до предела

Мартин подолгу молчит, замирает, словно пораженная очередным видением, застывает, подобно статуе, и бледная вся, тонкая, измученная и уставшая, с душой наизнанку вывернутой; за спиной у Лидии сплетни и смерти, клеймо безумной и безутешной, готовое укрепиться за ней, заменить ей имя и фамилию, за Лидией тянутся жизни, несчастные души, чей срок отмерян и скоро закончится, рядом с Лидией — Стайлз, чье дыхание в трубке излишне громкое, нервное, беспокойное, Стайлз, подобно ему, комок нервов, натянутых до предела, готовых лопнуть гитарной струной, расстроив остатки баланса между безумием и разумом, смешавшимися, запутавшимися. Стайлз, нервный, за голос Мартин сдохнуть готовый, едва не задыхается, когда она трубку берет, он чует, знает, что по другую сторону — она, неизменно рыжая, неизменно сломанная, неизменно практически его — на сотые, на тысячные, но его. Стайлз возвращается в школу, потому что психолог говорит, что ему лучше, и Стилински поверил бы ей, скажи бы он слово на невероятно долгих и бесполезных сеансах; Стайлз молчит, он, как Лидия, теряет всякую возможность говорить, когда сталкивается с необходимостью обсуждать произошедшее или хуже — рассказывать о собственных чувствах, о том, как проходит его горе, вспомнить про стадии, поделиться. У Стайлза за ребрами смешение ужасное — вина, боль, сочувствие, отчаянное желание дотянуться до секундной радости, вынырнуть из скорби, которая словно море — глубокое, волнами накрывающее его, поглощающее; Стайлз в этом полностью, воды с солью наглотавшийся, болью переполненный. — Я не он, — говорит за завтраком, стуча вилкой по тарелке, дотрагиваясь до еды и не пробуя, — Стилински давно выучил, что таблетки уничтожают аппетит, особенно — если не следить за дозировкой. Отец не отвечает, говорит, что-то о новом деле, пытается найти в нем былой интерес, только Стайлз пуст и переполнен одновременно — не способен на что-либо, кроме всепоглощающего желания смотреть на разорванные алые нити бессмысленного теперь расследования и слушать тишину непроизносимых Лидией слов. Лидия на счастье не способна тоже, Лидия погребена вместе с Эллисон морально, она таблетками и короткими разговорами с матерью о бессмысленных вещах заполняет день свой каждый, устало глаза открывает бледно-зеленые, цвет яркий потерявшие, несколько жизней словно видевшие. Мартин терпит и ждёт, когда скорбь пройдет, отпустит ее, когда бедная на действия жизнь банши перестанет интересовать ее. Лидия терпит-терпит-терпит и взрывается, услышав: — Вы могли бы устроить вечер для нее, принести фотографии, поговорить, — мать говорит спокойно, не видит в этой идее ничего пугающего, только для Лидии это равноценно пытке, для Лидии, каждую ночь Эллисон во снах встречающую, это хуже смерти. У Мартин неприятно хрипит голос, когда она говорит со Стайлзом.