до предела

Вторая неделя траура по цвету неизменно черная, углем и трухой покрытая, со вкусом горьковатых таблеток на языке и рассеивающимся вниманием одноклассников, не понимающих, как Арджент сдохла и зачем; вторая неделя без Стайлза у Мартин невозможная, пустая и холодная — боль за ребрами и расцветающие отцветающими ирисами колени, в кровь разбитыми в отчаянных попытках не сдохнуть от осознания смерти — Лидия предпочла бы стереть их до алых царапин и пятен в молитвах, только Бога у Мартин нет. У Лидии есть смерть — верная подруга, тянущая костлявые руки к жизни ее друзей, жадная и вредная, неодолимая и постоянная; у Мартин есть антидепрессанты, доводящие до состояния полного равнодушия, за которым сотни молитв всем и в никуда — Мартин все еще безбожная и отчаянная, подругу мертвую спасти мечтающая. У Мартин на самом деле только звенящая пустота, вперемешку со скорбью и горячим, обжигающим губы, кофе, у Мартин нет даже чертового Стайлза. Стилински в попытках добраться до нее безутешен, на первую неделю все силы тратит, забывает, что лимит их разговоров очень короток, количество неловких взглядов и полу-касаний практически на нуле, Стилински забывает, что бледнолицее существо с распухшей синевой под глазами в ее сознании соединился с мальчиком с битой, с неловкостью, преследующей его с детства, с израненной сердечной мышцей, вдоль которой имя ее вырезано посмертно. Стайлз путается тоже, Стайлз не различает окончаний, механизм разделения — здесь его поступки, здесь — мои, эти смерти — его вина, на мою не приходится и целой единицы — не срабатывает, обрушивается на него едким "виноват", уничтожает остатки его сна, его жизнь поглощает жадно. Стайлз, хрупкая человеческая оболочка для злого духа, пустая оболочка, свободная, Стайлз грехи свои отмаливать готов, для него подохнуть за чужие смерти несложно, только никому его жертвы не нужны. Стайлз без Лидии — словно наркоман без дозы, он от нее зависимый, с того проклятого первого взгляда и до конца жизни, только у Мартин сил нет, чтобы бледность лица его разглядывать, только в Мартин ни черта нет, чтобы за глазами его не видеть все произошедшее. Стайлз без Лидии — разваливающаяся груда костей, с трудом поддерживаемая МакКоловским крепким плечом; Стайлз на Скотта смотрит, на его жалость, заботу, попытки жить дальше, Стайлз улыбку пытается изобразить, заставить онемевшие мышцы сымитировать счастье, вкус и запах которого он давно уже забыл, из жизни своей вычеркнул, Стайлз смотрит упрямо и долго, иронию подмечает — любовь всей жизни потерял Скотт, а в ничто превратился он. Стайлзу до Лидии один звонок, он набирает ей в пятьдесят третий, выслушивает звенящую пустоту между гудками и звонкий голос автоответчика, просящий перезвонить ей позже; сроки их "позже" Стилински кажутся завышенными, необратимыми, сроки их "позже" совсем не определены. Его грызет изнутри именно это — страх, что она никогда не ответит, не поднимет трубку слегка дрожащими руками и не скажет что-то тихо и сорвано. Стайлзу без ее голоса совсем плохо, он и хрип и вздох ее краткий готов услышать, только Мартин без Стилински — груда костей, затянутых в угольно-черное, неспособная и на чертово слово, только для Мартин Стилински — загадка, огромный лабиринт, на поворотах которого существо с обмотанным бинтами лицом и Они, на части готовые разорвать любого. Стайлз набирает, номер ее телефона у него в памяти давно уже оседает, Стайлз кнопки стирает вместе с кожей на подушках пальцев, Стайлз пальцы в кровь разъебывает, костяшки зудят и ноют — он контроль свой завязывает на ней, потому что стабильность свою теряет, он все связывает с ней, и тишина непроизносимых ею слов его изнутри разрывает. Стилински гаснет и зажигается снова, злость на самого себя вместо бензина, Стилински пальцы обжигает, опаляет в бесконтрольном желании стать лучше, в непонимании, что лучше и как. Он разваливается, трещит по швам, но неизменно набирает заученный номер полыхающей морально банши. Стайлз остатки стабильности теряет, когда она трубку поднимает и молчит, но делает этот проклятый жизненно важный вдох.