Любовь — болезнь такого сорта,
что не щадит ни мудрецов,
ни идиотов.
Альбер Камю
The Black Keys — Fever The Kooks — Stormy Weather Утренний ветерок зазорно колыхал занавеску, внося в удушье комнаты часть своей прохлады. Сакура всегда любила морозный чистый воздух и держала по крайней мере одну форточку окна открытой почти на постоянной основе, пока ворчащая от пробивающего сквозняка мама её не закрывала. Однако сейчас заботливо открытое ночью нараспашку окно обернулось против обитательницы спальни. Харуно непроизвольно во сне дёрнула свисавшей с кровати оголённой и замёрзшей ногой, — причиной неприятного пробуждения. Попыталась затёкшую и холодную конечность впихнуть под покров согревающего одеяла, но встретилась с весомой преградой — слабостью, а спустя мгновение начавший свою деятельность мозг пикантно напомнил и о сушняке, и о головной боли, и о похмелье в целом. Сакура скривилась, неуклюже поднялась с кровати, в предвкушении воображая холодную бутылку воды, и направилась к двери. Раз уж так сложилось, что в воде на этой планете зародилась жизнь, значит она определенно эту самую жизнь возродит и в человеке с похмельем. Девушка медленно вышла в коридор и болезненно скривилась во второй раз, словив своё отражение в зеркале: глаза красные, кожа бледная, но бледная не как у мертвеца, а как у человека с обезвоживанием и недостатком соли в крови, волосы растрепались и возвышались над головой гнездом, огромная футболка свободно висит на худощавом теле, едва доходя до середины ляжек, а на одном из колен красовался здоровый фиолетовый синяк, но фиолетовый не как ранний виноград, а как недозрелая слива. Она проходит на кухню с примыкающей гостиной и делает первое за все утро бодрое движение — открывает холодильник и извлекает бутылку минералки, окружённой, как ей кажется, священным ореолом. Жадно припав к горлышку, розоволосая девушка большими глотками вливала в себя целительную жидкость, чувствуя, как часть воды проливается и на грудь, и под ноги, стекает с подбородка и исчезает под материей большой футболки. Комната наполнилась хлюпающими звуками. Оторвавшись от бутылки, она шумно пытается отдышаться, утирает рукой подбородок и оборачивается в зал, натыкаясь на сидящего на диване сонного с до упора поднятыми бровями Саске Учиху. — А… А ты здесь чё делаешь? — Харуно с полными ужаса глазами нервно одёргивает футболку и в замешательстве ловит ртом воздух. — Ну, — он кивает на подушку и плед на диване, — Сплю. — Зачем? — теперь она пыталась прикрыть одной рукой грудь, а второй оттянуть край футболки как можно ниже. — Ну, — сиплым голосом протягивает он, оглядывая мокрые пятна на пижаме, — Чтобы жить? — Какого чёрта, Учиха, ты делаешь в моём доме? — Сакура шипит и оставляет какие-либо инстинктивные попытки прикрыться руками от чужака, который, по её догадкам, лицезрел только что не самое приятное водопитие, возможно, в своей жизни. — Тише ты, — он усмехается, рассматривая кокон розовых волос на голове, — Твоя мама меня уложила спать, когда я тебя привёз. — Куда привёз? — Сюда привёз, Харуно, — ухмылка делается шире, и он оглядывает синяк на коленке, — Болит? — Что? — она в недоумении смотрит на синяк, а затем на брюнета, — А это откуда здесь? — А это ты у подъезда сказала, что перепутала пол и потолок, — Саске начал тихо посмеиваться. — И? — И упала. — Зачем? — Тебе ж виднее, — тихо смеясь, он откидывается на спинку дивана, — Было, по крайней мере. Так болит? — Щекочет, — сквозь зубы проговаривает она, начиная закипать. В одной из извилин мозга резко набирала обороты мысль о том, что этот гадёныш, даже будучи в гостях, являл собой полноценного хозяина ситуации. Ибо она, как ни старалась, события прошедшей ночи восстановить в памяти не могла, — И на кой-хер меня вообще понадобилось привозить? Саске шумно вздыхает и пристально всматривается в её лицо, хмурясь. Запоздало Харуно осознает, что он сидит в пледе, а его штаны висят на спинке стула. Осознание приносит румянец на бледные щеки, алым пятном красовавшемся на белизне кожи. — Ты ничего не помнишь, — твёрдо говорит он и снова вздыхает, на что она лишь неопределённо водит головой и поджимает губы, — У Кибы ты нажралась. Сакура, насупившись, прислушивается к ощущениям своего тела и осторожно кивает, чтобы не раззадорить улей в голове. — Настолько нажралась, что с ног падала чаще, чем