Дьявол во плоти

Пальцы колет холодом, словно острой и тонкой швейной иглой. Их не согреет пламя свечи или тёплое дыхание. Этот холод фантомный, но боль живая, настоящая. И от неё никуда не спрятаться. Он смотрит на свои руки. Ещё совсем недавно этими пальцами он сжимал подол платья своей матери, держался за большую и тёплую ладонь отца. Теперь в его пальцах цветы, которые он положит на их могилу. Белые и беззащитные цветки, как они могут помочь тем, кого уже не вернуть? Ему должно плакать, как и подобает ребенку его возраста. Но в глазах нет и намёка на слёзы, а в не по-детски серьёзном взгляде застыл немой вопрос: почему? Потому. Они погибли, выполняя свой долг, это ему известно. Орочимару волнует совсем не это. Почему их вообще отправили на эту миссию, если знали, что они могут погибнуть? Отравленный горем и отчаянием, словно самым сильным ядом, детский мозг не видит противоречий. Родителей убили не вражеские шиноби, а тот, кто отдал приказ. — Давай, — чужая ладонь мягко подталкивает его вперёд, чтобы он сделал то, что следует. Орочимару наклоняется и опускает цветы на надгробие. Они окончат своё существование здесь, как и те, кто похоронен под тяжёлой и холодной каменной плитой. Смерть тут повсюду. И её никуда не выгнать. Если бы только можно было никогда не умирать… Пустой дом, некогда казавшийся тёплым и уютным, в один миг превратился в крепость его одиночества, храм тьмы и боли. Даже сейчас Орочимару не может согреться, словно этот холод пронизал его насквозь, обволакивая нутро своими ледяными иглами. Он всё так же дрожит, свернувшись калачиком на полу, а горячие слёзы заливают лицо. Здесь их никто не увидит, здесь никому нет до них дела. Теперь он уже отчётливо ощущает, что остался совсем один. * * * * — Ты снова здесь? Орочимару поднимает голову, хотя в этом нет необходимости — он всегда узнает этот голос. Именно его он слышал на похоронах, именно его он слышит сейчас. — Да. Прошла уже не одна неделя, а привычка приходить сюда каждый день осталась, будто без неё память о родителях навсегда бы потухла. Орочимару проводит здесь много времени, словно надеясь, что встретит их, хотя бы в виде призраков. Рука Сарутоби-сенсея ложится на плечо, слегка сжимает его. Орочимару разворачивается, срывается с места и доверчиво прижимается к нему всем телом. Он сам от себя такого не ожидал, но почему-то сейчас это не кажется чем-то постыдным или неправильным. От Хирузена пахнет табаком, запах которого, кажется, навсегда въелся в его одежду, и чем-то ещё, что невольно заставило его вспомнить о своём отце. Кажется, тот пах точно так же. — Простите, — словно опомнившись, произносит Орочимару, отходя назад. — Ну, ну. Всё хорошо. На лице сенсея всё та же доброжелательная улыбка, которую он привык видеть на его лице в каждую их встречу. Кажется, даже родной отец не испытывал к нему столько теплоты, как этот человек. Орочимару сжимает губы, отворачивается обратно к надгробию и внезапно замечает нечто необычное. — Что ты там увидел, Орочимару? Он наклоняется и поднимает с земли полупрозрачную чешуйчатую кожицу, явно принадлежавшую представителю змеиного царства. — Кожа белой змеи, — задумчиво произносит Хирузен, будто бы в том была какая-то загадка. — Символ удачи и перерождения. От этих слов у Орочимару буквально дыхание перехватывает. Перерождение? Разве такое возможно? Он долго и внимательно смотрит на змеиную кожу в своих руках. Если она лежит здесь, то значит ли это, что… — А когда переродятся мои родители? Хирузен тяжело вздыхает, и Орочимару сразу понимает, каким будет его ответ. У учителя очень плохо получается врать, и именно поэтому он всегда честен с ним, какой бы тяжёлой ни была эта правда. — Я не знаю. Орочимару качает головой, продолжая, как завороженный, смотреть на змеиную чешую, словно бы в ней он мог найти ответ на свой вопрос. Ему хочется верить, что это возможно, но тогда люди не оказывались бы здесь. Вероятно, такой техники попросту не существует. Он поднимает глаза к небу и чувствует подкатывающую к горлу решимость. Если её нет, то он её создаст, обязательно. Он сделает так, чтобы больше не было смерти, чтобы дорогие ему люди не умирали, а перерождались, сбрасывая кожу, подобно змее. — Никто больше не умрёт, — тихо шепчет Орочимару. — Что ты сказал? Он поворачивается обратно к учителю, уже слабо, но всё же улыбаясь. — Ничего. Эта сцена надолго врежется ему в память, и он обретёт свою первую и единственную мечту, которую пронесёт сквозь детские годы, и никогда от неё уже не откажется.