до предела

Контур глаз, подведенных черным карандашом выходит неровным, у Мартин руки дрожат предательски, подзабывшие механизмы, которые когда-то были ежедневными, скорыми, идеальными, Лидия начинает заново, дрожь унять пытается, уговаривает ее словно старую подругу, практически на месяц исчезнувшую и другой, изменившейся вернувшейся. Она перед зеркалом проводит много времени — за день больше, чем за предыдущие три недели, Лидия красноватые линии глаз распухших отмечает, она ирисами расцветающие признаки недостатка сна, кислорода и жизнедеятельности прячет под слоем забытого, непривычного ей макияжа — на лице словно маска, красивая картинка идеальной девочки Мартин, чье мнение в школе первое по важности, чей парень — капитан команды по лакроссу, лучший игрок. Платье у Лидии желтое, она вся лучами солнечными словно пронизана, и чувство это — обманчиво-теплое, лживо-счастливое — ей чужим, неподходящими кажется. Мартин, переросшая траурные платья угольно-черного, все ещё не беззаботная, не спокойная, не освободившаяся от тяжкой ноши вечной печали по храброй Эллисон, жизнь отдавшей в борьбе, по Эйдану, который всегда был лучше, чем хотел казаться, по Эрике и Бойду, они оба мимо Лидии пролетевшие, и от этого не лучше; они все стая. Лидия тянется к другому, только мать торопит ее, успокаивая ее, что платье прекрасно, как и она сама; матери ее заинтересованность эта кажется вещью более здоровой, чем все, что происходило с ней в последние три недели — на скорбящую дочь смотреть сил у нее не остается. Мартин все стадии неравномерно, неловко, неумело проходит — как к горю можно подготовиться, зачем, так даже у самых безнадежных не выходит, Лидия — солнце потухшее, предвестница смерти, борец за жизнь свою и чужих, она верящая, она отчаянно хочет снова ею стать. Третья неделя после похорон становится неделей Мартин, в чем-то ярко, внимание на себя обращающем, со слабыми биением жизни в подведенных черным глазах, в зелени зрачков малахитовой, не пугающе желтоватой и выцветшей; Мартин пытается стать обновленной версией себя, более стойкой и сильной, на смерть смотрящей без страха, но с тем же желанием помочь, остановить ее приход. Стайлз, в новую жизнь входящий чуть более медленнее и неудачнее, без ослепительного триумфа, на Мартин смотрит внимательно, за ребрами у небо боль все еще живая, сильно, только Мартин чертовски красивая, невыносимая, такая, что задохнуться можно окончательно. Лидия — давно не сахарно-приторная, нарочито наивная, Стайлза и Скотта шугающаяся, Лидия другая. Она рядом с ним садится, у Стайлза толстовка красная ей приносит воспоминания, теплом обдает от памятных моментов, Мартин улыбается — впервые искренне — и говорит ему голосом, звонкость вернувшим: — Ты про дело новое у отца говорил. Оборотни снова замешаны? — Стилински улыбается ей в ответ.