моргала, — уточняет он и получает в ответ смущённый кивок, — Я забрал тебя на такси, и мы доехали до твоего дома. Потом открыл дверь твоими ключами, но ты уже спала, так что пришлось заходить с тобой, — Харуно сконфуженно отводит глаза, разглядывая узор скатерти на столе, а парень терпеливо продолжает рассказ, опуская факт того, что спала она у него на плече всю дорогу до дома, — Я споткнулся об вешалку эту в коридоре, и вышла твоя мама, она тебя уложила, ну, и меня здесь. Повисла неловкая пауза. Сакура нервно перевела взгляд на невозмутимого и взъерошенного Учиху и медленно проговорила единственный пришедший на ум вопрос: — А зачем ты вообще меня увёз? Учиха на долю секунды оторопел, безмолвно открыл и закрыл рот, тупо пялясь на вставшую с бодуна Харуно, чувствуя легкий жар на щеках. С более осознанным видом он снова открыл рот, но фразу, составленную наспех за пол минуты, никто так и не услышал. Зато услышали звучный женский голос: — О, вы уже встали, — на кухню заходит мама Сакуры и тут же вскидывает в сторону дочери указательный палец, — А с тобой, дорогая, у нас будет отдельный разговор. Как вообще можно до такого состояния себя довести, а? И хорошо, что Саске такой порядочный, а то неизвестно, что бы с тобой вообще случилось! И в чём ты одета? Переоденься, Сакура, боже ж мой. Потупив взор, она неловко попятилась в сторону двери, пока её мама молча ставила чайник на огонь. — Саске, дорогой, ты чай или кофе будешь? Завтрак пах утренним похмелом, неловкостью и неожиданным воодушевлением родителей Харуно, заваливших ночного спасителя нажравшихся розоволосых девушек вопросами и мило обсуждавших с ним же такие пустяковые вещи, как предстоящую, по заявлению синоптиков, бурю на следующей неделе и вечные задержки автобусов. Сакура медленно ела, внимательно вслушиваясь в разговор, периодически чувствовала жар на щеках и ловила себя на мысли, что сегодня впервые за несколько лет она и родители завтракают в непринуждённой семейной обстановке.***
В понедельник Шикамару Нара плёлся в книжную лавку, вжимая голову в плечи и засунув руки в карманы джинсов. Его брови были нахмурены, взгляд рассеянно блуждал по асфальту, а потом и по выщербленной кладке камней улочки, а в голове из общего хауса ярче всех неоновым цветом мигала мысль о грёбанном холоде по середине лета. Озябший он дошёл до скамейки напротив книжного, безрадостно посмотрел на затянутое серыми облаками небо и раздраженно вздохнул, доставая пачку сигарет. — Как Буковски и Гофман… В поисках зажигалки он похлопал себя по карманам джинсов, сунул руку в широкий карман худи и вынудил на свет когда-то подаренное огниво. Смерив зажигалку турбо угрюмым взглядом, он быстро прикурил и спрятал её обратно. — Буковски и Гофман, — пробубнил он, скривился, а затем невесело оскалился, — Два заядлых алкаша. Где-то они, блять, и совмещаются. Докурив, он зашёл в уже открытую книжную лавку и лениво вскинул руку в знак приветствия помощнице, сидевшей на одном из кресел. Она легко улыбнулась, склонила голову на бок и отложила книгу, провожая хмурую фигуру парня взглядом до кофемашины. — Ты настроение под погоду подбираешь? Шикамару неопределенно пожал плечами и оглядел лицо помощницы, нахмурившись. — А тебе в холодное утро понедельника всегда так весело становится? — Холодное утро понедельника всегда отличный повод напялить свитер и плотно засесть в кресле с кофе, — довольно ухмыльнувшись, она потянулась обратно к книге, и Шикамару с полуулыбкой различил в ней Брэдбери. Он заварил себе капучино, аккуратно укачивая стаканчик в согревающихся ладонях, прошёл к дубовой стойке и задумчиво посмотрел на читающую блондинку, слегка закусившую губу. Казалось, она нырнула в страницы и телом, и разумом, напрочь забыв и о парне, который её внимательно разглядывал, и о рабочем дне, и о холоде за дверьми и книжной лавки, и её на данный момент маленького мира в руках. Шикамару Нара прочёл за всю свою жизнь сотни и сотни книг. Мировая классика, шедевры современности, неоднозначные произведения постмодернизма и романы битников. Но книгу с названием «Темари, но Собаку» ему прочесть всё никак не удается. Зато он точно знает, что эта книга самая сумасшедшая за последние его лет десять точно, самая непредсказуемая и порой настолько умилительно-нелогичная, что ему хотелось прятать лицо в ладонях и тихо посмеиваться