Как ты лечишь меня, обнимаешь взглядом обиженного, больного, отводя грозу, приручая раскаты грома, вынимая все лучшее, что есть во мне одном. Не уверен, смогу ли сказать тебе это снова: только с тобой я дома. И только ты мой дом. © К.Султанова
***
Она открывает глаза. Лениво потягивается, выдыхая, выгибается на постели до сладкой судороги и откидывает теплое одеяло. За окном белым-бело, и крупные хлопья снега медленно летят на землю. Давно в Нью-Йорке не было такого снегопада. Идет в ванную, принимает душ, умывается. Тело звенит от совершенно волшебного ощущения теплой, разморенной неги. Сегодня заслуженный выходной, поэтому можно посвятить день семье. Женщина спускается на первый этаж и замирает в дверях гостиной: с дивана доносится мерное сопение. — Мальчишки... — с улыбкой качает она головой. Видимо, заснули вчера перед телевизором, решив в спальню не возвращаться. Женщина проходит мимо и ловит осмысленный, но все еще немного сонный взгляд серых глаз, — если их обладатель не проснулся раньше, едва заслышав ее шаги, значит, легли совсем недавно. Она аккуратно гладит встрепанную темноволосую голову и произносит едва слышно: — Поспи еще, Джеймс, я приготовлю завтрак. Мужчина послушно закрывает глаза, расслабляясь, и чуть ближе притягивает спящего на его груди мальчишку. Тот лишь вздыхает глубже и, мяукнув что-то, зарывается лицом в перекат чужого плеча, прячась от падающего из окон света. Она идёт на кухню, кутаясь в мягкую ткань домашнего свитера, включает плиту. Настроение необычайно хорошее, мысли улетают куда-то далеко-далеко, и кажется, будто этот день совершенно особенный. Сочельник совсем скоро. Женщина вдыхает полной грудью и начинает готовить завтрак. Тихо мурлычет себе под нос какую-то песенку, пока готовит омлет, нарезает овощи для салата. Потом заказывает пиццу (точнее, несколько, ибо прекрасно осведомлена об аппетитах Джеймса). Через двадцать минут из гостиной раздается скрип дивана, невнятный бубнёж племянника и шлепанье босых ног по паркету. Еще через десять мальчики заходят на кухню, и Джеймс аккуратно направляет в нужную сторону все еще сонного Питера. — Дброе'тро, тётя Мэй, — бормочет невнятно Пит, и женщина с улыбкой кивает ему, желая доброго утра. Джеймс только улыбается ей, получая теплую улыбку в ответ, и идет открывать дверь: приехал доставщик пиццы. Она расставляет тарелки, ставит кипятиться чайник и садится за стол, пока вернувшийся мужчина аккуратно размещает на стойке семь коробок, от которых идет вкусный запах специй и мяса. Завтракают в уютном молчании, и женщина с теплотой вспоминает их первый совместный обед несколько лет назад.***
Питер тогда здорово трясся, хотя и предупредил ее за несколько дней до того, как официально познакомить тетю и своего «Баки». Женщина же, наоборот, не переживала совершенно. За тот год, что она знала о супергеройской деятельности своего племянника, успела и испугаться, и смириться. Да, волновалась, но это было нормальное волнение. Она не могла, не имела права ломать ребенку жизнь, ограничивая, давя и запрещая. Поэтому ее не смутила личность Барнса. Да, это немного шокировало в начале, но люди всегда боятся неизвестного. Самое главное для любой матери — знать, что ее ребенок счастлив. Питер был счастлив, наконец-то, после месяцев подавленного состояния, после этого чудовищного угасания, которое она никак не могла остановить. Он был счастлив, любим и доволен жизнью, а остальное — мелочи. С остальным они могли справиться. Тогда, после комы Питера, когда она, так сказать, впервые познакомилась с Баки, племянник отказался знакомить их официально, потому что все еще с трудом говорил из-за афазии, но через несколько месяцев, почти