стайлз давно спасенный, но обреченный для нее на вечное умирание, Стайлз под коркой льда. Крик банши мешает спать постоянно подыхающим, Стилински в ее комнату врывается, кровь дышать не дает, на губы капает, Стилински запястья ее бледные тянет на себя, остановить ее обезумевшее существование пытается, она в его руках дергается, локтями острыми бьется, смерти просит — ему, себе, им всем, проклятым. Эллисон тянет запястья, Эллисон пальцами гниющими за нее хватается, Стайлз в схватке с ней неизменно проигравший — с мертвыми наполовину живым не справиться; звук прекращается. Стайлз бесполезной жертвенностью со своим неизменным "я в тебя с первого взгляда, с первого равнодушия, с первой колкости, брошенной до обидного громко в спину", Лидия пустая, совсем не фарфоровая, картонная, от слез своих размокшая, выброшенная, оставленная. Лидия на Стайлза смотрит с отвратительным узнаванием — лис ухмыляется, лис его лицо привычное изрезает рваными усмешками, от которых холод и липкий едкий страх по позвонкам. Стайлз в нее с первого и до последнего, до уставшего вздоха ссохшихся ребер, он не слышит, но в взгляде читает; проебавшаяся Ариэль не умеет отпускать, Арджент скалится и руку протягивает, зеленые, как тина, вены утягивают Мартин на болотистое дно.