под её недоуменные возгласы. Она ненавидела холод, но обожала свитера всех форм и расцветок и только поэтому ждала осень. Она любила читать всё, начиная от Гюго и заканчивая Палаником, однако терпеть не могла женские любовные романы. Она восхищалась незаурядностью и хорошим словарным запасом, но в порыве чувств мат из её уст выходил автоматными очередями. Она ужасно нетерпелива и требовательна, но иногда в период отсутствия покупателей заваривала себе капучино, вот так садилась с очередной книжкой в руках и едва заметно умиротворенно улыбалась. Шикамару точно знал, что эти недолгие минуты приносят ей гораздо больше наслаждения, чем его приход вовремя или незамедлительное выполнение им её просьб. Она аккуратно обращалась с книгами, особенно в мягкой обложке, стараясь не сминать переплёт до конца, но в то же время ей было абсолютно плевать на используемые ею закладки; обёртка от жвачки, кем-то забытый чек, обрывок бумажки, салфетка — всё относительно чистое, что могло пролезть сквозь страницы книги. И теряла она эти закладки с такой огромной частотой, что однажды он насчитал таких за день десять. Она всегда носила в кармане зажигалку, но ни разу в жизни не курила. Она любила пиво и омерзительно сладкие коктейли, одновременно ненавидя дорогой алкоголь, аргументируя это тем, что таких денег стоит только ящик её любимой относительно дешёвой медовухи, которая принесёт и пользы больше, и продержится дольше. Её трясло от любых насекомых, но она с воинственным кличем все равно снимала кроссовок и бегала за букашкой, чтобы её прихлопнуть. Она невообразимая. Сумасбродная. Неповторимая. И Шикамару Нара точно уверен, что безнадёжно влюбился в это орущее недоразумение, не входящее ни в какие рамки его логики. Но… …Буковски и Гофман. И теперь хозяин книжной лавки с изречением Камю был согласен. Это болезнь. Не иначе. Насильно оторвав взгляд от девушки, он выскользнул в подсобку, стараясь не отвлекать Темари от книги посторонним шумом, сел на видавший виды серый диван и глубоко вздохнул. Пахло обреченностью и аммиаком. Шикамару встрепенулся, поднялся на ноги и медленно обошёл небольшую комнату, шумно принюхиваясь. Неприятный запах улетучился также быстро, как и был унюхан. Показалось? Он мотнул головой, бегло оглядел подсобку и встал по среди комнаты, уперев руки в бока. — Совсем крыша едет… На следующее утро он столкнулся на выходе из подземки с Наруто, и оба, подрагивая от холода, быстро семенили к скамейке. Обнаружив её мокрой от утреннего дождя, Шикамару скривился и закурил под бубнёж недовольного сложившимися погодными условиями Удзумаки. — Бабка в метро вообще сказала, что буря будет, — неуверенно протянул он. «В башке у меня буря», — подумал Шикамару и посмотрел на всё такое же серое небо. — …да и похуй, — Удзумаки в собственной манере махнул рукой и расплылся в широченной улыбке, — Все равно в пятницу с Джирайей уезжаю. — Далеко? — Да не, в соседний город. Материал собирать будет. — В тамошних кабаках? — Шикамару весело гоготнул. — Ага, — блондин запустил пятерню в волосы, вороша их ещё больше, и засмеялся, — И в самых больших общих банях за городом. — Как в магазине, кстати? — протянул шатен, — Поле боя? — Тишь да гладь, — Удзумаки ненадолго просиял, затем нахмурил брови и уставился на друга, — Правда они странные пиздец. Толком не разговаривают с друг другом, вечно всё роняют, да и вообще, как будто не смотреть друг на друга пытаются. Прям, как… Наруто задумчиво пощёлкал пальцами, подбирая сравнение, а Шикамару изумлённо выгнул бровь. — …о, как та Шихо, которая до Темари была. Наруто, беспечно запрокинув руки за голову, направился к своему магазину. Шикамару же уже привычно покрутил в пальцах турбо зажигалку и скрылся в тепле книжной лавки. У входа в подсобку ему вновь почудился едва уловимый запах аммиака, но войдя в помещение нос не смог уловить его более. В полдень начался дождь, убаюкивающе для Шикамару стучавший в стекла окон. Он широко зевает, утирает выступившие слёзы в уголках глаз и бросает ленивый взгляд на вошедшего посетителя, тут же чувствуя, как рот самопроизвольно перекашивается. Парень с недельной щетиной небрежно пальцем подхватывает пакет, из подготовленной с утра урны у входа, заворачивает в него зонт и пружинистой походкой подходит к самому удалённому столику. Ноги, напоминающие более лапки кузнечика, обтянуты