восстановившись, назначил дату «знакомства». Они пришли тогда вдвоем, к трем часам, и Джеймс был в костюме и даже с цветами (ну надо же!), до ужаса серьезный, но она видела в его глазах растерянность. Мужчина держал за руку ее племянника и отвечал очень скупо, лаконично и коротко, будто не привык рассказывать о себе. Да, она знала, кто такой Джеймс Бьюкенен Барнс, но она хотела узнать, кто такой Баки. Им понадобилось еще несколько месяцев, чтобы сблизиться, поборов неловкость. И тогда она, наконец, смогла рассмотреть в мощном, сильном бойце, в тяжелом взгляде того самого Баки, такого, каким его видел Пит: невероятно ранимого, нежного, нечеловечески преданного и готового убить и умереть ради Питера.***
Металлическая рука, едва касаясь, перебирает кудряшки на затылке племянника, и Джеймс тихо произносит: — Волосы уже совсем отросли. Пит зависает на долю секунды, видимо, соображая, о чем речь, потом отвечает: — ...точно. Надо подстричься, — и продолжает завтракать. Она улыбается, потому что Питер — рассеянный ребенок, и раньше именно ей нужно было напоминать о таких мелочах, но теперь эту ответственность на себя взял Барнс. Что ж, а она и не против совсем.***
Целый день они счастливо ленятся, развалившись перед телевизором и смотря рождественские комедии в компании с пиццей. Только ближе к четырем Джеймс поднимается, чтобы съездить в магазин за продуктами, а пока его нет, Пит устраивает голову на её коленях и рассказывает о планах на Рождество, в то время как тонкие пальцы зарываются в волосы на макушке. Мужчина, вернувшись, сгружает огромное количество пакетов на кухне, чем-то шелестит, гремит и звенит, видимо, собираясь готовить. Как итог: на ужин запеченная курица, тушенные овощи, паста, салат и эклеры к чаю. Джеймс зовет их уже после того, как все готово, и Питер благодарно чмокает его в подбородок, садясь за стол. Она ласково проводит рукой по живому плечу. — Спасибо, Джеймс, — мужчина только молча кивает ей, улыбаясь уголком рта, и чуть отворачивается, но женщина знает, что он действительно рад её похвале. Ей вспоминается давний разговор. — Он любит тебя. — Что? — слова племянника, признаться, сбивают её с толку. — Баки. Ты, кажется, напоминаешь ему о семье, — Голос у Питера серьезный и теплый, а в глазах, под любовью и нежностью, прячутся искорки веселья. — Он ведь никому не позволяет называть себя «Джеймсом». Только тебе. Она прикусывает губу и поднимается заварить чай, чтобы не объяснять причину внезапно увлажнившихся глаз. За окном темно, только горят огоньки гирлянд на крышах домов.***
Когда они собираются уходить, женщина дает им с собой финиковый кекс (да, она в курсе, что Питер терпеть его не может, но глаза Джеймса при виде презента загораются почти детским восторгом) и долго обнимает их на прощание. Целует каждого из мальчишек в щеку, и если Пит только хохочет, бормоча, что он уже взрослый (но не отстраняется), то Джеймс улыбается ей с такой тихой и трепетной радостью, будто это именно то, чего ему не хватало очень долгое время. — Я люблю вас, мальчики, — с материнской улыбкой говорит она им, по очереди погладив по волосам. — Берегите себя, ладно? И заглядывайте почаще. Джеймс аккуратно прикасается губами к её ладони, — жест совершенно не присущий этому времени, так прощается с ней только он, — а Питер машет ладонью, кивая и обещая заехать на следующей неделе. Они уходят в сумерки, женщина слышит, как низко взрыкивает мотор черного внедорожника, но спустя еще пару минут даже он затихает вдали, заглушаемый более близкими звуками. Еще минуту она стоит на крыльце, оглядывая улицу, и, запрокинув голову, смотрит в небо, с которого вновь медленно летят белые хлопья. Начинается снегопад.