в потрёпанные узкие джинсы, на туловище мешковатый свитер с огромными, даже видными на расстоянии зацепками, а в руках плоский портфель из искусственно состаренной кожи. Владелец лавки закатывает глаза. Этот тип посетителей был даже хуже, чем тот, что приходил в книжную лавку, чтобы почитать с киндл* или айпада за стаканчиком кофе. Нара слышит тихий смешок Темари, недоумённо наблюдающей за его реакцией. — Потом, — одними губами говорит парень, кивая на подходящего к ней угловатого человека. Под пристальным и недовольным взглядом шатена посетитель возвращается со стаканом в руке к столику, достаёт из портфеля ноутбук, сцепляет руки под подбородком и задумчиво пялится в экран. Спустя минуту он шумно вздыхает, и лавка наполняется умеренным звуком стучащих под пальцами клавиш, играющих аккомпанемент дождю за окном. — Ну и? — Темари подходит к Шикамару и издалека наблюдает за сидящим парнем. — Ты только посмотри на него, — тихо, не скрывая неприязни, говорит Шикамару, — Как вообще можно писать что-то в общественных местах. Его даже то, что мы пялимся на него, не смущает. — Может, он настолько преуспел в умении абстрагироваться, — заявляет но Собаку. — Ещё и с кофе, — пропуская её слова мимо ушей, он фыркает, — Этот типаж умеет абстрагироваться настолько, насколько умеет писать хорошие вещи. — Типаж? — она совсем по-детски хихикает, прикрывая рот ладошкой. — Брать с собой ноутбук, приходить в некое подобие кофейни, заказывать стаканчик эспрессо и с нарочито отрешённым от всех и вся видом стучать по клавишам, надеясь на будущую популярность на литературном поприще. Позёрство. Кофе самый последний друг на пути любого уважающего не себя, а свой труд писателя. Фицжеральд писал, как угорелый, только после двух пинт виски, Сартр разжёвывал таблетку наркоты, Гарсиа Маркес выкуривал по несколько пачек в день, только работая над книгами, Ремарк, По, Хэмингуэй, Фолкнер, Керуак, Кинг, — он закусывает внутреннюю сторону щеки и мысленно приписывает к списку Буковски и Гофмана, — Быть может, большинство современных книг печатаются на станке посредственности в таком огромном количестве только из-за того, что их авторы в свое время не добухали? Алкофобы и кофеманы. Темари с минуту молча взирала на Шикамару с серьёзным видом. Потом перевела взгляд на начинающего писателя за столиком и хмыкнула. — Значит, — начала она медленно, — Будь ты писателем, то был бы уже закоренелым алкоголиком. — Эй, — Шикамару стушевался и потянулся к регулятору громкости проигрывателя, — Я этого не говорил! — А ведь в пятницу у нас сокращённый день из-за праздника? — вдруг спросила блондинка, — До семи? Шикамару кивает, удивляясь тому, как она сама резко соскочила с возникающей между ними дискуссии, и с удовлетворённым видом выкручивает громкость играющей в колонках музыки на всю. Темари укоризненно качает головой, и они синхронно оборачиваются на звук падающего стула. Начинающий писака ожесточенно запихнул ноутбук в портфель, залпом осушил стаканчик и с остервенением влепил его в столешницу. Бросив бешеный прощальный взгляд на широко улыбающегося шатена и виновато смотрящую в другую сторону блондинку за кассовой стойкой, он подхватил зонтик и молниеносно покинул книжную лавку. — Так вот, — Нара уже вернул громкость на привычный минимум, — Эти все разговоры навели меня на мысль, что мы могли бы остаться в пятницу и посидеть в компании алкогольных друзей всех писателей. Как Буковски и Гофман? — Можно, — с непроницаемым видом он несколько раз кивает стоящей помощнице, едва сдерживая подрагивающие уголки губ, готовых взлететь и занять позицию улыбки. — Я угощу тебя медовухой, если ты расскажешь мне о прошлом лавки, — она сердито тычет пальцем ему в грудь, — И учти, что тебе не смыться. — Хорошо-хорошо, — улыбка всё же рождается, и он в примирительном жесте вскидывает руки, — В пятницу. — В пятницу, — она ухмыляется и спешно убегает к кофемашине и вошедшим посетителям. Продолжая улыбаться, Шикамару заходит в подсобку, подхватывает несколько книг для пустующих мест на полках и тут же чуть их не роняет, чувствуя запах аммиака, который теперь от его носа никуда не ускользал. В недоумении он выходит в зал и плотно закрывает дверь. И все же. Как Буковски и Гофман. *киндл — он же Kindle, распространённая электронная читалка в основном в тех странах, где господствует Amazon.